Дед говорил, поникнув седой головой, и Лара понимала: он не простил себе, что не сумел выполнить наказ, что не удержал, что не уберег.
Она смотрела на загорелое старое лицо – и видела бледно-желтые пятна, сползавшие из-под черных очков, прорисовывавшиеся на щеках. Следы побоев. Смотрела – и жалела, что не заметила этого раньше, опустошенная свободой. Хотя что бы дала ее наблюдательность, кроме безнадежных тогда расспросов?
– Строга Матушка… – Голос деда Игната подрагивал тонкой веткой на сухом ветру. – Но землю нашу хранит. И защищает… Вот беда приходила – а Матушка защитила…
Лара молчала. Она вспоминала свои сны, вспоминала яблоки – алые, спелые, сочные, с тонким, неуловимым почти, привкусом железа.
– Приходят и к нам люди лихие, – словно тайну поверял дед Игнат. – Плохие люди с сердцами окровавленными. И кровь их, смерть их землицу нашу поит – а она урожай родит. Но самый первый плод – их сердца. Давно так Матушка порешила, еще меня на свете не было…
Значит, той ночью не померещилось, думала Лара.
Верила – и не верила.
– Я похожа на нее? – соткался из спутанных мыслей вопрос.
– И ты, – кивал дед Игнат. – И мама твоя была, и Кира тоже похожа будет. Все вы – полуденные дочери…
Зависший в небе раскаленный шар отражался в черных дедовых очках.
– Не выдержит человек на нее долго смотреть, – тяжело, отрывисто падали слова. – А я тогда отворотиться не мог…
* * *
Крепко держит серп рука Матушки, и слепящие блики скользят, переливаются на заточенном лезвии. Сияние от Матушки исходит – да такое, что глазам больно смотреть. Но боль испаряется вмиг, и Лара смотрит. Смотрит, лишенная всяких чувств, кроме одного – успокоения.
Матушка прекрасна, как полдень погожий. Величава, точно владычица чудных, нездешних земель. Но не представить короля рядом с такой королевой, ведь ростом Матушка выше любого мужчины – никому из них не встать вровень с ней. До самых пят спускается белоснежное платье – но еще белее волосы, что струятся водопадом.
Такие же – как первый снег. Такие же – как и у самой Лары, как у Киры, как у ее матери.
Лара смотрит и не может наглядеться.
Блондин зажат в матушкином кулаке, он сучит ногами и страшно, утробно орет. Кожа на его лбу и щеках стремительно покрывается волдырями, волдыри лопаются, и гной сочится прямо в раззявленный рот. Матушка всаживает в него серп – коротким уверенным движением. Острие стали скользит вниз, плавно и легко, точно по маслу, а не по мышцам, и торс блондина распахивается кровавым мясным чемоданом. Алые брызги орошают белоснежное платье – струятся по нему, стремятся к нагретой почве.
Ржавый сипит ошеломленным матом. Его ладони-пауки разжимаются, он вскакивает – из расстегнутой ширинки свисает, болтается толстый темный червяк. Кира с плачем вжимается в траву, ища у нее защиты, и Лара знает, что надо подбежать, взять на руки, унести – знает, но не в силах сорваться с места. Она смотрит, смотрит, не отрываясь, – как Матушка неуловимым грациозным движением оказывается прямо перед Ржавым, как стремительно двигается серп, как червяк взмывает в воздух, отсеченный, а ширинка плюется кровавым фонтанчиком. Вопль Ржавого захлебывается, когда сталь пронзает его живот и вспахивает борозду до самого горла.
Андрей пятится к внедорожнику. Пистолет трясется – так и норовит вырваться из непослушных пальцев. Он не может прицелиться, прикрывается локтем, сгибается, пышущим жаром придавливаемый. Лебедью плывет к нему Матушка. Белой лебедью с окровавленными крылами.
Лара глядит на него – омертвелого, ошалелого – и не понимает, как могла когда-то влюбиться, как могла потерять в нем себя.
Взмах серпа, и пистолет, кувыркаясь, летит в траву вместе со сжавшим рукоять кулаком. Еще один взмах, и второй кулак падает ему же под ноги. Андрей со стоном валится на колени.
Матушка останавливается перед ним, медленно поворачивается. Ее платье покрыто кровью, расписано причудливыми багряными узорами. Голова на стройной шее чуть склонена набок. Лара всматривается в красивое лицо, застывшее спокойной маской, читает в васильковых глазах вопрос.
Она смотрит на тело, скрючившееся у матушкиных ног. Старая боль отзывается в ней – но лишь для того, чтобы испариться, истаять на полуденном солнце. На смену приходит жалость – ведь ему сейчас тоже больно.
Боль должна прекратиться.
Андрей не пытался изнасиловать, не душил – он только смотрел. Может, потому Матушка к нему снисходительна. Серп срезает голову, точно пшеничный колос.
И тогда словно путы невидимые спадают с Лары. Она бежит к Кире, она опускается с ней рядом, она обнимает ее. Крепко-крепко обнимает и почти кричит от облегчения, прорывающегося солеными слезами.
Так проходит минута, другая – Лара теряет счет времени, но вот сквозь зажмуренные веки проникает сияние.
Матушка совсем рядом. Алая кровь исчезает с платья, впитывается в снежную белизну. От Матушки исходит тепло – и ответный жар наливается в теле, сушит слезы.
Кира во все глаза рассматривает спасительницу. Матушка улыбается ей. Протягивает большое красное яблоко.
Ладошка Киры обхватывает гостинец. Лара гладит дочку по волосам. Она знает: яблоко вкусное, и не важно, совсем не важно, что пальцы Матушки перемазаны кровью.
Совсем не важно, что в руке дочери – сердце отца.
* * *
Когда руки устали сжимать руль, Лера с каким-то облегчением даже вновь передала Владу законное право управлять родной «хондой». Как-никак его водительский стаж близился уже к пяти годам – как любил шутить сам Влад, к «первой пятилетке», – а сама она только-только, с большой осторожностью и под надежным присмотром мужа, пробовала себя в столь ответственной и давно желанной роли. Долгожданный отпуск и начавшее уже сниться море выглядели прекрасным поводом попрактиковаться – Лера твердо решила пойти в автошколу сразу по возвращении.
– Невеселый пейзаж, – заметила она, глядя, как движется за окном тоскливая картина: заброшенные скособоченные домики, оплетенные буйными зарослями вездесущих трав.
– Я слышал, здесь никто не живет. – Влад хмыкнул. – Деревня-призрак, хоть фильм ужасов снимай.
– Погоди, а кто тогда вон там?.. – прищурилась Лера.
Впереди, у поворота, в тени высокой липы, сидели двое. Машина приближалась к дереву, и очень быстро Лера поняла, что это две женщины – точнее, женщина и девочка. Мама с дочкой.
– О, смотри, яблоки продают! – удивленно присвистнул Влад. – Неужели живут здесь?
До моря было каких-то пара-тройка часов, а в любви к вкусным и хрустящим яблокам они с Владом совпадали. Машина остановилась возле липы, и женщина поднялась навстречу – плавным, изящным движением.
Вблизи она оказалась довольно молода и, к подспудному неудовольствию Леры, красива. Простой зеленый сарафан только подчеркивал стройную фигуру, а жаркое летнее солнце отчего-то никак не повлияло на бледную кожу. Но больше всего Леру поразили ее волосы – длинные, белые, ниспадающие почти до талии. Всегда красившаяся в блондинку и комплексовавшая из-за темных корней, она тотчас ощутила легкий щипок зависти.
– Здравствуйте! – приветливо улыбнулась женщина. – Яблочки наши приметили?
– Да, здрасте. – Отчего-то Лера почувствовала неловкость под умиротворенным взглядом незнакомки, и в голову не пришло ничего умнее избитого вопроса. – Вкусные они у вас?
– Очень вкусные. – Беловолосая все улыбалась. – Тут много кто останавливается, покупает. Всем нравятся.
Лера кивнула. Яблоки и правда выглядели что надо – одно к одному, румяные и большие, уж точно вкуснее чахлых плодов из супермаркетов. Подошел Влад, сразу отвесил комплимент – тяжеловесный и глупый, ей тут же захотелось его ударить. Прогоняя колючую ревность, она всмотрелась в девочку – такую же худощавую и с такими же волосами цвета первого снега. Та сидела на маленькой табуретке и пристально, не мигая, таращилась куда-то вверх. Лера обернулась, вскинула голову, и перед глазами тотчас заплясали разноцветные круги, заслонившие палящее солнце.
