– Ну как же так, без предупреждения! – ухмыльнулся дядя Эдик, и из рта его дыхнуло влажным запахом гнили. Настя разглядела острые клыки под уголками губ. – Стучаться же надо, солнышко! А если бы мы тут, например, голые бегали? Только по приглашению, дорогая. Вы вот пригласили, мы и пришли. Законов не нарушаем, знаешь ли.
– Ага. Невежливая девочка, я сразу сказала! – вставила тетя Маша.
Она скребла пальцами кожу на ногах, оставляя глубокие темно-фиолетовые бороздки, похожие на те самые вздувшиеся вены. Вместе со словами, показалось Насте, изо рта тети Маши выплывали тонкие белые нити и, искрясь, кружились по комнате.
В этот момент Настя разглядела наконец Соню. Девочка словно пряталась от тусклого света у стола и, вытянувшись, подковыривала пальчиками иконки, срывала их, ломала, бросала на стол, в общую кучу. Ее старые резиновые игрушки – те самые, искалеченные, потрепанные – сидели полукругом на столе. А новые – подаренные – валялись среди щепок и осколков изломанных икон.
Дядя Эдик положил руку Насте на плечо. Настя вздрогнула от наполнившего ее испуга. В ноздри проник резкий запах гнили, старости, разложения.
– Ты почему не в школе, дорогая? – Из его рта тоже выпорхнули нити – почти прозрачные, едва уловимые взглядом. Кончики их, дрожа, потянулись к лицу Насти.
…чтобы окутать, замотать в кокон безразличия…
– Она прогуливает! – выкрикнула тетя Маша, с особой яростью расчесывая ноги, так что кожа в некоторых местах лопнула, выпуская зеленовато-красную сукровицу. – Нехорошая девочка! Нельзя так! Мы тут стараемся, гостей ждем, а она? Подглядывает!
В пальцах Сони треснула иконка. Щепки полетели под ноги. Соня повернула голову, открыла редкозубый рот и вдруг показала Насте язык. Длинный и раздвоенный, как у змей.
– Вы зачем так делаете? – вскричала Настя, срывая голос от испуга. – Это бабушкины! Нельзя так! Я маме скажу! Вы все ломаете! Всю квартиру испортили!
Серебристые нити почти коснулись ее лица. Настя отпрянула, стряхнула руку дяди Эдика с плеча и бросилась в коридор. За спиной захохотали – пронзительно и страшно – раздался цокот, мелькнула перед глазами непроглядная чернота, и показалось вдруг, что перед входной дверью стоит тетя Маша. Только она была раза в два выше и толще. Огромная растекающаяся масса, покрытая сплошь сетью вздутых вен. Кожа на ее теле взбухла и полопалась. Сквозь рваные черные лоскуты на теле выползали пучки серебристых нитей. Дрожа и переливаясь, они запутывались в клубки и свободными кончиками словно ощупывали пространство. Искали, к кому бы присосаться. Коридор наполнился запахом гнили и старости, до тошноты, до боли в висках.
– Нельзя же, золотко, никого не жалеть, – проворковала тетя Маша глухим булькающим голосом. – Мы к тебе со всей душой, а ты? Я сразу поняла, что никого ты не жалеешь. Эх, молодое поколение. А еще родственница!
– Никакие вы мне не родственники. – Настя остановилась, не зная, куда бежать, что делать дальше. Почувствовала, что за спиной кто-то есть. Совсем близко. И запах этот…
Обернулась. Дверь в бабушкину комнату была закрыта, а коридор стремительно наполняла густая непроглядная чернота, будто кто-то заливал ее, как кисель, как нефть.
Среди этой черноты Настя увидела Соню. Та стояла, виновато улыбаясь, протягивала руку. Одета в Настино платьице, ее же белые гольфы. Глаза светятся в темноте и взгляд… несчастный, ласковый. Насте сразу сделалось тоскливо на душе, будто только она могла сделать Соне хорошо. Как-то сразу забылись содранные со стены иконки и тетя Маша, похожая на раздувшуюся свинью. Настя видела только Сонины глаза. Они становились больше и ярче, заполняли собой пространство вокруг. Кто-то хихикал, но звуки были приглушенными и тихими. Серебристые нити коснулись ее плеч, запястий. Чей-то шепот: «Куклы, куклы замечательные, но наши, резиновые, лучше. Роднее, что ли. Качественнее».
Вуаль начала накрывать сознание, нежно так окутывать…
В этот момент оглушительно звонко щелкнул замок, срывая наваждение. Открылась дверь, коридор осветился подмигивающим светом из лестничного пролета. Темнота размазалась по углам, а вместе с ней растворились Соня со своими глазами и тетя Маша, будто это были сны.
В квартиру вошли родители. Папа щелкнул выключателем – бесполезно. Настя в два шага оказалась рядом, нащупала мамину ладонь, сжала.
– Пойдемте. Надо уйти отсюда, быстрее! – Она почти кричала.
– Ты почему не в школе?
– Я… потом объясню. По дороге. Надо уходить.
Она думала, что квартира ее не выпустит, что в плечо сейчас вцепится кто-то… или что-то… утащит обратно, в бабушкину комнату, но сделала шаг, потом второй, потянула за собой маму и поняла, что стоит в прохладе лестничного пролета, почти у лифта.
– Что происходит, солнце? – Настя увидела, как папа закрывает входную дверь. Никто его не сожрал, никто не попытался остановить.
– Надо уходить! Давайте куда-нибудь сходим. В «Макдоналдс», в офис к вам, куда-нибудь! Я расскажу, честное слово. Но не здесь. Пожалуйста!
Она подтащила маму к лифту, вдавила кнопку. Где-то задребезжало и загудело. Папа все еще стоял у двери, и Насте с нарастающим ужасом казалось, что сейчас из щелей, из дверного глазка и сквозь дверные петли просочится вонючая чернота и сожрет папу в один миг.
Дребезжа, раздвинулись створки лифта, оттуда вдруг вывалился какой-то большой человек в шубе, с красным от жара лицом. Кабина лифта оказалась завалена множеством вещей. Стояли чемоданы, сумки, велосипедные колеса и даже гитара в чехле.
– Простите великодушно! – суетливо пыхтел человек. – Я не местный, переезжаю… Шестой этаж? Соседями будем!.. Очень приятно… не поможете? Сам не справлюсь… у меня вот…
Он махнул пустым рукавом шубы, показывая, что у него нет правой руки. А Настя видела, что и человека-то как такового нет: вместо лица у него густые вздувшиеся вены, выпученные глаза с вертикальными зрачками, рваная бугристая кожа, вместо рта – трубка, усеянная мелкими острыми зубками, и сквозь эту трубку с каждым словом взмывают в воздух серебристые нити, ложатся на кожу родителей, окутывают их ладони, прилипают к губам, векам, шее…
Папа заторопился:
– Конечно, поможем!
Но Настя перегородила путь, схватила папу за руку и потащила обоих родителей прочь от лифта, к лестнице. Ей показалось, что слышится сзади скрип и цокот когтей по бетонному полу, волосы на голове встали дыбом.
– Куда же вы, родненькие! – кричали в спину. – Сами же пригласили!
Родители не сопротивлялись, только мама каким-то уставшим, отстраненным голосом попыталась выяснить, что происходит.
– На улице расскажу! – повторяла Настя, словно молитву. – Давайте уже, торопитесь, ну!
Она срывала нити с папиных рук, с маминого лица – и те лохмотьями разлетались в воздухе.
Спуститься удалось всего на два этажа. А затем дорогу перегородили двое – мужчина и женщина. Он на костылях, она с множеством пакетов в руках.
Не люди. Рваная кожа на лицах, клыки, вокруг глаз – переплетение темно-синих вен.
– Простите, не обойти! – жалостливо щебетала женщина, хрустя пакетами, забитыми непонятно чем. – Вы же видите, мы тут сами кое-как справляемся. Лифт занят, приходится своими ногами. Вы не обессудьте, конечно, нам так неловко… Если бы вы помогли, мы бы с радостью вам уступили…
В этот момент Настя поняла, что папина рука выскальзывает из ее ладони. Папа бросился помогать, бормоча что-то. Мама же, потирая виски, спустилась на несколько ступенек вниз, и ей всучили, с извинениями, несколько пакетов. Родители не видели, что происходит. Перед ними стояли несчастные люди, которым во что бы то ни стало надо помочь.
– Мы вам так благодарны, так благодарны!.. Нам на шестой!.. Гости, знаете ли… родственники, сюрприз хотим сделать… нас пригласили… всех приглашают. Но не подумайте чего, нас жалеть не надо…
Нити обволакивали родителей, липли к коже все гуще и гуще.
В затылок дыхнуло влажной теплотой и гнилью.
Настя устало повернула голову. Она уже знала, кого там увидит. Соня стояла на несколько ступенек выше и улыбалась, не разлепляя губ. Белые гольфы. Платьице красивое. Левая косичка растрепалась, резинка сползла, едва сдерживая непослушные каштановые волосы. Надо бы заплести как следует, а то не похожа на принцессу.
