Псы Вавилона - Атеев Алексей Григорьевич Аркадий Бутырский

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82

Павел остановился, издал призывный вопль: «Точу ножи, ножницы!» Однако желающие привести в порядок инструменты почему-то не появлялись. Уныло завыла собака. От этого звука впечатление полной безысходности еще более усилилось. «Тут немудрено поверить в сказки об упырях», – тоскливо подумал Павел. Неожиданно рядом возник босоногий мальчонка лет восьми.

– Дядя, дай крутну? – робко попросил он.

– Чего крутнешь?

– Точило ваше. Ну дайте, за Христа ради.

– Агрегат на холостом ходу может давать сбои, – веско заметил Павел. – Сбегай до дому, принеси ножик, я его наточу.

– Ножик матка не даст. А гвоздь можете заточить?

– Гвоздь? – Павел задумчиво смотрел на худенькое заморенное лицо пацаненка, на нос, из которого в такт дыханию то показывались, то прятались назад две зеленые сопли, на синюшные растрескавшиеся губы, на убогую одежонку: драную ситцевую рубашку и короткие штаны из «чертовой кожи» на одной помочи. Жизнь явно не баловала мальчика.

– Годов-то тебе сколь?

– Двенадцать.

Павел в сомнении оглядел мальчика – на вид ему было от силы лет десять. Вид неухоженного, недокормленного ребенка пробудил в Павле жалость. Захотелось сделать ему какое-нибудь добро.

– Ну, покажь свой гвоздь.

Мальчишка полез за пазуху и извлек длинную плоскую железку, больше похожую на железнодорожный костыль.

– Солидная вещица. Как же ты его сплющил?

– А на рельсу положил. Паровоз по нему проехал, вот пика и получилась.

– Да зачем же тебе пика?

– Мало ли… Полезет кто, я достану…

– Обижают часто?

Мальчик пожал плечами, но промолчал, видимо, посчитав вопрос неуместным, но и без ответа Павлу было ясно: ребенку приходится вести нелегкую борьбу за самоутверждение.

– Ладно, точи, – разрешил он.

Мальчик поставил ногу на педаль точила и нажал на него. Вал, на котором были укреплены точильные круги, медленно завертелся.

– На самом большом круге точи, – подсказал Павел. – Силенок в тебе маловато, давай я крутить буду.

– Нет, – твердо произнес мальчик, – я сам.

– Тебя как звать?

– Санька.

– А что в вашем поселке интересного происходит?

Но мальчишка не отвечал, сосредоточенно занятый своей работой. Получалось у него плохо.

– Ты так весь день точить будешь. Давай-ка я… – Павел почти силой вырвал у мальчика гвоздь. – Тут делов-то на две минуты.

Сноп искр брызнул из-под наждачного круга. Мальчик зачарованно следил, как уродливый, расплющенный гвоздь превращается в грозное оружие.

– На, держи. – Павел протянул гвоздь мальчику. – Только не убей кого. Так что мне рассказать можешь?

– О Шанхае-то? Чего о нем рассказывать. Дыра дырой, – заметил мальчик, видно, повторяя слова взрослых. – Вот пожар недавно был.

– Кто же погорел?

– Да Скворцовы. Сожгли их.

– Кто же?

Мальчик неопределенно махнул рукой:

– Все жгли.

– И за что?

– Они, говорят, с нечистой силой знались. – Он в двух словах сообщил уже известные Павлу факты. Чувствовалось, тема не только не увлекает его, а похоже, даже тяготит.

– Ты этого Ванюшку Скворцова лично знал?

– А то! Коренной мой был. Вместе гужевались.

Павел засмеялся цветистым оборотам речи паренька. Санька счел смех за выражение недоверия.

– Гад буду! Правда, все время вместе гуляли. И купались, и картошку пекли… Так жалко его было. А потом говорят: ходит он по ночам. Ожил вроде.

– Сам видел?

– Упаси господь. – Мальчик перекрестился. – Другие встречали. И знаешь, дядя: хоть их и сожгли, а они все равно не упокоились. Так и бродят по ночам. Я, видишь ты, и гвоздь для этого припас. Ну как на меня набросятся? Пойдешь в потемках, а они тут как тут.

– Ты разве по ночам гуляешь?

– Раньше гулял, теперь страшусь. Да и другие тоже. То, бывало, как стемнеет, давай по поселку блукать, а нынче ни-ни. Боязно. Зубы, говорят, у них будто стальные. Вопьются в шею – и пламенный привет.

– Покажи, где их дом стоял?

– Это можно. Айда, позыришь.

Вряд ли какие-нибудь руины могут выглядеть более трагично, чем пепелище. Еще вчера здесь обитали люди, а нынче валяются лишь обугленные головешки да торчат обгорелые столбы. И жизнь человеческая пошла прахом, разлетелась как пепел по ветру.

– Вот тут они и жили, – сказал Санька, делая рукой широкий жест.

– Н-да, – только и смог произнести Павел.

– А девчонку ихнюю, Натку, так и не сыскали, – зашептал мальчик. – Отца с матерью нашли, а Натки и след простыл. И Пантюха исчез.

– И куда же они делись, как по-твоему?

– Тут где-нибудь обретаются, – продолжал шептать Санька. – Может, в погребе сидят.

– У них и погреб был?

– Здоровенный. Прямо под домом. Как войдешь в сени, творило в полу. Мы с Пантюхой и Ванькой туда лазили играть. Картошку в нем хранили, соленья разные. Хороший погреб, глубокий. Батянька их хозяйственный мужик был. Все в дом тащил. И погреб этот самолично вырыл.

– Зачем же им в погребе сидеть? Чего они там забыли? И жрать же нужно. Давно бы вылезли.

– Они только по ночам выбираются. Вылезут – и давай по двору бродить и выть.

– Чепуха!

– Вовсе нет. Сам слышал.

– Ты же говорил, по ночам на улицу не выходишь? Заливаешь, должно…

– Ничего не заливаю. Мы по соседству проживаем. Вчерась, поздновато уже было, гудок, помню, уже прогудел, приспичило мне… ну на двор. Мать киселя наварила, вот я на радостях… Ворочался, ворочался… Наконец не вытерпел, хотя и страшно в потемках. Нужду справил и в дом уже пошел, только слышу: воет кто-то. Я сначала думал– собака. Прислушался – тоненький вой, жалобный, на собачий не похож. И главное – со скворцовского подворья. Я так и обмер. Она, думаю, Натка. Ломанулся в дом, дверь на засов. Лег ни жив ни мертв.

– В койку ты небось напрудил, – насмешливо предположил Павел.

– Сам ты койка. Вот приди сюда ночью.

– И приду. Пойдем, покажешь, где погреб.

– Ты что, взаправду говоришь? А зачем тебе это нужно?

– Ни разу нечистой силы не видел. Взгляну только одним глазком.

– Ну ты даешь! Ладно, пойдем покажу…

– Куда собрался? – спросила Салтычиха.

На дворе густые синие сумерки медленно перетекали в ночь.

– К девкам. – Павел стоял возле стены, в которую был вмазан осколок мутного зеркала, и стальным гребешком пытался привести свою кудрявую шевелюру в порядок.

– Ну, ты боек. А не опасаешься?

– Чего это?

– Да накостыляют тебе поселковые парни.

– Э-э, – усмехнулся Павел, – пчелок боишься, медку лишишься.

– Отчаянный какой! Была бы я помоложе…

– В том и суть, что старовата ты, бабуся-ягуся, – хмыкнул Павел, – а то чего бы ради бродить в потемках. Видать, в молодые годы ты была сладкой ягодкой.

– Да уж, не без этого…

– Но все прошло, как с белых яблонь дым.

– Красиво выражаешься.

– Это не я, а Сережа Есенин.

– Кто таков?

– Поэт.

– Поэтов уважаю. Помню, в шестнадцатом годе в наше заведение захаживал один поручик. Он на излечении находился, в руку ранетый… Тоже все стихи читал. Напьется, бывало, и все про прекрасную даму вещает… В бардаке, заметь. Самое место. Склонится над рюмкой, головку обхватит ручками и бормочет стишки. А слезки так и капают. Застрелился вскорости.

– Бывает, – прокомментировал жалостливый рассказ Павел. – И Сережа Есенин вот тоже повесился.

– Эвон как! Бабы, наверное, довели… Поэты дюже переживают из-за баб. Вот, скажем, Пушкин…

Но Павел не стал развивать литературную тему. Он покосился на старуху и попросил:

– Ты дверь-то на ночь не закрывай. Приду позднехонько, чего зря будить.

– А я вообще не затворяюсь. Чего тут брать. Да и страшатся меня. Ни одна зараза не залезет. Только вот ты будь поосторожнее.

– Да не боюсь я ваших парней.

– Не о парнях речь. Тут похуже дела творятся.

– О чем это ты?

– Скворцовы-то… Которых пожгли… Они – упыри, оборотни… По ночам бродят, нападут – тогда вилы.

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82