Мама любила Андрюшку как умела. Не так, как папа, но куда лучше. Она занималась с ним, кормила его дорогой питательной смесью и нашла врача, чтобы ходил к ним вместо участковой докторши из поликлиники. Той самой, что упала в обморок, едва мама развернула пеленки. Эта история считалась забавной байкой их маленькой семьи. Папа любил вспоминать это и даже иногда мог всхохотнуть, представляя, как извинялась докторша, спешно натягивая пальто уже в коридоре и второпях не попадая в рукава.
Мама и Андрюшка не смеялись. Мама даже улыбалась редко, а Андрюшка не умел этого делать.
Ему уже было пять или шесть, когда они обнаружили, что он все-таки не совсем похож на человека. Заодно узнали, что мама продлила себе жизнь, не решившись кормить сына грудью.
Открыла это та самая частная врач, что за немаленькие деньги стала навещать их раз в месяц, а еще консультировала по телефону, когда Андрюшка болел. Увы, тут папа оказался прав. Был человеком Андрюшка или нет, а болел он точно так же, как и все дети.
Врач Селиванова Варвара Леонидовна Андрюшке нравилась. Он помнил, как она появилась в их доме впервые.
Грузная, пусть и совсем небольшая, маме до подбородка, она сразу заняла всю прихожую. Селиванова надела бахилы, которые принесла с собой, чем сразу расположила к себе маму. Долго и тщательно мыла руки, что понравилось уже папе.
Андрюшка терпеливо ждал, когда врач пройдет в комнату. Новых людей он видел очень редко, чаще по телевизору и на фотографиях.
Гуляли родители с ним по ночам, когда мало кого можно было встретить из прохожих. Мама днем часто лежала на диване, упершись взглядом в потолок, а вечером оживала после горсти таблеток. Папа говорил, что это послеродовая депрессия и такое бывает с мамами. Андрюшка знал, что такое послеродовая депрессия. Мама рассказывала по секрету, что послеродовая депрессия обычно проходит к трем годам ребенка, а ее состояние совсем не связано с родами. Только с тем, что родилось.
Это была их с мамой тайна. Был и еще один секрет, от папы, – что мама несколько раз пыталась убить Андрюшку. Андрюшке нравилось, что у них с мамой есть общие секреты.
Варвара Леонидовна вошла в комнату и уставилась на Андрюшку. Он тоже смотрел на нее не отрываясь, впитывая каждую эмоцию и каждую черточку незнакомого лица.
– Урод, конечно, но я и раньше уродов видела, – наконец произнесла врач и, отмерев, принялась копаться в своем чемоданчике.
– Прошу прощения! – возмутился отец. – Вообще-то Андрюшка вас слышит и понимает!
– Отлично, слух можно не проверять, – не растерялась врач и развела руками. – А что вы хотите? Врать мальчику, что он нормальный, и надеяться, что общество поддержит вашу ложь? Общество безжалостно. Чем раньше Андрей поймет, что он урод, тем раньше смирится с этим.
Мама заплакала и выскочила из комнаты. Андрюшка и правда слышал очень хорошо, так что сразу понял, что она побежала за своими таблетками. Одна, вторая, третья… Они еле слышно падали на влажную от волнения ладонь. Мама опять превышала дозу лекарства. Еще один их секрет.
Он позволил Варваре Леонидовне послушать себя прохладным стетоскопом, разглядывая вблизи кожу чужого человека. Ему нравилось во враче все. И ее обвисшие собачьими брылями щеки с крупными порами, каких не было у него самого. И волосатая родинка у уха, и выщипанные почти в ниточку брови. У него не было никаких бровей, ни тонких, ни толстых, и волосы его очаровывали.
– Нормально все. – Голос Варвары Леонидовны чуть дрогнул, но в остальном она хорошо держалась. Она достала палочку в бумажной обертке. Разорвала бумагу и покрутила плоской палочкой перед ним. – Я посмотрю твой рот, а потом ты получишь эту палочку в подарок. Как тебе идея, Андрей?
Андрюшка послушно кивнул. Он не знал, зачем ему может пригодиться палочка, но ему нравилось, как по-взрослому врач звала его Андреем и как очень осторожно, даже вежливо опасалась. Если ее и тошнило от его вида, то она это успешно скрывала. Как папа.
Папу Андрюшка очень уважал, поэтому покорно открыл рот и позволил проверить горло и язык.
Вот тогда Варвара Леонидовна и заметила это.
– А что у него с языком? – спросила она, и голос ее наконец сладко дрогнул.
Андрюшка не сумел удержаться. С этим инстинктом он до сих пор не успел познакомиться, а значит, не мог даже попытаться его обуздать.
Его язык чуть приоткрылся, словно цветок, раскрываясь в четыре стороны. Совсем немного, ведь Андрюшка не дурачок, чтобы высовывать язык изо рта, и его цветок теперь сдерживали челюсти и щеки.
Женщины любят цветы – так всегда говорил папа. И Андрюшка во время их ночных прогулок с папой иногда набирал букеты для мамы с соседских клумб. Мама и впрямь была рада и в такие дни даже не плакала. Вот и сейчас Андрюшка пусть и не рассчитывал, что Варвара Леонидовна обрадуется, но и тонкого вскрика, который, казалось, шел не изо рта, а откуда-то из глубины и оттого был тихим и жалким, не ожидал.
Он отпрянул, торопливо закрывая рот так, что едва не прижал лепестки языка.
– Зачем вы пугаете ребенка? – Папа стоял за спиной Андрюшки и не видел его цветок. Еще один секрет от папы, но на этот раз с другой женщиной. Это оказалось даже приятным.
Андрюшка посмотрел на Варвару Леонидовну в упор, пытаясь донести мысль, что секрет должен оставаться секретом.
Селиванова оказалась понятливой.
– У него немного странный язык. – Она сглотнула и облизала губы. Андрюшке страстно захотелось повторить этот жест: вдруг его тонкие бесцветные губы станут ярче. Но он не смел. Он хотел увидеть эту женщину еще раз. – Однако ничего опасного для его здоровья, уверяю вас.
Тогда она скомкано попрощалась и ушла. Андрюшка и его родители по-настоящему удивились, увидев ее на пороге ровно через месяц.
А потом еще через месяц. И еще.
Глаза Варвары Леонидовны горели лихорадочным блеском, и она беспрестанно облизывала губы, но в остальном вела себя как внимательный врач. И больше никогда не называла его уродом.
Андрюшка был доволен. Варвара Леонидовна часто оставалась с ним наедине и брала кровь или колола прививки. Это был их секрет. А еще она разрешала показывать язык, хотя держалась при этом от Андрюшки на расстоянии.
– Не может быть, что это бессмысленная аномалия, – бормотала Варвара Леонидовна. – Это не простое уродство, я уверена. Но что с этим делать, а, Андрюшка?
Андрюшка только пожимал плечами и прятал язык.
Варвара Леонидовна ему нравилась. Она понимала толк в секретах. Однажды она принесла котенка. Совсем маленького – чуть больше крысы, которых Андрюшка часто видел во время прогулок рядом с мусорными баками.
Он осторожно взял мягкий комочек в руки. Теплый, такой мягкий, такой живой. Кажется, он даже слышал, как бьется маленькое сердечко. Держать его было самым приятным, что Андрюшка делал до сих пор.
Глаза начало сильно жечь. Будь у него слезные железы, Андрюшка расплакался бы. От счастья или радости? Андрюшка не знал. Котенка хотелось прижать к себе нежно, слушать пальцами, как бьется сердце.
Варвара Леонидовна следила воспаленными от недосыпа глазами за Андрюшкой и облизывала губы. Ее собственное сердце стучало громче, чем обычно.
– Твои родители не разрешат тебе оставить котенка, – наконец произнесла она, словно приняв какое-то решение. – Поцелуй его и отдай.
Вот откуда она знала, а? Андрюшка и сам не знал, а она знала. Какой хороший специалист.
Андрюшка никогда раньше никого не целовал. Только иногда свои руки, чтобы понять, каково это – чувствовать прикосновение губ. Но инстинкт у него не угас за эти годы, лишенные прикосновений.
Цветок языка раскрылся, едва Андрюшка коснулся губами котенка. Он накрыл его маленькую голову, раздался звук, с которым мама прихлебывала горячий чай, и что-то теплое и невыносимо вкусное скользнуло словно сразу в желудок. Все, что осталось в руках Андрюшки, – сухая шкурка. Даже костей в ней не было.
Сытость, которой Андрюшка не испытывал ранее никогда, смешалась с болью, которой он даже не понимал. Снова начало жечь глаза, а руки просто мяли шкурку. Все еще мягкую и нежную, но совершенно неживую.
