Дух мадам Краул и другие таинственные истории - Ле Фаню Джозеф Шеридан

Старый рыбак, Том Марлин, жил в причудливой каменной хижине на самом берегу озера, как раз под Мардайкс-Холлом. Говорили, что это не дом, а остаток каменной башни, некогда защищавшей неприступный замок Мардайкс-Касл со стороны воды, – нынешнее здание усадьбы представляет собой лишь остаток былого великолепного строения.

Семья Тома Марлина издревле обладала правом рыбной ловли в озере, и он обеспечивал свежей щукой весь Голден-Фрайерс. Кроме того, старик держал две лодки и изредка зарабатывал монету-другую, перевозя пассажиров на другой берег. Макушка этого морщинистого старика с кустистыми бровями была лысой, но по бокам головы свисали длинные седые космы. Он сказал:

– Давеча Фельтрэм заходил ко мне утром, просил перевезти через озеро, но не сказал, в какой час. К вечеру началась гроза, и сами понимаете, нынче ночью я его не ждал. Жена моя только зажгла фитилек, хоть света от молний и так хватало, как вдруг сквозь гром слышу: кто-то стучит щеколдой. Открываю – кто бы вы думали? Бедняга Филип Фельтрэм! В недобрый час пустился он в путь! Не по себе ему было, сразу видать, хоть раньше он никогда духом не падал, всегда был добр и весел. Он просил меня немедля перевезти его на тот берег в Клустеддскую долину. Жена моя и слышать о том не хотела, да и я сказал: «Черт меня побери, если поеду». Но его не так-то легко было отговорить: рыдает, бедняга, идет качаясь, видать, в уме повредился. «В конце концов, – подумал я, – ветер с севера, как раз с Голден-Фрайерса дует, за Змеиным островом, поди, шторм разгулялся. Довезу-ка я его до острова, а там он сам глянет, что на озере делается, и откажется от своей затеи». Любил я его, бедолагу; видел, что сердце у него разрывается, и не хотел огорчать отказом. Так что отправились мы втроем: я, Билл, помощник мой, и Филип Фельтрэм. Мы старались держаться так, чтобы Змеиный остров заслонял нас от ветра. Вокруг нас вода была спокойная, а у острова то и дело шквалы налетали. Волны с барашками ходили, на воде белым-бело. Прошли мы одинокую скалу, и до острова саженей сорок осталось. Билл и я сидели на веслах, а Филип на корме. Вдруг он поднялся, что-то под нос бормочет и руку вдаль тянет.

– Гляди вперед! – крикнул я: думал, на нас что-то надвигается.

А случилось вот что. Мы оглянулись вперед, через борт, и перестали грести. Лодка остановилась. Я обернулся к Филипу – он все так же под нос бормочет.

«Сам с собой разговаривает. Рехнулся, поди, бедняга», – подумал я.

Но дело было не в этом. Из воды, прямо у планшира, высунулось что-то белое, вроде руки. О господи! Он перегнулся через борт и схватил ее. Свесился через планшир; не успел я и глазом моргнуть, как она его под воду утянула. У меня и веревки не было ему бросить, да я и не успел бы: он тотчас в глубину ушел. Я – за ним. Три раза нырял, но в конце концов вытянул за волосы. Вот он, бедолага! Все равно что на дне моря лежит.

Едва Том Марлин закончил свой рассказ, то и дело прерывавшийся ревом бури и раскатами грома, что рокотал прямо над крышей, подобно хоровому припеву печальной баллады, как вдруг резкий звон дверного колокольчика и едва слышный стук возвестили о прибытии нового гостя.

Глава XI

Сон сэра Бейла

В старую буфетную вошел доктор Торви. Теплое пальто на нем было наглухо застегнуто до самого подбородка, шею обматывал многоцветный шарф.

– Говорят, с беднягой Фельтрэмом приключилось несчастье? – обратился он к сэру Бейлу и направился к кровати, стягивая на ходу перчатки. –  Вижу, вы его согрели – правильно. Изо рта вытекло много воды. Поверните его немного, вот так. Что такое? Ого! – Доктор взял Филипа за руку и пошевелил его члены. – Больше часа прошло. Боюсь, тут мало что удастся сделать. – Проведя ладонью по руке Филипа Фельтрэма до самых пальцев, он покачал головой и вполголоса шепнул на ухо сэру Бейлу Мардайксу: – Видите, уже наступило трупное окоченение. Как ни прискорбно, мой друг, с ним все кончено, он скончался. Оставьте бесплодные попытки. Миссис Джулапер, подойдите сюда. Видели вы когда-нибудь покойника? Посмотрите на его глаза, его рот. Вам следовало бы с полувзгляда распознать смерть. И знаете, – доверительно шепнул он сэру Бейлу, – пытаться вернуть его к жизни – мартышкин труд.

Доктор обменялся еще парой слов с баронетом и выслушал его рассказ, то и дело одобрительно кивая:

– Совершенно верно; лучше и придумать нельзя; превосходно, сэр, – и так далее в том же духе. Наконец, под рыдания доброй миссис Джулапер и дружные всхлипы прислуги рангом пониже, доктор подошел к кровати, поправил одеяло и, украдкой бросая взгляд на мертвое лицо, обратился к присутствующим со следующей речью – «дабы утешить грешные души», как писали сочинители старинных трактатов:

– Вы, господа, сделали для спасения бедняги все возможное. Не стоит себя упрекать. Даже лучший из врачей не порекомендовал бы иного. Все было исполнено наилучшим образом. Не знаю, что еще можно было бы сделать. Если бы я был здесь, не знаю даже… Горячие кирпичи… соль тоже неплохая штука. Повторяю, не могу утверждать, будто вы что-то упустили из виду. – Он взглянул на покойного. – Видите, – доктор пошевелил холодными мертвыми пальцами – они упрямо вернулись в прежнее положение, – можно с уверенностью сказать, что несчастный был мертв еще до того, как вы его сюда принесли. Так что с той минуты, когда его положили на эту кровать, ни о каком пагубном промедлении не может быть и речи. Сэр Бейл, если вам нужно передать какие-либо указания в Голден-Фрайерс, рад буду сослужить вам службу.

– Нет, благодарю вас. Бедняга, какой печальный конец! Поднимемся ко мне в кабинет, доктор Торви, и поговорим немного. О, какая жалость! Вам непременно нужно выпить бокал шерри или портвейна – портвейн у нас и впрямь недурен. Какой грустный конец, прямо в голове не укладывается! Принесите нам шерри и портвейна. Миссис Джулапер, будьте добры, проследите, чтобы все было сделано как надо. Накормите Марлина и остальных ужином и угостите добрым вином. Марлин, вы слишком долго находитесь в мокрой одежде. Вам надо переодеться.

Расточая направо и налево любезные слова, сэр Бейл отвел доктора в библиотеку, где находился в минуту получения печального известия. Баронет был само радушие. Он рассказал мистеру Торви собственную версию того, что произошло между ним и Филипом Фельтрэмом, выставив себя в самом выгодном свете, и долго ублажал доктора портвейном и льстивыми разговорами: в эти минуты сэр Бейл не мог позволить себе потерять ни единого союзника, способного замолвить за него доброе слово, а доктор Торви был союзником весьма ценным: он по тому или иному поводу навещал каждый дом в округе по меньшей мере раз в три месяца и слыл отъявленным сплетником.

Короче говоря, когда наступило время прощаться, доктор отбыл в Голден-Фрайерс, будучи весьма высокого мнения о сэре Бейле, еще более высокого – о его портвейне, самого же высокого – о самом себе. Пребывая в превосходном настроении, он не обращал внимания на ветер, хлеставший в лицо, и бросал вызов разбушевавшейся стихии в ироикомических тирадах, произносимых слегка заплетающимся языком. Громы и молнии казались ему не более чем нарядным фейерверком на празднике жизни; и, будь у него хоть малейшая надежда застать своих приятелей в «Святом Георгии и Драконе», он немедля отправился бы в трактир и рассказал о ночной трагедии, не преминув отметить, какой, оказывается, хороший человек сэр Бейл и каким дураком, если не сказать хуже, выставил себя несчастный Филип Фельтрэм.

Но в «Святом Георгии и Драконе» в ту ночь было тихо. В безмолвных комнатах эхом отдавались раскаты грома; свет за широкими окнами, в чьих многочисленных створках отражались вспышки молний, был потушен. Доктор отправился домой, к миссис Торви, и привел ее в восторг удивительным рассказом о ночных чудесах.

Сэр Бейл терзался приступом некоего чувства, менее утонченного и более эгоистического, чем совесть. Он ничуть не сожалел о том, что Филип Фельтрэм исчез с его пути. Секретарь мог в любую минуту начать не к месту болтать языком, и как тогда заставить его замолчать? Что может заткнуть ему рот лучше, чем горка земли, любезно уготованная судьбой? Но сэр Бейл боялся, что в трагедии обвинят его. Нет на свете человека, который не дорожил бы мнением окружающих. Видя, как соседи любили Фельтрэма и какие соболезнования вызвала в округе его смерть, сэр Бейл не желал возбуждать сплетни о том, что он-де сделал жизнь Филипа невыносимой и тем самым довел его до крайности.