Сэр Бейл, как я уже сказал, не любил Фельтрэма. Его отец, сэр Уильям, составил дарственную, в которой отказывал часть поместья в пользу Филипа Фельтрэма. Документ этот, прилагавшийся к завещанию, был запечатан в конверт, адресованный сэру Бейлу.
– Это мне, – молвил баронет, подхватив выпавшее из завещания письмо, положил его в карман и никогда никому не показывал.
Однако мистер Чарльз Туайн, поверенный Голден-Фрайерса, подвыпив, что случалось частенько, с лукавым подмигиванием сообщал друзьям, что знает кое-что об этой дарственной. Волей покойного Филип Фельтрэм получал ежегодное содержание в двести фунтов стерлингов через банк Харфакса. Это было не банковское поручение, а всего лишь указание наследнику. Доверенным попечителем назначался сэр Бейл; утаив «письмо», баронет просто-напросто обкрадывал Филипа Фельтрэма.
Старый Туайн даже за чашей пунша был осторожен в выборе собеседников, и откровения его звучали весьма туманно. Ибо он боялся сэра Бейла, хоть и злился на него за то, что тот нанял адвокатом его конкурента, проживавшего в семи милях от города. Поэтому обыватели не были до конца уверены в том, что мистер Туайн говорит правду – единственным очевидным фактом, подтверждавшим его рассказы, была откровенная неприязнь сэра Бейла к секретарю. Странным было и то, что сэр Бейл, ненавидя Филипа, настойчиво удерживает его в доме – горожане объясняли это молчаливым компромиссом между хозяином и его совестью, ничтожной компенсацией за украденные права.
Тем временем ссора из-за пропавшей банкноты разгоралась все сильней. Сэр Бейл терзался сомнениями: моральное преимущество было на стороне Фельтрэма, тогда как обстоятельства свидетельствовали против него. Однако сэр Бейл легко уступал подозрениям и, вычисляя шансы, полагал, что добродетель вряд ли может представлять собой серьезный противовес соблазну и секретарь вряд ли мог устоять перед представившейся возможностью. Какие бы сомнения ни одолевали баронета, он упрямо их отбрасывал и не допускал, чтобы неблагодарный мерзавец Филип Фельтрэм догадался о его колебаниях.
Добрых два дня сэр Бейл не разговаривал с Фельтрэмом. Встречаясь с секретарем на лестницах и в коридорах, он грозно подымал голову и хмурил брови, лелея в душе планы мести.
Жизнь несчастного Фельтрэма превратилась в сплошную муку. Он давно уехал бы из Мардайкс-Холла, если бы не тщетные надежды на вмешательство некой таинственной силы, стоящей на защите справедливости, силы, которая защитила бы его и смыла ужасное пятно с его репутации. Покинуть дом, унося за плечами груз тяжкого обвинения, значило бы признать свою вину и спасаться бегством.
Миссис Джулапер в меру сил утешала беднягу. Исполненная сочувствия, доверчивая натура, она, в простоте души своей, знала Филипа Фельтрэма лучше, чем сумел бы узнать его самый ловкий пройдоха. Она плакала вместе с ним над его несчастьем. Она пылала негодованием на сэра Бейла за его неправедные подозрения, но более всего – за то, что последовало в дальнейшем.
Сэр Бейл не выказывал ни малейших признаков снисхождения. Может быть, он в душе радовался удачной возможности отделаться наконец от Фельтрэма: ведь, говорят, секретарь знал кое-что такое, что сильно ущемляло гордость баронета.
Пару дней спустя сэр Бейл имел еще более краткий и суровый разговор с Фельтрэмом у себя в кабинете. Заявление его сводилось к тому, что, если последний до десяти часов завтрашнего утра не вернет пропавшую банкноту, ему придется с позором покинуть Мардайкс-Холл.
Покинуть Мардайкс-Холл – к такому решению пришел и сам Филип Фельтрэм, как бы слабоволен он ни был. Но что с ним станет потом? Это его мало волновало: юноша надеялся, что сумеет найти себе занятие, пусть самое жалкое, лишь бы оно обеспечивало ему кусок хлеба.
По другую сторону озера, на землях, принадлежавших ранее семейству Фельтрэмов, обитал старик с женой, весьма пожилой особой, которые, из традиционных верноподданнических чувств, любили несчастного Филипа Фельтрэма. Жили они высоко в горах, у границы лесов, и чахлые деревья, сгрудившиеся вокруг их убогой хижины, были последней рощицей, которую встречал путник, поднимавшийся к вершинам. Эти крестьяне держали множество овец и коз, жили простой пасторальной жизнью и не имели детей. Филип Фельтрэм, выросший среди суровых гор, был крепок и неприхотлив. Холод и дождь не пугали его, а крестьяне эти, будучи на свой лад состоятельными, рады будут поручить ему пасти овец в горах – такое мирное уединенное занятие привлекало его больше всего.
Таков был единственный туманный план, вызревший в голове убитого горем секретаря.
Когда Филип Фельтрэм заглянул к миссис Джулапер и поведал, что намеревается нынче же вечером нанять у Тома Марлина лодку и переправиться через озеро на Клустеддский берег, а затем в одиночку подняться к затерянному в горах жилищу Требеков, добрая экономка залилась слезами.
– О нет, нет, только не нынче ночью. Не стоит уходить так поспешно. Заходите-ка ко мне, он сюда не явится. Посидим у камина да поговорим как следует. Вот увидите, все образумится. Если уж отправляться в дальний путь, так только не на ночь глядя. Судите сами: переправиться через озеро будет час с лишком, а потом еще невесть сколько идти вверх. А ежели в горах вас ночь застанет, то заблудитесь среди скал и погибнете. Нынче ночью гроза надвигается: в воздухе весь день марево стояло, а вечером над Бларвин-Феллз гром рокотал. Ночь будет такая, что хороший хозяин собаку не выгонит, а в горы уж тем более отправляться нельзя.
Глава IX
Безумный священник
Прожив много лет среди диких величественных гор, где людям приходится всецело полагаться на собственное чутье, где приметы надвигающегося ненастья вплетены в окружающую природу, где каждый утес, каждая горная вершина, каждый блик на поверхности озера предупреждают о близких переменах в атмосфере, миссис Джулапер научилась отлично предсказывать погоду. Во всяком случае, на сей раз ее прогноз, к сожалению, оправдался.
Прошло больше часа после захода солнца. Сгустилась тьма, и неистовая гроза, чье приближение, подобное топоту надвигающегося войска, сотрясало отроги гор Бларвин-Феллз, уже грохотала в ущельях на дальнем берегу. Широкая озерная гладь сверкала под вспышками молний, как вороненая сталь. Бешеные порывы ветра проносились над Голден-Фрайерсом, поднимали на озере высокие волны, пригибали деревья до самой земли, срывая с них сухие листья. Из окна гостиной, выходившего на озеро, укутанное мглой, более непроницаемой, чем ночная, открывалась чудовищная, грандиозная панорама. Вспышки молний, прежде чем их поглотит мрак, успевали выхватить из темноты растрепанные кроны деревьев и клочья пены, вихрями проносившиеся над озером.
Вдруг в грозовые раскаты ворвался громкий стук. Кто-то ломился в парадные двери Мардайкс-Холла. Трудно сказать, долго ли пришлось ждать полуночному гостю, прежде чем его призыв был услышан в случайном мгновенном затишье.
Усадьба сэра Мардайкса не блистала роскошью, но и не щеголяла живописной нищетой. В слугах не чувствовалось недостатка, но по большей части это был простой люд, не требовавший высокой платы. На стук вышел сын дворецкого, старинного обитателя усадьбы. Противоположная стена дома содрогалась под порывами урагана, но высокая крыша над парадным крыльцом давала некоторое убежище от дождя. На крыльце стоял худой старик. Пробормотав, надо полагать, благословение, он вошел в парадную и стряхнул воду с длинных седых волос, растрепавшихся под порывами ветра. Аскетическое лицо странного гостя горело нетерпением, большие светлые глаза дико блуждали. Одет он был в потрепанный черный костюм; длинные кожаные гетры застегивались на пряжки выше колен, защищая тощие голени от колючек и сырости. На голове у незнакомца красовалась, подчеркивая необычность его облика, широкополая фетровая шляпа, поверх которой он повязал носовой платок, чтобы полы ее прикрывали уши и чтобы случайный порыв ветра не унес сей потертый головной убор с головы обладателя.
