– Ты чего? – потянулась к нему жена.
– Все нормально. Подышу воздухом.
Он прошагал между рядами жующих и пьющих людей. Вывалился в пустой коридор. Прижался к стене, стиснул челюсти, чтобы не завыть, отпихнулся и побрел на заплетающихся ногах. Силы покинули у выхода из училища. Пришлось опереться о стол дежурной. В вестибюле, как и в коридоре, не было ни души. Двоились в глазах колонны, картинки с электриками и сварщиками, стационарный телефон на столе. Коля заскулил и в бессильной злобе стукнул кулаком по кнопкам дурацкого телефона. Трубка свалилась с рычажков. Пелена слез заволокла полутемный вестибюль. Коля сел на край столешницы и уронил голову. В голове тасовались картинки: Лара в гробу… Никита в гробу…
Он шмыгнул носом, сморгнул тяжелые капли, посмотрел рассеянно на телефонную трубку. Подобрал ее, поднес к уху и спросил, пьянея от настигающего безумия:
– Гросс-адмирал Гершак?
В динамиках потрескивало. Потом глубокий раскатистый голос отозвался:
– Я слушаю.
Коля оцепенел. Сердце металось, как крыса под раскаленной кастрюлей.
Хозяин голоса, вызывающего мурашки, молчал, и Коля выпалил, испугавшись, что связь прервется:
– Межгалактические наемники здесь! Они…
– Оставайтесь на линии, – промолвил гросс-адмирал Гершак, – чтобы мы установили ваше местоположение.
Коля кивнул и подумал, надо ли сказать, что он звонит по проводному телефону из ПТУ № 3? Он не решился. В ухе пошипело и затихло. Коля опустил руку с трубкой.
– Милый… – Лара вышла в вестибюль. За ней шагал Никита.
– Папуль, ты как?
Коля бросился к ним, обнял порывисто. «Голодной луне» и фоморам требовалась минута, чтобы материализоваться в любой точке Вселенной.
– Что это, пап? – спросил Никита, глядя в окно за отцовской спиной. Ослепительный свет залил Поликарповых и отбросил на бетонный пол длинные монструозные тени. – Папа, что это?!
– Это космос, сын… – прошептал Коля и подбадривающе улыбнулся ошеломленной Ларе. – Он на нашей стороне.
Дмитрий Лопухов
Лучшая жвачка в мире
В последний день лета настроение у меня получилось не очень. И все вроде было как обычно: ветер шелестел листвой, грохотал трамвай, соседка выбивала пыльный ковер, из окна первого этажа бодро бомкало пианино. Но на душе скреблись кошки: лето пролетело незаметно, ничего не успел, а до новых каникул теперь вечность. Да и что там за каникулы! Осенние, позор в тараканий нос длиной. Я горестно вздохнул: был бы помладше, точно бы разнюнился. Но в двенадцать оно, конечно, несолидно.
На скамейку рухнул не пойми откуда взявшийся Миша Торг. Торг – это была и фамилия, и образ жизни. Чем бы Торг ни увлекался, он из всего организовывал безумный каскад обменов: картриджи на вкладыши, видеокассеты на жвачку, настольные игры на книги, все на все! Он разрабатывал схемы, сулившие невообразимые выгоды, но всякий раз почему-то оказывался в дураках.
А еще у Торга был серьезный папа – он где-то что-то продавал и ездил на черной «тойоте» с правым рулем и удивительными открывающимися фарами. Родители Торга развелись, он жил с мамой, но папа частенько приезжал в наш двор и привозил сыну первоклассные подарки. Которые после череды обменов обращались в хлам.
– Что, Митяй, как, значить, жизнь молодая? – Миша Торг всегда смягчал на конце слово «значит» и вставлял его чуть не в каждую фразу, находя в этом лишь одному ему понятный шик.
– Отвали, Торг, без тебя тошно! – отмахнулся я. – Ты вон все лето у моря жарился. А я тут… Даже в деревню не смог, у них ветрянка какая-то. На речке ни разу не был. А уже и лету конец! – К горлу опять подкатило, защипало в носу, я отвернулся и притворился, что увлекся клевавшим зеленую корку голубем.
– Да, Митяй, косяк. А я, значить, в Сочи. Ух, как там! Прямо как в песне, темные там ночи! А вода! Мы с батей там… А я еще и выменял, значить, один…
Я перестал слушать. Захотелось уйти домой, посмотреть телик или полистать книжку. Я добрался уже до середины романа про индейца Оцеолу, и, хотя он нравился мне меньше, чем книга про мальчика Филиппа, застрявшего на корабле среди тюков с грузом, читать было интересно.
– Эй, слышишь? – Торг нетерпеливо подергал меня за плечо. – Я говорю, значить, в Сочах мне рассказали такую штуку, что у тебя сейчас глаза выпадут. Есть такая жвачка – «Кись-бом».
– Как «Патбом», что ли? – поморщился я. «Патбом» мне не нравился: на вкус ничего, надувался сносно, но бесили вкладыши с толстым мужиком и репликами на непонятном языке. Какой интерес в истории, если ни черта не ясно?
– Да нет же! «Кись-бом»! Это, значить, такая жвачка, которая поначалу жуется как «Турбо»…
– «Турбо» – вещь, да.
– Да ты слушай! Сперва, значить, она как «Турбо». Но через пять минут она уже такая кислая, что прямо блевануть охота.
– Кислая? И на фига такое жевать-то?
– У-у-у! Да ты слушай! Она кислая-кислая, значить, но ты должен ее и дальше жевать! Прямо через муки! И тогда еще через пять минут она сделается, значить, такая сладкая, какой ты в жизни не пробовал! А потом перечная! Острая, ну прямо жопа! И тут тоже надо выдержать. И когда вытерпишь, она вдруг станет как шоколадка, арбуз, чипсы и яблоко! И вот тогда ее уже можно жевать только пять минут, иначе заклинит в голове, значить, мозги не поймут, как может быть столько вкусов сразу.
Торг замолчал. Я попытался представить, как это – на вкус будто шоколад, арбуз, чипсы и яблоко, – но ничего не получилось, а голова и вправду немножко заболела.
– А самое главное, – добавил Торг таинственным голосом, – это вкладыш. Он огромный, как, значить, четыре обычных. Но на нем… ничего!
– Как это ничего?
– Ну, пустота! И вот когда ты дожуешь до перечного вкуса, надо на вкладыш этот плюнуть. И тогда на нем, значить, появится…
– М-м?
– Появится, значить…
– М-м?!
– Появится…
– Ну же!
– Чудовище! И такое страшное, что просто обоссаться. И это не картинка, а прямо фотография! И чудище будет бабу убивать. А потом, значить, когда дойдешь до шоколада, арбуза, чипсов и яблока, надо опять плюнуть, растереть – останется только баба! Не просто, а голая, с сиськами, значить, во-о-о какими и с раздвинутыми ногами, чтобы аж все видно!
Я призадумался. Миша Торг, конечно, был тем еще прохвостом и менялой, но на брехне я его не ловил. Другие ребята из нашего класса трепались как про́клятые: и первую серию «Звездных войн» они смотрели, и с Чикатило дрались, и высадку НЛО в парке видали…
– Челюсть ставлю, Митяй! – Торг щелкнул по переднему зубу. – Слово пацана! Мне ребята из Сочей рассказывали. Серьезные парни, у папки с ними дела были. Ну не будут такие брехать.
– А сам-то жевать пробовал?
– В том и беда, что нет. Был у них, ну, в Сочи, случай. Один мальчик, отличник и чемпион по плаванию, на спор жевал, значить, десять минут. То есть когда она уже с разными вкусами. И сошел с ума, вот прям спятил! У них на улице Ленина стоял грузовик с растопленным асфальтом, и пацан прямо в него сиганул, поплыл и так там и застыл. Этот кусок потом и положили на землю с пацаном, прикинь. Мне ребята обещали показать, но не успели, значить.
Я представил себе картину: лежит на улице Ленина в Сочи асфальт, а в нем мальчишка впечатавшийся. Подумалось, как грустно, наверное, его родителям. Ходят, может, на работу и каждый день видят. Как в Помпеях после вулкана или как отпечатки на стенах в Хиросиме. На душе стало тоскливо.
– И сразу жвачку эту у них запретили, – продолжал Торг. – Прямо милиция ходила по киоскам и сжигала блоки! Ни у кого не осталось. И привезти уже никак – это тебе не из Польши, даже, значить, не из Америки. Это Африка, так-то.
– Дела-а-а…
– Ага. Так я, значить, к чему все это. – Торг победно зыркнул на меня. – Я вчера только приехал, а сегодня уже разузнал, что на Есенина есть «Кись-бом»!
– Как это?
– Ага! Батька мне сказал, киоск есть, там столько жвачек, и «Кись-бом» он там видел. Говорит, я, значить, Мишаня, куплю тебе хоть целый блок. Но он… по делам в Москву уехал на две недели. И я вот, Митяй, что думаю…
