Сторож брата моего - Пауэрс Тим

Как ни странно, хотя четверо детей были тесно связаны своими потерями, общими историями и готовностью жить в отрыве от большинства людей в своей маленькой йоркширской деревне, об этом дне они вспомнили лишь через много лет.

Часть I

Март 1846 года

Глава 1

Весенним утром, перед тем как найти возле Понден-кирк раненого мужчину, Эмили Бронте как раз вспоминала о том давнем дне, когда они с Брэнуэллом и Энн забрались туда и оставили отметки своей кровью в пещерке фейри.

В последующие годы сестры и брат Бронте иногда разлучались, когда кто-то из них учился в школе или работал, но эти периоды были короткими, и теперь они все снова жили в доме священника со своим сильно постаревшим и почти слепым отцом. Четыре года назад Эмили провела десять месяцев с Шарлоттой в школе для юных леди в Брюсселе, но вернулась домой, когда умерла их тетя, и теперь, достигнув возраста двадцати семи лет, больше не собиралась когда-либо снова покидать деревню Хоуорт, дом священника и свои любимые безлюдные йоркширские вересковые пустоши.

Энн и Шарлотта успели поработать гувернантками в богатых семьях, но в конце концов обеих уволили. Младшую, Энн, за то, что привязывала непослушных подопечных к ножке стола, чтобы те не мешали ей выполнять свои прочие обязанности.

Довольно долго они надеялись, что Брэнуэллу удастся достичь успеха в качестве художника-портретиста, но, увы, надежды не оправдались.

Он всегда проявлял некоторые врожденные способности к рисованию – в частности, написал маслом групповой портрет сестер и самого себя, где сестры вышли очень похожими, а вот его собственное лицо оказалось неузнаваемым, – и было решено, что он получит профессиональное образование в лондонской Королевской академии искусств.

Итак, ранней осенью, на восемнадцатом году своей жизни, он отправился в первую часть двухдневного путешествия протяженностью в двести миль, имея при себе наличные и рекомендательные письма… Но неделю спустя вернулся домой в Хоуорт без гроша в кармане и заявил, что «жулики» обобрали его еще прежде, чем он добрался до столицы. От подробностей он уклонялся, и Эмили начала подозревать, что он добрался-таки до Лондона, но совершил там нечто такое, чего сам стыдится. Она достаточно хорошо знала своего брата, чтобы не пытаться расспрашивать его об этом.

После этого он перепробовал различные занятия, которые могли бы дать некоторый заработок. Шесть лет назад он недолго проработал репетитором, но был уволен из-за пьянства, затем работал на новой железнодорожной станции в Галифаксе, но потерял работу, когда выяснилось, что записи в его бухгалтерских книгах состоят в основном из стихов и рисунков.

Брэнуэлл и Шарлотта всегда были очень близки, и разлуки этому не мешали. Какое-то время они вместе сочиняли истории, действие которых разворачивалось в вымышленной стране Ангрия, и подписывали свои работы инициалами «ДД» или «МД» – «Для двоих» или «Мы двое».

Но в прошлом году он внезапно лишился места в имении Торп-грин, в двадцати милях северо-восточнее Хоуорта, и с позором вернулся домой. Мистер и миссис Робинсон наняли его воспитателем к своему маленькому сына, а он, по собственным словам, влюбился в жену своего работодателя, и мистер Робинсон выгнал его из дома. Прошедшие с тех пор девять месяцев он беспробудно пил, и в эти дни Шарлотта с трудом выносила его присутствие.

Про себя Эмили задавалась вопросом о точных обстоятельствах его увольнения – мистер Робинсон в гневном письме угрожал «обнародовать» какие-то неназванные поступки Брэнуэлла, явно имея в виду нечто более отвратительное, гораздо более безбожное, чем просто заигрывание с замужней женщиной.

Пытаясь хоть как-то заработать деньги, не покидая дом, три сестры потратили тридцать один фунт на то, чтобы напечатать тиражом в тысячу экземпляров книгу своих стихов под псевдонимами: Каррер, Эллис и Эктон Белл. Книга должна была выйти в свет через два месяца. И хотя мальчиком Брэнуэлл вместе с ними писал стихи и рассказы, они ничего не говорили ему о своем новом литературном начинании, что было нетрудно, поскольку в последнее время он спал до полудня, а вечера проводил в «Черном быке», гостинице, расположенной всего в сотне ярдов по дороге, уходившей вниз от парадной двери пасторского дома, сразу за хоуортскими кладбищем и церковью. Вроде бы рукой подать, но ему частенько требовалась помощь, чтобы вернуться домой.

Почти каждый день, в любую погоду, Эмили уходила из дома и гуляла, иногда целый день напролет, со своей собакой, большим бульмастифом по кличке Страж; но почти никогда не отваживалась спускаться в деревню. Она уходила на запад, прочь от церкви, кладбища и дома священника по вересковым пустошам. Вот и сегодня она шла по знакомым тропинкам и продуваемым всеми ветрами холмам к Понден-кирк.

Она часто задумывалась о том, что же на самом деле они с Энн и Брэнуэллом сделали шестнадцать лет назад, оставив на камне мазки своей крови. Дважды за прошедшие с тех пор годы – оба раза это случалось на закате, когда она спешила домой, – она мельком вроде бы видела маленького мальчика, стоявшего на вершине Понден-кирк; оба раза она останавливалась, чтобы присмотреться повнимательнее, и оба раза убеждалась в том, что ей померещилось: иллюзия распадалась на части и рассеивалась, как стая ворон.

В этот яркий солнечный день, вскоре после рассвета, ее, как обычно, разбудил пистолетный выстрел, который ее отец зачем-то делал каждое утро, выходя во двор церкви. Бросив взгляд в окно, она поняла, что сегодня подходящий день для прогулок на свежем воздухе, надела длинное шерстяное платье и поспешила вниз.

Она приготовила овсянку для себя и сестер, пообещала Табби, что вымоет кастрюлю и посуду, когда вернется, и обулась в сапоги. Ей казалось, что ветер, сотрясавший окна дома священника, временами доносил звуки дикой, отдаленной музыки – однообразной, атональной, как будто более древней, чем привычные человечеству тональности и гаммы, – и, когда Эмили, торопливо надев пальто, вышла на улицу, она почувствовала, что сегодня может чуть ли не танцевать под нее. Страж трусил рядом с ней через двор к дороге, отгороженной от него стеной, поднимал огромную голову и энергично принюхивался, как будто тоже нашел в ветре что-то волнующее.

Вскоре эта пара свернула с дороги на извилистую овечью тропу. Всего несколько недель назад луга были покрыты снегом, и черные линии каменных загородок образовывали четкие, широко раскинувшиеся геометрические узоры на фоне далеких холмов, но этим утром путь змеился среди раскинувшихся на многие акры зеленых трав, волнуемых ветром. Ветер развевал юбку Эмили и трепал распущенные по плечам каштановые волосы. Она была самой рослой в семье, имела крепкое, даже атлетическое сложение, а ее сильное, хоть и невыразительное, лицо благодаря постоянным прогулкам покрывал загар.

Скоро дом священника скрылся из виду; Эмили по привычке окидывала взглядом склоны холмов, призывала к осторожности зайцев, скакавших на открытых берегах бурливого ручья Слейден-бек, где их заметил бы пролетающий ястреб. Она широко обогнула древний стоячий камень, неизвестно почему носивший имя Боггартс-грин. Когда они удалились от дома по холмам на пару миль, ветер сменился на северный и сделался заметно холоднее. Страж приостановился на мокром камне, торчавшем из ручья, где ветер, заплутавший среди холмов, кружился вихрем, вскинул голову и зарычал.

Так он вел себя порой, когда им с хозяйкой случалось оставаться в полях затемно, и в такие моменты Эмили думала о боггартах, гитрашах и баргестах, легендарных чертях, которые, согласно местному фольклору, бродили по ночам по вересковым холмам и долинам, но ведь сейчас колышущийся вереск на гребнях холмов сиял в лучах утреннего солнца бледно-фиолетовым блеском.