Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ) - Скидневская Ирина Владимировна

Мишка мечтательно улыбнулся и прибавил шагу.

Конечно же, Лизонька не послушалась дядю.

Она уже давно не уважала Порфирия Николаевича – с того самого момента, когда узнала, что тот ровным счетом ничего не смыслит в социализме, не следит за экспедицией Нансена и на досуге – о ужас! – почитывает сентиментальные романы. Лизонька с нетерпением считала месяцы, которые оставались до ее совершеннолетия. Вот тогда-то, с маменькиными и папенькиными деньгами, она сможет делать что хочет, совершенно не заботясь о том, что подумает этот ретроград с его нелепыми бакенбардами и седым хохолком на блестящей лысине!

Так что она дождалась, когда в доме все стихнет и воцарится сон, – и осторожно, на цыпочках, вышла за дверь. Конечно, романтичнее и в чем-то даже героичнее было бы ловко перемахнуть через подоконник, но, увы, Лизина комната находилась на втором этаже.

Лохматый Байрон, помесь маменькиной болонки и какого-то местного кабысдоха, неуверенно тявкнул, как бы соображая: не препятствовать барышне гулять среди ночи или же перебудить весь дом во избежание нарушения неписаных правил. Лиза потрепала его по жирной холке и сунула кусок холодного цыпленка, оставшийся с ужина.

Байрон решил – не препятствовать.

В овраге на краю поля, где толпился стягивающийся со всех окрестностей – а кое-кто шел издалека, как на богомолье! – народ, стоял тяжелый запах курева, браги, немытого тела и пропотевших тряпок. В лицо Сеньке пахнул удушливый жар костра и вонючее дыхание гниющих утроб. Это были нищие – совсем не те, кто ему нужен. У них нечем поживиться, их опасно трогать, потому что их язвы мокнут, кожа покрыта струпьями, а дыхание отравлено болезнями. Нищие несут с собой голод, хворь и смерть – и Сенька, руководствующийся воровскими сложными суевериями, сторонился их, как могущих украсть его удачу, наделить своими несчастьями.

Брезгливо сморщившись, провожаемый завистливыми и недобрыми взглядами, он стал медленно отходить в сторону, к более богатым группам. Нищие – злобное и жестокое племя, с них станется убить его за понюшку табаку. А уж сегодня-то Сеньке жить хотелось как никогда.

Мишка сбил все ноги и жестко занозил пятки, пока пробирался до Ходынского поля. Пусть идти было не так уж и много – всего-то пять-шесть верст, для быстрого и легкого Мишки это сущие мелочи, – но разбитая, раскатанная телегами, истоптанная за последний вечер тысячью ног, превратившаяся в сплошные комья и ямы дорога сурово обманула его. Он несколько раз упал, не заметив в темноте промоины, запнувшись за выступающую корягу, угодив в ловушку из хитро свернувшегося петлей обрывка чьего-то пояса, – но мечта принести семье царские гостинцы гнала его вперед.

Наконец, завидев в полумраке мерно покачивающиеся и о чем-то переговаривающиеся тени и втянув ноздрями кисловатый запах свежеиспеченного хлеба, Мишка приосанился, принял небрежный вид – и с тщательно скрываемой радостью поспешил туда.

Лиза уже жалела, что принарядилась. Ведь надо же было только придумать – прицепить мамину брошку, собираясь идти к мужикам и с мужиками! Где только были ее мысли?

Она уже начала раскаиваться в этой когда-то казавшейся просто замечательной идее – плечом к плечу, с русским народом и все такое, – сейчас этот самый русский народ, сгрудившийся кучками около костров, в нетерпеливом ожидании, когда же забрезжит рассвет и можно будет наконец-то отправиться на гуляние и, самое главное, броситься к раздаче гостинцев, казался ей жутким чудовищем, непонятным и пугающим.

Она робко подошла к мужикам, топчущимся неподалеку и поглядывающим на нее с нескрываемым любопытством, – в этот момент она виделась себе каким-то укротителем диких зверей, входящим в клетку к хищникам, – и неловко протянула руку, словно боясь, что они откусят ей пальцы.

Мужики так же неловко замялись, не зная, как ответить барышне на этот жест, а потом один из них, судя по франтоватой жилетке, бывавший в городе и кое-чего повидавший, звонко чмокнул ее руку мокрыми липкими губами. Лизу передернуло – ей показалось, что по ней проползла жирная улитка.

– Мурсью, – невпопад продекламировал мужик, горделиво приосанившись от знания барского языка.

Лизонька кисло улыбнулась и быстро поспешила прочь, нервно отирая руку о краешек жакета.

Красивая, крепкая, полногрудая девица шаловливо ухмыльнулась Сеньке, но не успел он послать ей ответный привет, как наткнулся на угрюмый взгляд статного чернобородого мужика. В том явно была примесь цыганщины – губы алели спелыми сливами, влажные карие глаза смотрели жестко и повелительно, будто их владелец собирался холостить жеребца. Сенька понял намек соперника и, деланно пожав плечами, прошел мимо, лишь скользнув взглядом по крутому крупу девицы.

Не время сейчас встревать в драки – тем более из-за бабы. Его ждет куда более сладкий и жирный кус. Чуть-чуть потерпеть, немного постараться – и уже к вечеру половина московских баб будут мечтать провести ночку с рыжеволосым фартовым ловцом воровской удачи!

Мишка озирался по сторонам, стараясь держаться непринужденно и в то же время приветливо.

Судя по всему, в этом овраге остановились мужики и бабы из одной деревни. Они перекидывались шутками и прибаутками, упоминали какие-то хорошо известные только им имена, весело обсуждали тактику заполучения гостинцев, ели, стоя или присев на корточки, а кое-кто, собравшись в кружок и выгребая из карманов жалкие остатки курева, харкал коричнево-желтой слюной на плотно утоптанную землю, даже не беспокоясь о том, что, может быть, через пару часов уляжется на это же самое место, чтобы забыться беспокойным предутренним сном.

Мишку нежно потрепали по вихрастой голове, пару раз подкинули на широких и крепких мозолистых ладонях и угостили вареными яйцами, холодными и плотными, как комки свежей глины, слегка подкисшим молоком, в котором ощущались крошки творога, и хлебом, свежим и вкусно пахнущим, заботливо завернутым в тряпицу. Он уплетал за обе щеки, приветливо кивая и сыто отдуваясь.

Ему нужно было набираться сил.

Через несколько часов должен был начаться рассвет.

Лизонька оглядывалась по сторонам, не в силах сдержать дрожь. Ей казалось, что ее окружают какие-то цирковые уродцы, чудовища из готических романов, что она так любила читать на ночь: скрюченные старики с обвисшей кожей и желтыми лицами; заморыши, горбатые, бледные и тонкопалые; бабы с обвисшими, как мотня, грудями и перекошенными от недоедания рожами; дебелые девки с нездоровым сифилитичным блеском в глазах и жадными, изъязвленными ртами… Лизоньке хотелось броситься домой и долго-долго тереть кожу мочалкой, отмокая и провариваясь дочиста в как можно более горячей воде!

Но гордость и самоуверенность гнали ее вперед. Не гостинцы, нет – их обещал принести гимназист Лёшка Власовский, веснушчатый, светлый-светлый, почти что альбинос. Он упорно ухаживал на Лизой уже четвертый год, в каждый ее приезд на дачу, а Лиза щедро давала ему авансы. Ее не особо волновало, как именно Лёшка достанет эти гостинцы, тем более он как-то проговорился, что его отец – московский обер-полицмейстер, так что получить такую мелочь ему раз плюнуть. Ей хотелось быть смелой, отчаянной и демократичной – побывать в самом сердце народа, пройтись локтем к локтю с мужиками, хлебнуть настоящей жизни – чтобы потом хвастаться этим среди ахающих и хватающихся за сердце подруг.

И она, сцепив зубы, пошла вперед – в самую гущу.

Сенька стоял на пригорке, вяло расчесывая комариный укус, и нерешительно смотрел на расстилавшееся перед ним поле.

Оно было неровным, словно разодранным в клочья. Когда-то здесь добывали песок и глину, затем стояли железные павильоны, но их выкорчевали и увезли куда-то, то ли в Нижний, то ли в Кострому. Вчера и позавчера шли ливни, и безжалостные струи воды перемешали глину, торф и песок, превратив все в единую вязкую массу. В ямах стояли лужи и лужицы, озера и болотца, грязь пузырилась и опадала с тяжелым, почти что человеческим вздохом. Поле напоминало избитый, изуродованный труп, превратившийся в измятый кусок мяса, – Сеньке приходилось видеть такой на ярмарке, когда вздыбившаяся лошадь сбросила с себя какого-то щеголеватого гимназиста, а потом потащила за собой, взбрыкивая и терзая тело копытами. Когда ее поймали, труп напоминал чучело, что сжигали на Масленицу, – в желтых, синих и красных пятнах, с начисто снесенным лицом и тряпичными конечностями.