Олег рассеянно потыкал лопаткой в землю. Эдак можно ковыряться до бесконечности. Он и так уже перебрался от речки к рощице, раздолбав по пути пару трухлявых пней и разворошив муравейник. Ни дождевых, ни каких-либо других червей не было. Да и откуда им взяться-то в каменистой почве, то тут, то там светящейся песчаными проплешинами?
Он вздохнул и, решив, что еще пара сотен метров – и все, возвращается обратно, продрался, размахивая лопаткой, как мачете, через сухой кустарник.
И остановился, брезгливо сморщившись.
Судя по клокам грязно-рыжей свалявшейся шерсти, это была лиса. Когда-то была лиса. Сейчас она превратилась в кучу дурно пахнущей массы, которая шевелилась и приподнималась, словно кто-то небольшой, но очень деловитый пытался выбраться наружу. Вдруг вспомнилось, как в детстве дворовыми пацанами они бегали на трассу смотреть на раздавленную фурой кошку. Тогда подобная смерть завораживала и притягивала какой-то своей, работающей только в детстве, магией. Сейчас же это было мерзко, противно – и чуть-чуть печально. Не от того, что сдохла и сгнила какая-то незнакомая лиса, а от того, что примерно такая же участь ожидает и его, такого молодого, полного сил и надежд… В общем, обычные сопли банального кризиса среднего возраста, что уж там?
Олег пошарил взглядом вокруг и не нашел ничего лучшего, как подобрать камень и кинуть его в труп лисицы. А вот так, получай, кризис среднего возраста! Я сам с усам! И вот еще один камень – не возьмешь ты меня! И вот еще! Еще!
Он закидывал падаль камнями, как малолетний идиот, – но ему и хотелось побыть таким малолетним идиотом, сражающимся с врагом, который существовал лишь в его воображении. Кризис? Ха! Получай, получай!
Ну и, конечно, Маринке об этом он никогда не расскажет!
И тут труп лопнул.
Раскрылся, как переспевший плод.
Развернулся диковинным багровым цветком.
И исторг из себя молочно-белую шевелящуюся массу.
Олег отскочил, сжимая в руке лопатку. В первую секунду ему показалось, что он ошибся, что лиса на самом деле была жива и теперь собирается напасть на него. Но уже в следующий момент он понял – черви.
Это были всего лишь черви-падальщики. Очередное звено в гребаной пищевой цепочке. Опарыши, или как они там называются? Или опарыши покороче и потолще? Да какая разница, в сортах говна он не разбирается и не будет разбираться.
Черви копошились вокруг лопнувшей лисицы, свиваясь в сочащиеся слизью комки, разжимаясь обратно, тыкаясь слепыми головками – или жопками? – в землю. Вай-вай-вай, бедненькие, кушали тут, кушали, а потом пришел нехороший дядя Олег и ваш столик весь да поразметал, мысленно хмыкнул Олег. Каша из червей была настолько омерзительна, что ее было сложно воспринимать серьезно. Все смахивало на картинку из какого-то трешевого ужастика за три копейки, где за кровь выдают потеки засохшего кетчупа, а за гной – сгущенку.
Тем более что особой брезгливостью Олег никогда не страдал, да и…
Ну, собственно, это же тоже черви, да?
Пусть и не дождевые, да и не опарыши – какие-то лисьи глисты, но ведь черви?
Рыбам-то какая разница, правда?
Ну вот и все.
И он запустил лопатку в самую середину пульсирующей кучи.
* * *
– Ой, а это кто? – Мишка задумчиво разглядывал содержимое жестянки.
– Это личинки мух, – благоразумно соврал Олег. Не стоит сыну знать, откуда именно он выковырял этих тварей.
– Муууух? – недоверчиво протянул Мишка. – Такие большие?
– Ага, – кивнул Олег. – А потом эти мухи грязными лапами бегают по столу и еде. Понял теперь, почему нельзя еду оставлять?
Мишка кивнул, с опаской покосившись на червей. Олег был горд своим педагогическим приемом.
– Ну давай, – щедрым жестом протянул он банку сыну. – Насаживай и плюй, как я тебя учил.
Сын запустил пальцы в жестянку.
– Извиваются, – прокомментировал он. – Не поймать.
– Хватай сильнее, не бойся, – махнул Олег. – Рыбе все равно – помнешь не помнешь.
Мишка нахмурился и зашурудил в банке.
Олег довольно хмыкнул и потянулся. Папа – он такой, папа все может. Вот об этом как раз Маринке и нужно рассказать…
– Ой! – вдруг вскрикнул сын.
Червь все-таки выскользнул из маленьких пальчиков и сейчас извивался у него на животе, сползая вниз, к шортам.
– Фу! – Мишка вскочил, пытаясь стряхнуть с себя мерзкую тварь, но та, дернувшись, вдруг исчезла где-то под поясом. – Аааа! – Мишка, путаясь в штанинах, начал стягивать с себя шорты, не удержался, упал и барахтался на спине, суча ногами.
– Да что ж ты такой неуклюжий, – Олег, стараясь скрыть улыбку, пришел сыну на помощь. – Ну и где этот преступник, что напал на тебя?
– Не знаю… – шмыгнул носом Мишка.
Червяка действительно было нигде не видать.
– Ну сбежал, значит, пока ты на земле валялся. А вот шорты-то извазюкал, что мама скажет?
– Мы ей не будем говорить… – Мишка расстроенно рассматривал вымазанные землей и травой шорты. – Я твоей рубашкой прикроюсь.
* * *
– Папа… У меня живот болит… – Мишка растерянно переминался с ноги на ногу. Олег припомнил, что за последние пару часов сын раз пять отбегал в кустики.
– Что такое? Ты что-то съел?
– Ну вон только те ягоды на кусте… Пока ты за червяками ходил.
– На каком, покажи?
Олег совершенно не разбирался в ботанике – и уж тем более ничего не мог сказать по поводу полусухого объеденного куста.
– Много съел?
– Вот, – Мишка выставил вперед растопыренную пятерню.
– А не вот? – Олег поднял вверх вторую руку сына.
– Неее, – замотал головой тот. – Неее, там совсем чуть-чуть было.
– Ну тогда они тут ни при чем, – с преувеличенной уверенностью заявил Олег. – Только маме не говорим, ладно?
Мишка послушно кивнул.
– Ты просто съел что-то не то, вот живот у тебя и прихватило.
– Кто схватил мой живот?
– Болячка. Болячка схватила твой живот. Пошли в домик, уже вечер.
Наутро лучше Мишке не стало. Его поносило и знобило, на лбу выступили капельки пота, а челюсти сводило судорогой.
От мысли, что нужно звонить врачу, а тот потом все расскажет Маринке, Олегу становилось дурно.
– Папа, – хныкал Мишка, – а где врач?
– Да я ему звонил. Он сказал, что просто немытые руки были, вот и все. Поболит и перестанет. – В этот момент он сам в это верил. – Вот тебе крепкий чай.
Густой, вонючий, терпкий – почти что чифирь, – Олег вливал чай в рот сыну кружками. Мишка отплевывался, его рвало вязкой, практически черной жижей, а Олега колотило от ужаса, что Марина будет на него орать.
– Пей-пей-пей, – бормотал он, упирая очередную кружку в зубы уворачивающегося сына. – Пей-пей-пей, врач сказал, что это лучшее лекарство.
Мишка затихал и начинал покорно глотать – а потом его снова рвало в эту же кружку.
* * *
То ли деланая уверенность Олега возымела действие, то ли это действительно было банальное расстройство желудка, но к вечеру Мишка взбодрился.
И даже попросил есть.
Олегу стоило огромных усилий отказать ему. Он слышал, что при отравлениях ничего нельзя есть – только пить и пить. Еще пара-тройка литров наикрепчайшего чая (за эти сутки Олег опустошил все запасы заварки в домике) отправилась в рот сыну. Тот уже даже не сопротивлялся, только послушно глотал, глядя на отца воспаленными и слезящимися глазами.
Наутро Мишка снова попросил есть. Как бы в подтверждение этих слов из его живота доносилось громкое бурчание.
– Ты уверен, что ничего не болит? – обеспокоенно спросил Олег, вглядываясь в лицо сына.
Что-то ему не нравилось. То ли то, что Мишка как-то странно кривил рот при разговоре; то ли слюна, что скапливалась в уголках губ; то ли нога, которой тот странно притоптывал, – что-то было не то.
