Бок больно впечатался в землю, перед глазами все перевернулось с ног на голову. Пашка снова валялся у колодца, а неподалеку виднелась каменная плита, расколотая на несколько частей.
Он выбрался. Выбрался! Карик, сукин сын, он прав! Но что теперь? Что делать? Эдик сказал ждать, но…
Удар сотряс почву, подкинув Пашку в воздух. Ночь была светлой, безоблачной, луна обильно красила стройку и лес голубоватым блеском. Но это раньше, а сейчас…
Паша поднял взгляд. Впереди, за котлованом, далеко ввысь уходила исполинская фигура, затмевая светило. От ее шагов стонала земля.
Пашка закричал.
Дэн Старков
Полуденные дочери
Руки деда Игната были коричневыми почти дочерна. На солнце выгорели – подумал бы любой, случайный, мимо прошедший. Но и покрытое морщинами лицо, и не по-стариковски крепкая шея, и грудь в просвете выцветшей льняной рубахи – весь дед Игнат был в цвет жженого сахара. Только волосы – седые, как снег нетронутый. Сколько Лара помнила – он всегда заплетал их в косу, и доходила коса до самых лопаток. Ни дать ни взять – старый викинг, мудрый конунг, а то и сам бог Один, хозяин Вальгаллы, всемогущий и непобедимый в боях, даром что на один глаз ослепший…
Лара споткнулась на непрошеной мысли, прикусила губу виновато. Но дед Игнат этого не увидел. Он был слеп на оба глаза.
Она всегда помнила его таким. И никогда не спрашивала, при каких обстоятельствах он потерял зрение. Сам этот вопрос казался ей неуместным, грубым, гадким – словно злой укол прямо в душу родного человека, который всегда был добр к ней.
Слепота не мешала деду Игнату. Вот и сейчас он сидел на лавке в тени раскидистого ореха и сноровисто перекладывал яблоки из большого жестяного ведра. Лара сидела тут же, на корточках, провожая глазами каждый ярко-алый плод. От яблок исходил дивный аромат, и рот невольно наполнялся слюной. Хотелось схватить, выхватить хотя бы одно – и вонзить зубы в спелую сочную мякоть. Но она, конечно же, не позволила себе такую дерзость. К тому же яблок у деда Игната всегда хватало вдосталь – и людям проезжим на продажу, и любимой внучке на гостинцы.
Когда обе плетеные корзинки заполнились яблоками доверху, дед Игнат легко поднялся, плавным уверенным движением подцепил витые ручки и протянул Ларе.
– Держи, дочка. – От тихого ласкового голоса на миг защемило в груди. – И не беспокойся: долго одна не проскучаешь. Сейчас туристов всяких много через нас к морям едет – яблочки в дорогу им пригодятся…
«Дочка». Как же давно никто не называл ее так. Кажется, целую вечность. Или, может, две вечности. Лицу стало горячо, а в глазах защипало – так не вовремя и некстати. Глаза деда Игната, как всегда, скрывали старомодные черные очки, но Ларе казалось, что старик смотрит прямо на нее. Потом его тонкие, высохшие губы тронула улыбка.
– Я рад, что ты вернулась, – просто сказал он. – Рад, что не забыла.
Лара кивнула на судорожном выдохе. Потом одернула себя: он же не видит! Надо было что-то сказать, хоть что-нибудь, и она торопливо проговорила:
– Ты только в дом иди, отдохни. В саду не работай, полдень уже – и жарко как! – И добавила, понимая, что говорит чистую правду: – Я волноваться буду.
Дед Игнат шагнул вперед. Кончиками узловатых натруженных пальцев коснулся щеки. Прикосновение оказалось неожиданно горячим – жар прошелся по коже легкими, почти невесомыми мурашками.
– Не бойся, дочка. – Голос старика звучал ласково и спокойно, как в далеком детстве. – Ничего мне жара не сделает. И вам с маленькой вреда не причинит. Ведь вы – полуденные дочери.
* * *
Руки Андрея сжимали жадно, а били – так, что порой сил только и хватало доползти до ванной и провалиться в черноту забвения у ее холодного бока. Но он и учил, учил хорошо: скрывать мысли, таить чувства, выжидать через боль и отчаяние. Месяц назад Лара сидела в полупустой электричке, готовящейся вот-вот тронуться, и страх вонзался в живот, раскручивался острой спиралью – но тепло маленькой ладошки Киры согревало и успокаивало. Лара держалась за руку дочери, как за спасательный круг, – в конце концов, на побег она решилась ради нее.
А когда-то молодая, жадная до жизни, сбежавшая наконец из постылой полумертвой деревушки, она была опьянена глупой щенячьей радостью. Радостью от всего – от большого города с огромными зданиями, от теплого ветра, что играл с ее волосами и юбкой на праздничной первомайской набережной, от красивого высокого парня из веселой пьяной компании у парапета. Этот парень так и впился в нее взглядом… Спустя каких-то пару часов они целовались в незнакомой, пропахшей куревом квартире, а ночью она стала женщиной. Боль и кровь на простыне забылись давно – с годами и того и другого в ее жизни прибавилось.
Старый мобильник с потрескавшимся стеклом и барахлящим дисплеем Лара выкинула в мутные воды знакомого с детства пруда. Ребяческого жеста не увидел никто, но она все равно размахнулась от души. Ее молодость, надежды, мечты – все пошло на дно вместе со свадебным подарком Андрея. Он будет их искать – в этом Лара не сомневалась. И больше всего боялась, что все-таки найдет.
«Ты – моя радость…» – шептал ей Андрей в редкие минуты нежности. «Ты – моя!» – выдыхал он сквозь стиснутые зубы, вжимая ее обнаженное тело в диван. «Ты – моя вещь!» – крикнул он ей в лицо бешеное, пьяное, и вот оно-то и было горькой, омерзительной истиной.
Первые дни в домике детства Лара просыпалась посреди ночи – вырывалась в спасительную явь из цепких рук, таких знакомых и таких чужих, что вновь и вновь смыкались во сне на ее беззащитном горле. От крика вскидывалась и спящая рядом Кира – обнимала тоненькими ручками, прижималась теплым лбом, бормотала что-то успокаивающее. Дед Игнат ни о чем не расспрашивал. Старику было некогда, он ухаживал за садом, а порой уходил далеко – собрать урожай с яблонь на другом конце деревни.
Теплый ветерок взметнул по проселочной дороге пыль, коснулся лица приятным невесомым крылом. Лара улыбнулась. Впервые за бесконечно долгое время ей было почти хорошо. Ночные кошмары постепенно ушли, а семь лет в большом городе, семь лет, проглоченные опустошающей одержимостью, что так наивно мнилась любовью, – все это казалось сейчас отголосками какой-то чужой жизни. Будто не Лара, а другая – доверчивая, доступная, дешевая – пыталась прожить ее, да так и не прожила.
Яблоки раскупили очень быстро. Пожилая пара, направлявшаяся к внукам, расщедрилась – разжилась целой корзинкой. Яблоки из второй корзины достались возвращавшемуся с морского отдыха айтишнику и водителю продуктовой фуры. Первый, стильно одетый и модно подстриженный, пытался флиртовать – скучно и неумело. Второй, заспанный и заросший жесткой щетиной, сразу с хрустом откусил от мякоти под алой кожурой.
– Сочное какое! – одобрительно прогудел он, жуя. И уже залезая в кабину, неожиданно обернулся через плечо: – А ты, молодая, осторожнее тут. Бандюганов каких-то в этих местах ищут. На тачке, говорят, и с оружием. Где-то с месяц уже.
– Спасибо, что предупредили, – ответила Лара, сама удивляясь, до чего же безмятежно, отстраненно даже звучит ее голос.
Фура потащилась прочь, поднимая за собой серые клубы, а дорога домой оказалась уже привычно тиха.
Кира бросилась к ней от калитки, прижалась, обняв за талию. Лара погладила ее по волосам, таким же длинным, таким же белым, как у деда Игната – и у нее самой. Заглянула в глаза – такие же светло-карие, в золотых прожилках, как и те, которые она всегда видела в любом зеркале.
«Ты какой-то неправильный альбинос, – любил подшучивать Андрей, и это звучало неизменно гадко. – У нормальных альбиносов глаза красные, а у тебя – как линзы приклеились».
Мысли о нем надо было прогнать из головы как можно скорее.
– Ну что ты тут, солнышко? – Лара коснулась губами маленького, чуть вздернутого носика, отметив, что ссадины на лице дочери практически исчезли. – Все хорошо?
– Да, мам. – Кира улыбалась, глядя снизу вверх. – Деда опять ушел, сказал, за грушами. Я нормально, читала вот. – Она мотнула головой в сторону кровати, где лежала купленная на вокзале книжка со сказками. – Еще тетя большая приходила.
