Дух мадам Краул и другие таинственные истории - Ле Фаню Джозеф Шеридан

Старая буфетная Мардайкс-Холла была продолговатой комнатой, обшитой деревянными панелями. В одном торце комнаты располагалась дверь, в другом – широкое окно, обрамленное по тюдоровской моде каменными колоннами. В левой стене темнел массивный камин с подпорками в виде витых каменных столбиков, напротив, у правой стены, стояла кушетка, на которую старые ведьмы уложили Филипа Фельтрэма. Он лежал неподвижно, как нераскрашенная восковая фигура, с тяжелыми медяками на глазах и повязкой на челюсти. Старухи же, попивая чай у камина, коротали время за приятной беседой: они многословно жаловались друг другу на ревматизм и прочие хворобы, вспоминали старые добрые времена, бесчисленных больных, у чьих постелей они сиживали, покойников, которых «и не узнать, так зачахли да скукожились», и других – бывает, мол, и так, что человек при жизни таким здоровым не выглядел, каким после смерти стал.

Потом разговор перешел на мертвецов, которые в гробах вырастали до невероятной длины, о тех, кого похоронили заживо, и о таких, которые ходили после смерти. Рассказы их были истинны, как Священное Писание.

– Бывали вы в Хейворте, миссис Блай, близ Долвортской пустоши? – спросила горбунья миссис Уэйл, помешивая ложкой в чашечке.

– Нет, миссис Уэйл, мэм, в такую даль меня сроду не заносило, но отец мой там частенько резал торф.

– Тогда вы, поди, не знали фермера Дайкса, что живет у Липовой скалы. Я его, беднягу, в гроб укладывала. Суров был, не дай Бог у него на пути стать, а уж чертыхался так, что хоть святых выноси. Говорят, с людьми был крут, но дом держал в порядке и частенько, когда я голодна была, клал мне мясо на тарелку и кормил досыта. Да, было в фермере Дайксе хорошее, было и дурное. Как миновал год с его смерти, случилось вот что: как-то раз Том Эттлз шел ночью домой по Биркенскому спуску. Кругом ни души. Вдруг видит: катится навстречу по дороге большой клубок, вроде мяча, высотой ему по колено. Он так и не понял, что это такое, но ему и в голову не приходило, что это призрак или нечисть какая. Он подошел поближе, а мяч все прыгает, вертится, пока не скатился в придорожную канаву. Там поблизости была яма с гравием, и Тому Эттлзу хотелось на обратном пути наведаться туда. Склонился он над ямой, глядь – там человек на лошади, выбраться не может. «Ну и попал ты, парень, в переделку», – говорит Том. Верховой поднял глаза – ба, да это сам фермер Дайкс! Том Эттлз видел его вот как я вас и лошадь узнал – Черный капитан, старая фермерская скотина, что сломала ногу за два года до смерти Дайкса. Ее тогда пристрелить пришлось. «Эй, – крикнул фермер Дайкс, сверкнув глазищами, – ну-ка, Том Эттлз, вытащи меня отсюда, да поживее, а потом садись на лошадь позади меня, а не то я тебя схвачу». У Тома волосы зашевелились на голове, язык прилип к гортани, но он собрался с силами и ответил: «Если уж твой нечистый не может вытянуть тебя одного, так двоих ему и подавно не увезти». «Мне лучше знать, – отрезал Дайкс. – Стоит мне на тебя взглянуть, я на тебя до конца дней корчи напущу, так что лучше спускайся по-хорошему». Тут призрак коня на дыбы поднял, и видит Том: вокруг обоих красное зарево стоит, точно торфяной костер тлеет. Тогда Том сказал: «Отпусти меня во имя Господне». При этих словах призрак начал корчиться, как от боли, а Том Эттлз, ни жив ни мертв, пустился бежать без оглядки.

Старухи склонились друг к другу, понизив голос до таинственного шепота, от которого у слушателей мороз пробегает по коже, как вдруг в наступившей тишине услышали у дверей приглушенный смех.

Женщины испуганно подняли глаза и увидели, что Филип Фельтрэм сидит на кровати с повязкой в руке, спустив одну ногу на пол, и собирается встать.

Миссис Блай, испустив отчаянный вопль, схватилась за миссис Уэйл, а миссис Уэйл, завопив еще громче, вцепилась в миссис Блай; забыв о формальной вежливости, старушки, отталкивая друг друга, ринулись к окну. Каждая норовила спрятаться от «призрака» за спину товарки, вопя от ужаса что есть мочи.

Эти-то крики и пробудили сэра Бейла от тяжелого сна; вслед за ним один за другим начали просыпаться слуги.

Глава XIII

Туман в горах

Наутро снова послали за доктором Торви; он прибыл, исполненный удивления, учености и скептицизма. Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать; увидел же он Филипа Фельтрэма, живого и здорового – все телесные функции действовали вполне нормально.

– Ей-богу, сэр Бейл, я не верю собственным глазам! – восклицал доктор, потягивая шерри в «гостиной для завтраков», как называлась большая комната рядом со столовой, обшитая деревянными панелями и увешанная картинами. – Такие случаи неизвестны науке! Пульса было не больше, чем у кочерги, дыхание не сильнее, чем у каминной доски, холоден, как свинцовая статуя в парке. Вы скажете, все эти признаки ошибочны? А как же насчет трупного окоченения? Вам подтвердит и старая Джуди Уэйл, и моя подруга Марселла – ей больше подошло бы прозвище Одноглазка; уж миссис Блай разбирается в подобных вещах, знает все обычные, я бы даже сказал, неопровержимые признаки смерти не хуже меня. Для них не существует загадок; они под присягой покажут, что все эти признаки имели место – вы сами слышали их разговор. Клянусь честью, я отошлю описание этого случая в Лондон, моему бывшему руководителю сэру Харви Хенсарду. Увидите, какой шум поднимется в моем сословии. Другого такого случая не было, нет и, не побоюсь сказать, больше не будет.

В продолжение этой лекции сэр Бейл сидел, откинувшись на спинку стула и вытянув ноги. Скрестив руки на груди, он угрюмо поглядывал на высокую даму в белом атласе и рюшах, с птицей на руке, которая надменно улыбалась с портрета на стене. Баронет явно чувствовал себя немного не в своей тарелке.

– Вы, врачи, – промолвил он, – несомненно, высокоученый народ.

Доктор поклонился.

– Но есть на свете одна вещь, о которой вы не имеете ни малейшего понятия.

– Правда? Какая же? – поинтересовался доктор Торви.

– Медицина, – ответил сэр Бейл. – Я всегда подозревал, что вы ничего не смыслите в болезнях, но до сих пор не догадывался, что вы не в состоянии даже отличить живого от мертвого.

– Ха-ха-ха! Вы… ха-ха-ха! Вы, пожалуй… ха-ха-ха! Да, вы меня подловили. Но этот случай не имеет прецедентов – да, клянусь честью. Уверяю, о нем будут не только говорить, но и писать в книгах, и все публикации будут попадать ко мне, и тогда уж я-то позабочусь, сэр Бейл, чтобы вы их прочитали.

– Не упущу подобного случая, – ответил сэр Бейл. – Еще стакан шерри, доктор?

Доктор поблагодарил, наполнил стакан и взглянул сквозь него на свет.

– Ха-ха-ха! Ваш портвейн… знаете ли, сэр Бейл, к нему так привыкаешь. Только посмотрите, какой благородный налет! Раз отведав такое вино, нелегко выкинуть его из головы, по крайней мере в одном смысле этого слова.

Но если честный доктор намекал на еще один стаканчик этого восхитительного напитка, то намек его пропал впустую; сэр Бейл явно не намеревался повторять возлияние в честь доктора Торви.

– Само собой разумеется, – сказал сэр Бейл, – что с Фельтрэмом все будет в порядке. Я пошлю за вами, буде в том возникнет необходимость; если только он не вознамерится умереть еще раз – в таком случае я буду придерживаться собственного мнения.

На том они и расстались.

Сэр Бейл не стал говорить доктору о собственном недомогании, хотя чувствовал себя не очень хорошо. «Эта заброшенная дыра, эти жуткие горы и гнилое черное озеро, – проклинал он все красоты окружающего пейзажа подряд, – кого угодно вгонят в тоску; а если человек пал духом, с ним, считай, все кончено. Потому-то я и страдаю несварением желудка; да в придачу эти проклятые долги, да еще почта, что исправно приносит из Лондона письмо за письмом, одно другого назойливей. Лучше б здесь вообще не было почты. Хорошо было во времена сэра Эмеральда, когда йоркского торговца тканями, пришедшего требовать уплаты долга, просто пристрелили, и никто больше не осмеливался приставать к знатным господам с подобными глупостями. А теперь с этой почтой до тебя где угодно доберутся. Оттого люди и теряют и сон, и аппетит, и то подобие покоя, какое можно найти в этой гнусной дыре».