Дядя Эдик выпил, достал из нагрудного кармана сигарету, ковырнул пальцами форточку, закурил и пустил струйку дыма в морозную синь.
– Если у нас каждый родственник такой, то остается только радоваться. Ну ничего. Мы всех пригласим, всех соберем. Устроим пир на весь мир! А? Хорошо же будет! Все это ваше генеалогическое древо в одной квартире! Компьютер дадите человеку? Я вам мигом найду кого надо. Серьезно говорю. Это как два пальца…
Видимо, когда дядя Эдик выпивал, он становился чрезвычайно болтлив. Слова лились из него, как вода из крана.
– А вы надолго к нам? – спросил папа, перебивая.
Дядя Эдик склонил голову так, чтобы молочный белок единственного глаза уставился точно на папу. Затянулся, выпустил дым двумя струйками через нос, потом затушил сигарету о ладонь и выбросил бычок в форточку.
– Мы, если напрягаем, можем хоть сейчас уехать, – пробормотал он тихим и извиняющимся тоном. – Дело ведь не во времени, а в отношении. Так бы и сказали прямо. Не вселяли надежду.
– Эдик, прекращай, – буркнула тетя Маша.
– Обед затянулся, – продолжил он. – Пора и делами заняться. Пойдем, Машенька. Надо билеты на обратную дорогу забронировать. Если, конечно, добрые люди поделятся компьютером.
Он вышел первым, за ним, натужно скрипя колесами и оставляя шлейф мелкой ржавчины и неприятного запаха, выкатилась тетя Маша. Соня же сгребла в охапку подаренные игрушки и попятилась к дверям спиной, поглядывая с опаской то на папу, то на маму с Настей.
В кухне какое-то время все молчали. Было слышно, как по коридору кто-то ходит, скрипят колеса, шумит в ванной вода.
– Извинись, – внезапно бросила мама, и лицо ее налилось красным. – Ляпнул глупость – сходи и извинись. Люди к нам в гости приехали бог знает откуда, а ты такое городишь. Сколько хотят – пусть столько и живут. Родственники же.
Папа шумно выдохнул, поднялся и скрылся за дверью. Что-то он там бубнил – не разобрать. Потом раздался скрипучий, каркающий смех тети Маши, а дядя Эдик звонко и отчетливо сказал:
– Холодец завтра чтобы обязательно…
– Мам, – шепнула Настя (почему-то ей показалось, что лучше прошептать). – Мам, все же они какие-то странные, да?
– Жизнь потрепала, – ответила мама. – Жалко мне их. Хорошего в жизни, наверное, и не видели.
Настя вспомнила Сонины игрушки и согласилась. Все люди разные. И у всех по-разному складываются судьбы.
На следующее утро началась какая-то суета.
Настя проснулась от громкого шепота тети Маши, доносившегося из коридора:
– У вас из-под подоконника дует. Соня, доча, лежит головой к окну. У нее же будет менингит! А матрас? Вы видели этот матрас? Я на нем вторую ночь ворочаюсь, места себе не нахожу. Пружины в бок, все эти ямки, бугорки, вата лезет… представляете, как мне нелегко с моим-то радикулитом? А еще у меня же щитовидка! Кости ломит, значит, одышка, сердце стучит бешено! Эдичка меня с одного бока на другой перекладывает, чтобы я не задохнулась, а я ведь из-за этого и уснуть не могу. Два часа ночи – не сплю! Три часа – не сплю. И пружина какая-то надоедливая прямо в бок!
Ее шепот перебивал голос мамы, извиняющийся и пристыженный:
– Вы, главное, не переживайте. Бывает. Давайте мы вас на пару денечков к нам переложим, а сами в бабушкиной комнате ночевать будем. Это несложно.
– Я и не переживаю. Просто спала плохо. У меня же йода не хватает. Вот так лежу ночью, все свои болячки вспоминаю и за голову хватаюсь. Как я еще живу-то на этом свете? Не хочется вас беспокоить, но этот матрас и эти щели в окнах меня убьют. Как бабушка тут жила? Не понимаю. Стеснялась, наверное, сказать.
Насте не хотелось вставать, тем более до звонка будильника оставалось полчаса. Она прислушивалась к суете за дверью и пыталась представить, что там происходит.
Вот чьи-то шаги. Это наверняка папа переносит белье из одной комнаты в другую.
Вот скрип колес, напряженное тети-Машино: «Ой, прости, не заметила. Я такая неловкая в этой коляске».
Тяжелая поступь. Что-то несут. Дядя Эдик сонно бормочет: «Ты, это, про работу подумал? Я не настаиваю, но пока фитиль не перегорел… сечешь?»
Тетя Маша продолжала жаловаться на сквозняк и матрас, но уже не шепотом, а в голос, с всхлипываниями. Мама что-то бормотала, оправдываясь.
Приоткрылась дверь в детскую, хлынул яркий коридорный свет, резко очерчивая тени. На пороге стояла Соня, прижимающая к груди медведя. Позади нее Настя разглядела грузный силуэт тети Маши в коляске.
– Заходи, деточка, не стесняйся. Поспишь пока здесь. Настенька же не против, да? Настенька хорошая девочка у нас.
– Это на пару дней, – донесся из коридора уставший мамин голос. – Матрас надуем. Папа с балкона уже принес!
Настя села на кровати, поджав колени, разглядела испуганное Сонино лицо, словно та не ожидала оказаться вдруг с утра в чужой комнате. Дверь за спиной Сони закрылась, голоса удалились. Кажется, тетя Маша обсуждала с мамой, что надо приготовить на завтрак («У Эдика изжога, ему мясо, знаешь ли, нельзя. Я ему обычно индюшатину отвариваю. Бульон посолить, поперчить – вот тебе и ужин…»).
Соня испуганно поглядывала на Настю. На ней были розовые потрепанные штанишки и маечка, заплетенные вчера косички растрепались после сна. В общем, она снова не слишком-то была похожа на принцессу.
– Проходи, – кивнула Настя сонно. – Я сейчас в школу, так что можешь на моей кровати поспать. Компьютер не включай, а игрушки бери какие хочешь. Только на место ставь, хорошо?
Соня серой мышкой проскользнула к столу и там и затихла, поглядывая на Настю.
Из-за двери загремело раскатистое:
– Ох-ох! Картошка-то вчера на растительном масле была, да? Желудок, думаю, чего так закрутился? Предупреждать же надо, хозяева дорогие!
– Это у него проблемы, я же говорила, – донесся голос тети Маши. – Жареное нельзя, масло тоже. Я ему котлеты на пару делаю. И молоко ваше пастеризованное не пьет, не переносит. Надо натуральное найти. Есть у вас тут поблизости фермерские магазины? В Москве же не все продукты еще генно-модифицированные?..
– У вас всегда в семье так шумно? – спросила Настя.
Соня кивнула. Настя заметила, что в кулачке у нее зажата еще одна иконка.
Наверное, просто надо привыкнуть, подумала Настя и отправилась умываться.
Никуда родственники через два дня не уехали.
Выяснилось, что у дяди Эдика открылась какая-то старая язва, а с такой болячкой лучше даже из квартиры не выходить.
Родители накупили лекарств, потому что чувствовали вину за произошедшее. Мама теперь готовила исключительно диетическую еду, холодильник наполнился индюшатиной, рыбой, киселем, а на кухне возле микроволновой печи появилась новенькая мультиварка.
Дядя Эдик целыми днями лежал на диване в зале, пил кисель и обезжиренные йогурты и копошился в Интернете через мамин ноутбук. Тетя Маша же, скрипя колесами, ездила по квартире и просила вывезти ее на прогулки, подышать свежим воздухом.
– Душно у вас, – говорила она. – Топят так, что кислорода не остается. У меня спина потеть начинает.
С утра родители на несколько часов убегали на работу и быстро возвращались обратно, потому что надо было готовить, прибирать, вывозить на прогулки тетю Машу и искать новых дальних родственников, которых с легкой руки дяди Эдика оказалось как-то слишком много.
Когда папа появлялся на пороге зала, дядя Эдик спрашивал:
– Ну что, вакансии для рукастых подвезли? – и хохотал с присвистом, будто не было на свете смешнее шутки.
Настя же занималась Соней. Девочку было искренне жаль. Мало того что немая, так еще и без игрушек и нормальной одежды. Бродит по комнатам, будто призрак, с иконками в руке и с мишкой под мышкой. Худющая, бледная, с острым носиком.
Настя после школы водила Соню на Красную площадь, в ГУМ и в парк Горького. Потом катала на каруселях и угощала медовыми пряниками. Во взгляде Сони зарождалась такая искренняя теплота, что Настя радовалась не меньше и забывала обо всех неудобствах, которые поджидали в квартире.
