Удивительный гость, высокий, худощавый, немного сутулый, был, видимо, неплохо знаком слуге, который поприветствовал его с уважением, не лишенным примеси страха, почтительно пригласил войти и усадил у камина.
– Поднимись к хозяину и скажи, что у меня к нему весточка от того, с кем он не виделся сорок лет и два года, – хрипло приказал старик, развязал носовой платок и стряхнул о колено дождевые капли.
Слуга постучался в дверь библиотеки.
– Что там стряслось? – выкрикнул сэр Бейл, сидевший в кресле у огня, и сердито глянул через плечо.
– Там сэр пришел, сэр Бейл, – был ответ.
«Сэром» в графствах Нортумбрии и по сей день называют священников.
– Что за сэр?
– Сэр Хью Кресуэлл, сэр Бейл.
– Ха! Чокнутый Кресуэлл, сумасшедший священник. Ладно, скажи миссис Джулапер, пусть приготовит ему ужин и… и… уложит в постель где-нибудь в подходящем углу. Вот все, чего он хочет. Эти чокнутые всегда знают, что им нужно.
– Нет, сэр Мардайкс, он хочет не этого, – возразил за спиной у слуги хриплый голос безумного священника. – В Мардайкс-Холле я нередко находил стол и кров. Благословляю сей дом, гостеприимный к страннику божьему. Но нынче ночью я у вас не останусь. Пойду в Пиндарс-Бильд, три мили вверх по озеру. Там я подкреплюсь и отдохну, но не здесь.
– Почему же не здесь, мистер Кресуэлл? – спросил баронет. Этот сумасшедший старик проповедовал в полях, блуждал по просторам приграничных северных графств, как ему заблагорассудится, и появлялся нежданно-негаданно то в одной усадьбе, то в другой. Со временем он, подобно всем добрым и таинственным явлениям, стал предметом местного суеверия – считалось, что того, кто даст ему приют, ждет удача, но в то же время обижать старика опасно. Никто не знал, откуда он пришел и куда направляется. Приблизительно раз в год появлялся он на пороге какой-нибудь уединенной крестьянской усадьбы в горах, приветствовал домашних, оставался ночевать, а наутро исчезал. Он вел жизнь аскета; его рьяная набожность, суровая, окрашенная безумием религиозность вызывала у простодушных селян трепетное благоговение.
– Нынче ночью я не заночую в Мардайкс-Холле; ни куска не съем, ни глотка не выпью, даже не присяду, даже рук к огню не протяну. Я пришел к тебе, ведомый откровением, дабы предостеречь тебя, подобно тому, как человек Божий пришел из Иудеи к царю Иеровоаму. И как сказал он: «Хотя бы ты давал мне полдома своего, я не пойду с тобою и не буду есть хлеба и не буду пить воды в этом месте», так и я тебе говорю.
– Как вам угодно, – произнес сэр Бейл, немного надувшись. – Поступайте, как знаете. Хотите – оставайтесь, хотите – идите, если только отважитесь пуститься в путь в такую сумасшедшую ночь.
– Оставь нас, – взмахнул Кресуэлл худощавой рукой в сторону слуги. – Мои слова предназначены только для хозяина.
Слуга вышел, подчиняясь знаку сэра Бейла, и притворил дверь.
Старик подошел ближе к баронету и слегка понизил громкий суровый голос. Время от времени он прерывал свою речь, дожидаясь, пока утихнут оглушительные раскаты грома.
– Ответьте, сэр Бейл: что произошло между вами и Филипом Фельтрэмом?
Баронет, невольно повинуясь столь прямому бесцеремонному требованию, коротко рассказал о случившемся.
– Вы твердо уверены в том, что говорите? Не может ли оказаться, что вы напрасно заклеймили своего близкого друга и родственника прозвищем вора?
– Совершенно уверен, – мрачно подтвердил сэр Бейл.
– Отоприте этот шкаф, – приказал старик, тряхнув седыми космами.
– С удовольствием. – Сэр Бейл отпер старинный шкаф, стоявший у стены напротив камина. Тяжелые дубовые створки были украшены рельефной резьбой с изображением гротескных готических фигур. Внутри оказалось множество ящичков и полок, как в современных секретерах.
– Откройте ящик с красной восковой печатью, – велел Хью Кресуэлл, вытянув длинный костлявый палец.
Сэр Бейл повиновался. К его изумлению и ужасу, внутри обнаружилась пропавшая банкнота. Память, повинуясь законам внушения и ассоциаций, сыграла с ним злую шутку: теперь он отчетливо вспомнил, что положил туда деньги собственными руками.
– Вот она, ваша банкнота, – с мертвенной улыбкой произнес Хью Кресуэлл и впился в баронета безумным взглядом. Улыбка перешла в разъяренную гримасу. – Прошлой ночью я заночевал возле Хейвортской пустоши. Во сне мне явился ваш отец и сказал: «Мой сын Бейл замышляет недоброе. Он обвиняет Филипа в том, что тот украл из письменного стола банкноту. Он забыл, что сам положил ее в шкаф. Пойдем со мной». Душа моя очутилась в этой комнате; ваш отец подвел меня к шкафу, и открыл его, и указал на банкноту в ящике. «Иди, – приказал он, – и вели моему сыну просить прощения у Филипа, иначе тот уйдет в слабости, но вернется в силе». А еще сказал такое, что грешно повторять. Вот и все. Я передал вам его послание слово в слово, ничего не добавляя от себя, – сурово произнес старик. – Усопший говорил моими устами, и среди громов небесных и сверкания молний его слова нашли вас. Почему вы так бессовестно обошлись с Филипом Фельтрэмом? Сколько вы на него ни бранились, а все-таки оказались неправы. Он не вор и не мошенник. Просите у него прощения. Вы должны перемениться, иначе переменится он. «Уйдет в слабости, вернется в силе», – запомните эти слова. Слух о том пойдет по городам и весям, по горам и долинам, и не будет вам покоя.
Старик начал свою речь высоким библейским стилем, а закончил на протяжном северном диалекте, характерном для его повседневной речи. Вскинув голову, он размашистым шагом вышел из комнаты и захлопнул дверь. Минуту спустя он брел под дождем, направляясь в долгий путь до Пиндарс-Бильд.
– Черт меня побери! – воскликнул сэр Бейл, приходя в себя после неожиданного визита. – Проклятый старик! Какая наглость – пришел мне указывать, как вести дела у себя в доме! – Он грязно выругался. – Хочет он того или нет, но здесь он не останется не то что на ночь – на час!
Сэр Бейл выскочил в коридор и обрушился на слуг:
– Сию же минуту выставьте этого идиота за дверь! В шею вытолкайте, и чтоб ноги его больше здесь не было!
Но старик держал свое слово. В эту минуту он был уже далеко, и гнев баронета пропал понапрасну.
Вернувшись в комнату, сэр Бейл хлопнул дверью так яростно, словно за ней стоял старый проповедник.
– Просить у Фельтрэма прощения! Еще чего! За что? Да любой суд присяжных повесил бы его при вполовину меньших уликах! А я-то, дурак, собирался отпустить его на свободу вместе с моей сотней фунтов! А теперь я должен просить у него прощения!
Однако на сердце у него было неспокойно. Совесть подсказывала, что ему в самом деле следует объясниться с Фельтрэмом и извиниться перед ним, но неодолимая гордыня не позволяла пойти на это. В душе его ожила давняя неприязнь – презрение вперемешку со страхом. Он боялся не злых намерений Фельтрэма, а лишь его неосторожности и глупости. Ибо, как уже говорилось, Фельтрэм знал многое о похождениях баронета на континенте и в Азии и нередко даже предостерегал его, что тот навлечет на себя беду. Простодушный болтун наподобие Фельтрэма был ненадежным хранителем секретов. К тому же баронет был не в меру горд, и его оскорбляло одно лишь сознание того, что такое ничтожество, как Фельтрэм, владеет его тайнами. Этого сэр Бейл не мог простить Филипу. И если бы не возврат банкноты, которую он теперь мог спокойно прокутить, баронет, можно сказать, даже огорчился тому, что обвинение снято.
Гроза не прекращалась; казалось даже, что с каждой минутой гром грохочет все яростнее.
Баронет распахнул ставни. Ему открылось величественнейшее из зрелищ. Грандиозность природного буйства захватила сэра Бейла, и на миг он застыл в созерцании.
Он опустил глаза, глядя на стофунтовую купюру, по-прежнему зажатую в пальцах, и улыбка его стала зловещей.
Чем больше он размышлял, тем яснее ему становилось, что теперь никак не удастся оставить все как было. И что же он должен делать? Пожалуй, следует послать за миссис Джулапер и намекнуть, что он передумал и Филип Фельтрэм может остаться в Мардайкс-Холле. Этого будет достаточно. Она сама поговорит с Фельтрэмом.
