– Слушай, Торг, может, ну их на фиг, эти жвачки?
– Митяй, да ты чего?! Мы, значить, уже вон сколько прошли, я кроссы отдал, куда теперь поворачивать-то?
Кроссовки были достойным аргументом. Я посмотрел на новые боты Торга – они оказались даже хуже, чем мои, – и кивнул.
– И не боись, не пойдем мы через Тигуля, я переделал. – Торг показал мне обновленную карту. Я как не понимал в ней ничего и раньше, так не понял и сейчас. Просто пожал плечами и напомнил себе, что это все-таки приключение в последний день лета.
Надпись «КРОЛИКА КОРМИ» попадалась все чаще. Мы заметили ее даже на песочнице, в которой валялся на животе и стонал мелкий паренек в полосатой панаме.
– Чего это он?
– Так это, значить, глисты.
– А?
– Не знал, что ли? Туда, значить, бабки коробки с кошачьими какашками выкидывают, и глисты вот такенные заводятся. Хрупанева помнишь? Хрупу, из шестого «Б»?
– Пучеглазого?
– Ну! Он, значить, на спор ведерко такого песка из песочницы слопал.
– Гонишь!
– Слово пацана! Мне рассказывали. И вот он, значить, на физре полез по канату, и вдруг в жопе у него как засвербит. А потом прямо на маты глист вылетел. Здоровенный, во! Удав. На физрука напал.
– На Колобка, что ли?
– Ага. Видал, у него возле пальца куска мяса не хватает? Это глист выкусил, когда Колобок его схватить попытался. А потом в мужскую раздевалку сбежал.
– Колобок?
– Да нет, глист! Живет там теперь. И если, значить, один зайдешь, то задушит. Он здоровый уже вымахал, как канализационный стояк в ширину.
– Как-то не верится.
– Ну, Митяй, за что купил, за то и продаю… Сам я не видал, но рану у Колобка на руке все знают.
– Это да.
– Ну и вот, может, пацан, – указал Торг на стонущего в песочнице, – тоже песка нажрался и в нем, значить, глисты бушуют. Пошли, пока не лопнул.
Паренька в панамке вырвало, а мы на всякий случай ускорили шаг.
Мы остановились у аптеки, рядом с зарослями буйного кустарника, покрытого крупными черными ягодами. Торг сверился с картой, покрутил ее, повертел, потом довольно хмыкнул.
– Хорошо продвигаемся, – пояснил он. – Что, значить, в аптеку заглянем? По кислородной газировке?
– Спрашиваешь!
На двери красовалась табличка «УЧЕТ».
– Ну во-о-от…
И в повисшей тишине мы вдруг услышали громкое чавканье. Заозирались и увидели спину в косматом пальто. В зарослях кустарника грузно копошился бомж, в одной руке он держал наполненный чем-то рыхлым полосатый черно-белый пакет с профилем женщины в золотистом овале. Другой – грязной, с обломанными ногтями – обрывал ягоды.
– Торг, чего он творит-то?! – в ужасе зашептал я. – Это волчья ягода! Он же умрет!
– Точно помрет. Я слыхал, что от одной волчьей ягодки из глаз начинает литься кровь, месяц потом человек ходить не может. А этот, значить, гля, горстями!
– Дядь! Эй, дядь! – неуверенно позвал я. – Вы бы лучше не это…
Бомж не откликнулся. Он продолжал жевать, лохматая шапка ходила ходуном. Чавкало так, будто внутри дядьки работал водяной насос.
– Мужик, не жри! – присоединился Торг. – Ты ж, значить, помрешь!
Никакой реакции.
Я беспомощно пожал плечами. А Торг вдруг поднял с земли приличных размеров камень и швырнул в бомжа. Попал тому ровнехонько в грязную шею.
Дядька прекратил жевать, как-то весь настороженно сгорбился и задрожал. А потом резко повернулся. Среди веток кустарника я разглядел вытянутую морду и крупные желтые глаза со смородинками зрачков. Пакет выпал из руки бомжа, и я увидел, что на пальцах у него не обломанные ногти, а черные кривые когти.
– Т-о-о-орг…
– Линяй, Митяй!
И мы побежали. Торгу явно было неудобно в рваных кроссовках чернявого, и он упал, сильно стесав коленку об асфальт. Распахнулась дверь в аптеку, девушка в белом халате что-то добродушно закричала нам вслед, но мы ее не услышали.
– Больной какой-то… – растерянно протянул я.
– Слушай, Митяй, а может, он столько волчьей ягоды умял, что, значить, и сам… Ну это… Волком, что ли, сделался? – рассуждал Торг, пытаясь прилепить к стесанной коленке лист подорожника.
Мы шагали по незнакомой улице. Серые девятиэтажки тесно жались друг к другу, в куцых палисадниках одиноко пылились увядшие растения, на веревках, точно флаги потерпевших поражение в бою, развевались дырявые простыни. Даже дворовые коты здесь ходили какие-то особенно тощие и злые. Почти во всех встречных телефонных будках были оторваны трубки, и осиротевшие провода висели, словно усатые черви.
– О! Колонка! – Торг указал рукой куда-то в сторону. – Дай я, значить, рану помою.
Рядом с водозаборной колонкой на закопченной стене огромные белые буквы приказывали кормить кролика. Торг нажал на рычаг и принялся споласкивать разбитое колено. Я стоял рядом и озирался – мне все казалось, будто кто-то за нами наблюдает. И действительно, через мгновение я увидел, как с убогой детской площадки – ржавая горка и перекошенный шар из лесенок – к нам устремилась покатая фигура в лохмотьях. Чуть присмотревшись, я понял, что это закутанная в тряпье старушка в платочке. Она перебирала ножками в серых валенках, катясь к нам, словно истрепанный мяч.
– Торг!
– Ща, Митяй, секунду…
Старушка остановилась, вытянула голову на неожиданно длинной шее, и меня пробил холодный пот. Лицо у потрепанного мяча оказалось вовсе не старушечьим – наоборот, молодым, почти детским, с драной щеткой усиков над губой, без бровей и с гигантскими, похожими на спутниковые тарелки ушами – у одного начисто отсутствовала мочка.
– Зд-д-дравствуйте… – начал я, но Торг дернул меня за шиворот:
– Бежим!
И мы побежали.
Снова мимо нас проносились серые дома и умирающие палисадники. Небо помрачнело и раздулось комьями облаков, как будто демонстрируя то, что ожидало нас наступающей осенью. На душе стало совсем скверно.
Мы остановились возле синего магазинчика.
– Чего такое-то? – спросил я, когда сердце перестало бешено колотиться.
– А ты не врубился? – изумился Торг. – Это же Паля! Ну ты чего, не слышал? Весь город знает! Видал, у него мочки нету. Он, значить, родился, а у него прямо на ухе этот висел, ну, брат-близнец маленький. И так вот они росли и сдружились. Но Палю повстречали гопники, избили, брата оторвали и забрали. Потом малютку-близнеца нашли, но уже мертвого. Слыхал, значить, про кыштымского карлика? Вот-вот.
Я тяжело дышал, а Торг продолжал:
– И Паля от такого спятил. Вырядился в старуху, значить, для доверительности, ходит по городу. Если поймает ребенка, то к уху пришивает и заставляет дружить.
– Как это?
– Я почем знаю. В карты, значить, играть. В морской бой, может.
– Как пришивает-то?
– Да я что-то и не знаю… Ухом к уху, может?
– Это же неудобно.
– Неудобно.
Мы помолчали.
– Торг, хочу домой, – признался я. – Чего-то многовато стремных приключений. Я как-то, знаешь, привык поспокойнее, с книжкой, во дворе покуролесить, на качелях опять же с тобой…
Улыбчивое лицо Торга словно накрыло тучей. Он сел на врытый в землю камень, яростно заболтал ногами. Потом, решившись, заговорил:
– Митяй, слушай, такое дело, папка-то мой не просто в Москву укатил. Мама замуж выходит.
– Ох… – Я не знал, что и сказать. Мои родители жили дружно, никогда и голоса друг на друга не повышали. Не знаю, что бы я почувствовал, если бы они развелись и мама решила завести нового мужа. – Хреново, Торг…
– Да погодь ты! – досадливо качнул головой он. – Мама выходит замуж, а папка меня в Москву забирает. Поехал нам жилье подыскивать. Я, значить, через две недели укачу. Даже в школу завтра не пойду, батя меня там сразу в лицей, значить, оформляет… Вот.
Я молчал.
– И ты мне, Митяй, ну, лучший друг, получается. И я думал, что у нас, ну, значить, последнее приключение. Вот…
Я никогда не считал непутевого Мишу Торга лучшим другом. Мы жили рядом, ходили в гости, но… В книжках лучший друг – это благородный человек, у которого нет тайн, он за тебя в огонь и в воду, отдает последнюю рубаху, с ним хоть в драку, хоть на край света…
