Корсет - Перселл Лора

– К черту! – прошептала я, упала на кровать и, так и не раздевшись до конца, уснула в тот же миг.

10. Рут

Этот жуткий запах: тухлое мясо, гниющая плоть. Я пытаюсь не дышать и убежать – но все напрасно. Запах становится все сильнее, душит меня.

Откуда он? Я никак не могу понять. Вокруг меня одна липкая темнота.

Я слышу какое-то хлюпанье. Осторожно дотрагиваюсь до запястья левой руки. Ее пальцы еле двигаются в какой-то липкой жиже.

Кап, кап, кап… Алые брызги разлетаются повсюду. Красные шарики на фоне беспросветной темноты. Кап, кап, кап… Все быстрее и быстрее…

Алое, пурпурное, бордовое… Тысячи оттенков, как на папиной палитре. Только это не краска. Текстура и плотность совсем другая. Это другая жидкость, но очень знакомая мне…

И она повсюду: у меня в глазах, в ушах, стекает по лбу, я тону в ней!

Стук в дверь выдернул меня из этого кошмарного сна. Я резко села в кровати. Огляделась. В моей комнате никого не было, и она выглядела как обычно: все тот же обшарпанный пол и те же обветшалые стены. Никакого моря крови вокруг. А по лбу у меня стекала не кровь, а капелька пота.

Наоми тоже проснулась. Она закричала так сильно, как никогда раньше. Мне показалось, что я сейчас оглохну от этого крика.

Кто-то опять постучал в дверь. По скрипу половиц я поняла, что папа спускается вниз. То ли чтобы открыть, то ли чтобы сбежать из дома через кухню. Я не стала больше прислушиваться, вскочила с постели и кинулась к Наоми.

В колыбельке я увидела не милое детское личико, а гримасу ярости. Она, наверное, жутко проголодалась. Иного объяснения и быть не может. Малышка всю ночь и почти все утро ничего не ела. Я взяла ее на руки и понюхала, как уже привыкла делать. Она была абсолютно сухая, но пахла все же как-то странно. Не парным молоком, как обычно, а чем-то скисшим. От крика на лобике проступили вены. Ноздри раздувались, и в них что-то булькало. Я промокнула их краешком одеяла – и на нем остались следы зеленоватой слизи.

Мама крепко спала, и я попыталась разбудить ее, держа Наоми на руках.

– Покорми ее!

– М-м-м…

– Наоми! Она хочет есть! Покорми ее!

– О!

Мама еле открыла глаза и принялась распутывать завязки на своей рубашке. Я передала ей сестру и отвернулась.

Наоми фыркнула, как поросенок при виде еды.

– Проголодалась, бедняжка! – погладила малышку мама. – Мне кажется, ей не хватает моего молока. Ты еще даешь ей размоченный хлеб?

– Да, но что-то она все меньше ест его. А что можно сделать, чтобы у тебя было больше молока?

– Мне поможет только сытная еда и вино.

Именно то, что мы больше не можем себе позволить. Я на минутку задумалась.

– Мама, а ты можешь брать больше работы у миссис Метьярд? Я справлюсь! И тогда, может быть, мы сможем покупать тебе настоящую еду, а не только эту бесконечную картошку.

Не успела мама и рта раскрыть для ответа, как Наоми поперхнулась и закашлялась.

Кашель был какой-то странный: глубокий и лающий. Я обернулась.

Что-то было не так. Наоми выглядела странно. Я подхватила ее, прижала к своему левому плечу и три раза сильно стукнула ее по спине. Она срыгнула молоком.

– Наоми в порядке?

– Похоже, просто подавилась.

Я подняла девочку и посмотрела ей в лицо. Ее немного заплывшие глаза на миг встретились с моими, и она снова закашлялась.

Мне надо было сменить рубашку, поэтому я передала Наоми маме и пошла к себе. Мама качала Наоми, стараясь ее убаюкать.

Даже сейчас, после сна и при свете дня я не могла расстегнуть свой корсет. Крючки словно вросли в петли и не слушались. Мне удалось лишь слегка ослабить шнуровку. С большим трудом я вытащила руки из рукавов рубашки и стянула ее с себя. Теперь корсет был прямо на моем теле, на моей коже. Он двигался вместе со мной, вместе со мной дышал.

Наоми кричала без остановки. У меня уже в ушах звенело от ее крика. Наспех переодевшись, я поспешила к ней. У нее в носу продолжало булькать, зеленой слизи становилось все больше.

Мама потрогала ее лобик:

– Должно быть, она простудилась. Она вся горит.

– Я побегу за доктором!

Но мама тут же остановила меня:

– Успокойся, Рут! Это всего лишь простуда. Ты сотни раз простужалась, когда была маленькой.

– Я могу помочь?

– Мало чем. Будем давать ей кордиал Готфри [11] и держать в тепле. Вот так. Одеяльце до самого подбородка. Если до завтра ей не станет лучше, дадим настойку ревеня и касторовое масло.

Но на следующий день лучше не стало. Наоми становилось все хуже. Она вся горела и слабела с каждым часом. Настойка ревеня и касторка прочистили ее кишечник, но это не помогло. Переодев малышку во все чистое, умыв и освободив носик от слизи, я стала внимательно осматривать ее.

Выглядела она ужасно. Сначала я думала, что она просто вжимает голову в плечи, но потом поняла, что это шея ее распухла и стала в два раза больше, чем раньше. Во рту у нее все покрылось каким-то серым налетом. На шее появились три розовых пятнышка, словно кто-то надавил на кожу в этих местах. Мне стало не по себе.

– Наоми, тебе трудно дышать?

В ответ она опять закашлялась.

Я дала ей еще немного кордиала. Три капельки на ее маленький язычок. Она доверчиво, безропотно приняла лекарство из моих предательских рук.

Но ни она, ни я тогда еще не понимали, что эти руки уже совершили.

И вот Наоми перестала плакать. У нее просто закончились силы. Она почти все время спала. Мама думала, это признак улучшения. Но даже во сне Наоми часто заходилась в кашле, заставляя меня вскакивать по несколько раз за ночь.

Шить я не могла. Стоило притронуться к игле, как сердце ёкало: а как же там бедная Наоми? Мама одна работала над заказами от миссис Метьярд, склоняясь над шитьем при свете масляной лампы отца. Едва ли не каждый час я приносила малышку маме, чтобы она еще раз попробовала ее покормить.

– Она почти совсем не сосет грудь, – вздыхала мама. – И с каждым днем все только хуже…

Я заглядывала Наоми прямо в ее впавшие глаза, пощипывала землистые щечки и умоляла хоть немного поесть. Но она только кашляла.

Глаза мамы были полны слез.

– Она так исхудала, Рут! Я не знаю, что делать…

Мое сердце сжалось от ужаса. Как и все дети, я знала, что если взрослый человек плачет, значит, положение просто безнадежное.

– Надо позвать врача! – в сотый раз повторила я. В эти дни я твердила это без конца. Тогда я еще верила в медицину, в то, что принято называть натурфилософией.

– Беги к миссис Симмонс. Ее муж был врачом – светлая ему память! Она уж точно посоветует что-нибудь дельное.

Так быстро я не бегала еще никогда. Миссис Симмонс охотно согласилась прийти и посмотреть малышку. Она была очень хорошая и добрая, эта почтенная полная матрона с кружевным воротничком.

Войдя в дом, мы с ней сразу направились в студию папы. Миссис Симмонс сняла перчатку и потрогала огненный лобик Наоми. Потом она заглянула ей в ротик:

– Боже правый!

Мама в ужасе схватила миссис Симмонс за руку:

– Вы знаете, что это?

– Да, я видела подобную картину раньше. – Миссис Симмонс удрученно замолчала.

Мама не могла решиться повторить свой вопрос.

– Так что же это? – набравшись смелости, спросила я за нее.

Миссис Симмонс продолжала молчать.

– Что? Ради всего святого, что?!

– Мне так жаль, дорогие мои… Но это… «удушающий ангел»! [12]

Мама в ужасе вскрикнула:

– Что?!

Миссис Симмонс положила мне руку на плечо. Рука показалась мне свинцовой.

– Мне так жаль, девочка моя. «Удушающий ангел» поцеловал твою сестренку.

Что?! Ангел?! Но это же невозможно!!! Или…

Я выбежала из мастерской, едва не сбив папу с ног.

– Что случилось? – вскрикнул он. – Рут? Что случилось?