Женя наклонился, рассматривая куколку. Куколки бабочек его завораживали. Самая непостижимая загадка. Великое таинство. Внутри куколки живое существо буквально переплавлялось, распадалось на отдельные клетки, собиралось заново, чтобы стать чем-то совершенно иным, нежели прежде, стремительным и крылатым, легким и прекрасным, прихотливо расписанным яркими красками – никакого сравнения с неуклюжей и порой довольно страховидной гусеницей. Процессы, происходящие внутри куколки, Женя в свои восемь лет, конечно, не понимал, и даже в энциклопедии про них было до странности мало написано. Будто сами ученые толком не разбирались в творящейся внутри куколки магии. Женя осторожно протянул руку, чтобы снять куколку и забрать домой, положить в накрытую марлей банку – куда более безопасное место, чем этот забор. Но тут его отвлекло появление компании барачных мальчишек. Почти все они были на пару лет старше, а единственным ровесником был одноклассник Юрка, привязчивый балбес, от которого в школе Женя старался держаться подальше.
– Смотрите, пацаны, Клоп, – сказал Юрка. – Опять каких-то жуков ловит.
Так Женю прозвали за маленький рост, он всегда стоял в самом конце строя на физкультуре, и физрук как-то назвал его клопом – вот и прижилось.
– Эй, Клоп, чего это у тебя? Таракан?
– Ничего. Листья собираю, – соврал Женя, пряча куколку в банку, забитую крапивными листьями.
Разумеется, банку у него сразу отобрали, как он ни прижимал ее к себе прохладным скользким боком.
– Клоп, а зачем тебе крапива, для супа? – Мальчишки вытряхнули листья на утоптанную дорожку, выпала и куколка – такая беззащитно яркая на темной земле.
– А это чего такое? – Юрка поднял золотистую штуковину, повертел в пальцах. Куколка несколько раз дернула брюшком. Единственное, что она могла сделать, чтобы хоть как-то попробовать напугать.
– Эй, пацаны, да оно живое!
– Это куколка, – объяснил Женя, чувствуя подступающую холодную тошноту, будто кто-то понемногу сдавливал желудок ледяной ладонью.
– Чья-то личинка, да? – уточнил один из старших мальчишек.
– Там, внутри, бабочка, – объяснил Женя, пытаясь приглушить тошноту сухими сглатываниями. – Она еще не вылупилась. Отдайте, пожалуйста.
– Пожа-алуйста, – передразнил Юрка. – Пацаны, а давайте поможем бабочке вылупиться! Посмотрим, что внутри этой фиговины. – Он достал из кармана маленький складной ножик. Старшие мальчишки пришли от идеи в восторг.
– Отдайте! – Женя рванулся отобрать куколку, но старшие скрутили его и крепко держали, пока одноклассник деловито примеривался острием ножа к крошечной куколке.
– Сейчас мы ей сделаем вскрытие.
– Трепанацию черепа, – сумничал один из старших.
– Аборт, – добавил другой.
Из надреза выступила вязкая рыжая жидкость. Юрка поддел край надреза ножом, расширил, затем подцепил ногтями. Женя и не хотел смотреть, и в то же время смотрел во все глаза, с жутким леденящим любопытством.
Внутри никакой магии не оказалось. Куколка была заполнена мерзкой жижей разных оттенков коричневого, из которой Юрка вытащил что-то отдаленно похожее на раздавленную бабочку без крыльев.
– Фу, дрянь какая. – Юрка отбросил остатки куколки и принялся вытирать пальцы лопухом. – Вот тебе твоя бабочка, Клоп.
Мальчишки быстро потеряли интерес к вскрытой куколке и вскоре ушли. А Женя подобрал валявшуюся в лопухах банку (за нее от матери могло влететь, если не принес бы домой), аккуратно нарвал новых крапивных листьев для гусениц, стараясь не смотреть на остатки куколки на дорожке. И пошел домой. Его все еще слегка тошнило.
Дома на подоконнике в банках, закрытых марлей, жили гусеницы, они ели листья, оставляли на укрытом бумагой дне банки мелкий черный помет и через некоторое время окукливались. Обычно процесс окукливания – когда гусеница приклеивалась кончиком брюшка к марле, к стенке банки или к специально для того оставленной веточке и линяла в куколку – а затем двухнедельный процесс ожидания, пока из куколки не вылупится бабочка, – был для Жени самым торжественным и увлекательным временем. Теперь же он смотрел на куколок в каком-то отупении, без прежнего трепета и причастности к чуду. Магия испарилась. Перерождение гусеницы в бабочку, как оказалось, выглядело мерзко и страшно: насекомое будто переваривало само себя, превращалось в мешанину из внутренностей и телесных соков.
Женя долго сидел на стуле рядом с подоконником, отрешенно глядя на куколок. Кажется, он не думал ни о чем определенном, но пару раз почему-то захотелось плакать. Он даже подумал, не рассказать ли маме про вскрытую куколку, но представил, как та говорит: «Женя, ну что ты как девочка, когда же ты повзрослеешь?», и не стал. Насупился и принялся чистить банки с гусеницами от помета.
На следующее утро он проснулся от шороха в крайней банке – это вылуплялись бабочки. Две крапивницы уже сидели, свесив вниз расправленные крылья, на марле. Бумага на дне банки была обильно заляпана расплывшимися красными пятнами гемолимфы – при выходе из куколки ее выделяется много, и у крапивниц она красного цвета. Прежде Жене не приходило в голову – но теперь он отчего-то подумал, что гемолимфа по виду очень похожа на кровь. В сущности, гемолимфа и есть кровь насекомых. Как будто бабочка рождается из куколки в сильных муках и еще некоторое время истекает кровью. Впрочем, он и сам не раз видел, скольких усилий стоит насекомому выбраться из ставшей почти прозрачной, но, очевидно, жесткой оболочки.
Женя выпустил бабочек, совершенно не чувствуя обычной в таких случаях радости, выбросил бумагу и пустые скорлупки куколок, помыл освободившиеся банки. И вроде бы перестал думать о кровавых пятнах и о вскрытой куколке крапивницы.
Однако когда осенью пошел он во второй класс, стал наглухо игнорировать Юрку. Не заговаривал с ним, не отвечал ему, просто отворачивался – и так продолжалось многие последующие годы, до самого выпускного. Юрка уже и забыл давно, отчего этот мелкорослый чудик с ним не общается, да и не больно-то надо было.
Что же касается Жениного увлечения бабочками, то оно не отступило, просто банок и гусениц в них с каждым летом становилось в его комнате все меньше, а книг о бабочках – все больше. И к старшим классам стало окончательно ясно, что, кроме как на биологический факультет, с прицелом на кафедру энтомологии, поступать Жене просто некуда. Мать, разумеется, была не в восторге – «Женя, ну это же все несерьезно, чем ты на жизнь будешь зарабатывать, да когда же ты повзрослеешь?» – но переломить решение сына не смогла.
Последним майским днем научный сотрудник Евгений Павлович шел на работу, точнее, ехал на трамвае в Институт экологии растений и животных, где так и остался со времен аспирантуры – а куда ему еще было идти. Ехал мимо шеренг застрявших в пробках сверкающих на солнце автомобилей и привычно думал о том, что вот ему уже тридцать, а денег как не было, так и нет – ни на машину, ни на собственную квартиру. «За такие копейки мужчине трудиться – только унижаться», – часто говорила мать; и правда, в институте работали почти сплошь тетки значительно старше него, так что место работы было в каком-то смысле продолжением дома, только вместо матери было множество женщин, которые относились к Евгению по-матерински. Они подкармливали его домашними пирожками и пытались познакомить со скучными лаборантками – но не со своими дочерями, нет, безденежный зять и им не был нужен.
На горизонте его монотонной жизни незримым чудовищем поднималась необходимость смены профессии. Потому что так дальше было просто нельзя. Его ровесники были уже в основном семейными и вполне состоявшимися людьми, а он все мечтал об энтомологических экспедициях, о неведомых открытиях, но при этом составлял бесконечные отчеты о морфологической изменчивости крыльев боярышницы в зависимости от динамики численности. Недавно соцсеть подкинула ему фото одноклассника Юрки – «вы можете знать этого человека». Евгений, почему-то стыдясь себя, воровато заглянул на его страницу и сразу увидел название известной в городе фирмы, огромный джип, симпатичную жену, пухлого ребенка. У Юрки, которого он все школьные годы презирал и игнорировал, – собственная фирма и джип, а у него – сборы боярышницы. Крохотные сухие тельца в конвертах, ломкие крылья, которые следовало рассмотреть и систематизировать. Тлен, мусор.
