Огонь пожрал сердце, пожрал легкие, сжег глотку. Дышать стало нечем.
Ослабевшие пальцы разжались, и яблоки покатились в траву.
Кира тихо ойкнула за спиной.
Андрей улыбнулся ледяной, мертвой улыбкой.
– Ну, привет, сука, – сказал он почти ласково.
* * *
Руки – незнакомые, тяжелые – стиснули ее плечи. Стиснули до пульсирующей боли.
Лара чувствовала, как мелко трясется тело, как стучат зубы, как грудь стягивают стальным обручем обреченность и страх.
Кира была совсем рядом, и Лара изо всех сил старалась удержать на периферии взгляда ее маленькую, хрупкую фигурку. Дочь сотрясалась от беззвучных рыданий – рот ей зажимала широкая пятерня с темным рисунком вздувшихся вен.
В последние годы Андрей связался с плохими людьми. Лара не понимала до конца, кто они: бандиты ли, менты ли – из тех, о ком говорят «оборотни в погонах». Не понимала, но вздрагивала всякий раз, когда вечерами в их квартире вместе с человеком, которого она еще недавно так сильно любила, появлялись хмурые незнакомцы. Они постоянно курили, разговаривали грубыми голосами, смотрели тяжело и словно оценивая. Ощупывая. Раздевая.
Лара боялась этих визитов. Она пряталась в спальне, прижимала Киру к себе, говорила с ней только шепотом. Больше всего ее пугал приходивший чаще других лысый и тощий мужик лет сорока, бритый наголо, с заостренным подбородком. Лара не знала его имени, а сам Андрей и другие незваные гости всегда называли его Ржавым, – возможно, из-за поблекших золотых коронок на передних зубах.
Сейчас Ржавый был совсем близко, зажимал трясущейся Кире рот. Вторая пятерня уродливым пауком ползала по ее затылку. Поглаживала, скребла. Кира беззвучно плакала.
«Нет, нет, нет!» – исступленно билось в голове. Лара помнила Ржавого. Помнила, как тот всегда смотрел на Киру, если она не успевала увести дочь вовремя.
Андрей стоял над Тихоном. Нога в черном ботинке придавила тощую грудь старика. Распахнутые глаза, в которых стремительно таяли крупицы жизни, были устремлены прямо на Лару.
– Позови… – едва слышно прошелестели искаженные губы. – Позови…
– Кончай его! – сказал – нет, приказал Ржавый. – И девками займемся.
Держащий Лару хохотнул. Это был совсем еще молодой парень, не старше двадцати. Светлые волосы, широкие плечи, борцовская шея, пустой взгляд. Исходящий от него аромат какого-то мужского парфюма казался невозможным здесь, возле полуразваленных домов и буйных зарослей сорной травы.
Когда Лару заталкивали в черный внедорожник, она успела лишь прокричать Кире отчаянное «Беги!». И Кира побежала – прямо на Андрея. Она кричала ему что-то, била кулачками по обтянутым джинсами ногам. Он схватил свою дочь за ворот сарафана и швырнул на заднее сиденье, точно обгадившегося щенка. Его лицо, такое красивое когда-то, в далеком, чужом прошлом, кривилось холодным отвращением. На земле остался лежать розовым чехлом кверху подаренный на последний день рождения смартфон. Смартфон с родительским контролем.
Черный пистолет мягко чмокнул трубкой глушителя. Голова Тихона дернулась, взгляд остекленел. Андрей сплюнул на труп.
– Красава! – восхищенно выдохнул тот, кто держал Лару.
Тихон преградил путь мощному автомобилю, стоило лишь тому сделать полукруг, огибая деревню. Просто вышел из-за стены, обвитой диким плющом. Сидевший за рулем Ржавый выматерился, бросил Андрею короткое «разберись!». Сбоку, прижавшись, всхлипывала Кира. Блондин, сжимавший плечо, шипел угрозы. Лара даже не вслушивалась в свистящее «Только дернись, сс-су…». Она спала. Спала и видела кошмарный сон. И никак не могла проснуться.
Тихон что-то говорил, вздрагивая тощей кадыкастой шеей, а потом харкнул кровью. Прямо в лицо Андрею. И тут же согнулся от удара в живот. Упал на колени. Андрей утерся и ударил ногой. Ударил еще. И еще. Лара хотела закричать, хотела позвать, хотела умолять – но челюсти точно окостенели.
Дар речи вернулся к ней позже, когда на самом краю деревни их выволокли из душного салона. Поле было совсем рядом. Легкий ветерок играл с тусклыми колосьями.
Ноги подкосились, и Лара упала рядом с сжавшейся в комок Кирой. Потянулась, чтобы закрыть дочь собой.
– Не надо… – Слова получались дрожащими, жалкими. – Пожалуйста, не надо. Я уеду с тобой, все сделаю, все вытерплю, только не трогай, не трогай…
Трое курили. Блондин все скользил по ней липким, голодным взглядом. Ржавый рассматривал Киру, и от его усмешки холодело нутро. Андрей сжег свою сигарету в несколько затяжек.
– Ты сбежала. – В его голосе не слышалось эмоций. – А я говорил, что ты – моя. Я всегда это говорил.
– Твоя! – задохнулась отчаянием Лара. – Твоя, твоя, всегда твоей буду!
Блондин хохотнул, щелчком отправил окурок под ноги. Андрей медленно покачал головой.
– Уже нет. – Он ронял слова тяжело, безжизненно. – Моя бы не сбежала.
Земля под Ларой разверзлась бездной.
– Короче, без обид, молодуха, но и тебя, и малую мы где-нибудь тут и прикопаем, чтоб не бегали больше. – Ржавый говорил спокойно, буднично. – Лопаты в багажнике, мужики мы сильные, хорошо дело пойдет. Но сначала…
Он кивнул блондину, и тот шагнул вперед. Облизнул крупные влажные зубы.
– Бери ее! – распорядился Ржавый. – А я с малой поближе познакомлюсь.
Андрей потянулся за сигаретами.
Ужас перехватил дыхание, и Лара изо всех сил ударила ногой, как тогда, в ночь побега, ударила – и попала в голень. Блондин выплюнул матерное, поймал ее ногу, рванул на себя. Лара впилась ногтями ему в лоб, изо всех сил сжала колени. Закричала так отчаянно, как полыхнуло в сознании безумной надеждой, так громко, как только могло пересохшее горло:
– Матушка! Матушка, помоги! Матушка, защити!
От нового удара, по лицу, зазвенело в ушах, сделалось солоно во рту. Блондин был сильнее, тяжелее – он подмял ее под себя, грубая ладонь надавила на колени, разводя их, жесткие пальцы сжали шею, лишая дыхания.
Тоненький крик Киры вонзился в нее, словно нож. Лара задергалась, забилась, но насильник лишь засмеялся. Она почувствовала его вздыбленную плоть, упершуюся в ее бедро, и завыла от пронзившего все существо отчаяния. Сквозь застилавшую пелену слез она видела лишь кусок ясного неба да перекошенное лицо того, кто убивал ее.
А потом прямо на его голову легли пальцы – тонкие и невообразимо длинные. Сдавили, сжали – и резко дернули вверх.
И на Лару хлынул солнечный свет.
* * *
Рука в руке сидела она с дедом Игнатом под тенью густых рябин, пока он рассказывал все.
Рассказывал про бабушку, которую Лара не знала.
Рассказывал про ее беременность и свое отцовское счастье.
Рассказывал про тяжелые роды, настигшие в летний полдень в поле, до срока.
– Не верила в приметы люба моя… – Давняя неугасимая боль отдавалась в каждом тихом слове. – Не страшилась в полдень работать. Я, как на грех, за водой для нее отлучился…
Лара бережно сжимала ладони деда и кусала нижнюю губу, не позволяя лицу дрогнуть, не давая воли рвущимся слезам. Он рассказывал, как вдруг пошатнулся у колодца, пронзенный предчувствием беды. Как бежал к полю, задыхаясь от поднявшегося суховея. Как упал на колени подле бездыханной жены – перед той, кто стояла над ее распахнувшимся чревом, держа на руках его дочь.
– Приняла Матушка роды у любы моей… – почти шептал дед Игнат, и Лара больше не сдерживала слез, глядя, как текут они по стариковским щекам. – Не спасти ее было – но жизнь в кроху мою вдохнула, сохранила. Пуповину серпом своим перерезала…
Он говорит о маме, думала Лара, он же говорит о моей маме. О маме, которую она и не помнила толком. О маме, чей путь она почти повторила.
– Прежде, видать, не давала Матушка жизни, – кручинился дед Игнат. – Урожай – давала, а жизни – нет… Тронуло ее, дочка, что маму твою она в мир привела. Велела она мне заботиться о ней, растить, беречь – и сказала, что только девочки с тех пор в роду нашем будут, чтобы росли хранительницами деревни нашей…
