И снова ударил колокол – неслышимо, жутко, давяще. Вязким, как смола, звоном своим обволок, подавил и придушил, высосав всю волю к жизни. Тяжело ударили в землю копыта. И зазвучал не то наяву, а не то в голове полусотенного истошный голос Марфы:
– Свершилось! Черно козлище со тьмою младых на Русь идяху! Славься, Черная Мать, ибо имя твое – Смута Великая! Прибери нас в руци свои, гладом вскорми, кровию напои! Укрой собою Землю русскую, пеленою багряной пади на очи, ниспошли нам разор и запустение на тридцать лет… Одари нас лаской своею во искупление греха великого! Йа! Йа! Шуб-Ниггурат!!!
Александр Матюхин
Папа придет
1
Дед Мороз приходил всегда. Пашка в него верил. Потому что если не верить в чудеса, то как вообще жить? Даже если жить осталось недолго.
Его ударили по носу кулаком, что-то звонко хрустнуло внутри головы, стало нестерпимо больно. Пашка заскулил, засучил ногами по полу, дернулся, чтобы встать, но не смог. По губам поползла соленая струйка крови.
– Подписывай, сука, – голос Михалыча, час назад веселый и душевный, сейчас звучал как грозное рычание голодного пса. Михалыч и был псом – беспородной шавкой, позарившейся на чужое.
Пашка познакомился с ним на стройке три недели назад. Михалыч по вечерам убирал мусор с недостроенных этажей. У него была «газель» неприметного цвета, в которую он набивал обрубки арматур, труб, куски стекол, жестяные пластины, полупустые мешки цемента и алебастра, чтобы потом вывезти на свалку за город или продать по дешевке на рынках.
В первый день знакомства Михалыч подбросил Пашку домой. Тут же купили бутылку водки и распили за интересными беседами. Михалыч казался общительным, веселым мужиком, с приличным запасом интересных историй из жизни. Свой в доску, то есть нормальным друг, с которым можно поговорить на кухне… сейчас, правда, стало понятно, как сильно Пашка ошибался.
Правое веко распухло и пульсировало. Глаз ничего не видел. С левым тоже было не все ладно. Мир вокруг словно укрылся серой дымкой.
Перед Пашкиным лицом потрясли бумагами. Кисло запахло перегаром.
– Всего-то несколько подписей, а? – бурчал Михалыч. – Все равно же подпишешь. Я тебя, сучонка, заставлю хоть зубами подписать, понимаешь?
Пашка все понимал. Его развели, как младенца. Втерлись в доверие, разузнали, что живет один в двушке, полученной от государства, споили до чертиков и собирались аккуратно переписать квартиру на другого хозяина. А с Пашкой что? В лучшем случае выбросят где-нибудь на вокзале без документов. В худшем… впрочем, Пашка прекрасно понимал, что будет в худшем. Машина у Михалыча вместительная, а свалки за городом он знал как свои пять пальцев. Никто не станет искать детдомовца. Тут и обычных-то людей, с мамами и папами, не всегда ищут.
За спиной Михалыча, в глубине квартиры, крутился Васька Дылда – сторож со стройки. Был это тридцатилетний детина ростом два метра, с длинными тонкими руками, широкими плечами и с головой, по форме похожей на грушу. Все верхние зубы у него были золотые, а спина – в наколках. Васька провел два года в дисбате и не переставал этим хвалиться. Со стройки воровал все, что плохо лежало. Об этом он, кстати, тоже рассказывал с нескрываемой гордостью.
– У государства надо красть! – говорил он. – Потому что государство само ничего не даст!
Васька выглядел как человек, который запросто может убить. Два часа назад он положил перед Пашкой документы на передачу собственности и вкрадчиво поинтересовался:
– Подпишешь?
Был разгар веселого предновогоднего празднования. Пашка, честно сказать, уже порядком опьянел и собирался подремать немного на диване у елки. Как раз до боя курантов.
– Это что? – спросил он, наполняя рюмку водкой.
– Подарок. Нам с Михалычем. От тебя. – Васька ухмыльнулся, обнажая ряд золотых зубов. Недобрая у него вышла ухмылка.
Михалыч протягивал ручку. Взгляд у него был трезвый и совсем не веселый. Пашка попытался ухмыльнуться.
– Ребят, – сказал он, – это шутки у вас такие, да?
Любой детдомовец знает такие истории. Про черных риэлторов. Участковый, который приходил к Пашке каждые полгода до его двадцатилетия, как бы нехотя рассказывал об одном пареньке, который тоже из сирот. У него была однушка в двух кварталах отсюда. Работал себе программистом, никого не трогал. А потом пропал. В квартире поселились какие-то женщины азиатской наружности, числом шесть человек, и бумажку о собственности показывали, мол, парнишка переписал квартиру на некоего Исламбека Кизиевича, а сам уехал на Урал искать родственников. Через три месяца его нашли на свалке. Вернее, то, что не успели сожрать собаки и склевать вороны… Эти мысли промелькнули в одурманенной алкоголем голове Пашки и сложились в единую картинку. Он рванул к двери, но ему наперерез уже бежал Михалыч. Васька Дылда с грохотом отшвырнул стул, прыгнул, сбил с ног. Пашка почувствовал, как Васькин кулак ударяется о губы, рвет кожу и с хрустом вышибает зубы. Пашку скрутили, связали руки, протащили через кухню в комнату и усадили спиной к шкафу. Михалыч, с раскрасневшимся лицом и запыхавшийся, матерился. Васька же Дылда, потирая костяшки пальцев, продолжал ухмыляться. Пашке показалось, что квартира наполнилась запахом гнили и отходов. Как на свалке, где он скоро, должно быть, окажется. В разных пакетах.
2
Михалыч присел перед Пашкой на корточки.
– Водку будешь? – спросил он. – С лимоном, а? Нормально так, от души предлагаю.
Пашка закашлял, чувствуя, как шатаются нижние передние зубы. В голове шумело. Руки его были связаны так крепко, что запястья начинали синеть. Левым глазом он видел набухающие темные прожилки, что разбегались под кожей.
– Дай воды просто…
– А подпишешь? Пашка, друг, я тебе и воды дам, и коньяку налью хорошего, с закуской, все дела. Селедочки поедим, шампанского на куранты откроем. Ты же пойми, всего несколько подписей, и вернемся за стол, посидим, как люди!
Из глубины квартиры раздался писклявый голос Васьки:
– Михалыч, что ты с ним возишься! Дай я с ним поговорю! Ну, не понимает человек по-хорошему, видишь же. Есть такие, упертые, человеческого языка не знают! А этот вообще дебил. Ты видел его спальню? Там все машинками заставлено. Модельки эти, которые собирать надо. Штук тридцать, не меньше. Все в коробках! Нормальный человек будет такое хранить? Мы ему одолжение делаем, что эту квартиру потом вычистим и вымоем, хороших людей впустим, уважаемых. А он?..
– Видишь? – вздохнул Михалыч. – Если Ваське сказать, он тебе уши отрежет. Вообще беспредельщик. Давай между мной и тобой, по-тихому, подпишем и разбежимся. Не доводи до греха.
Пашка закашлял снова. Изо рта брызнула кровь. Видимо, когда его били, зацепили что-то внутри.
– Сколько времени? – спросил он.
– Ну, десять.
– Скоро Новый год.
– Умных завезли? Без тебя знаю, что Новый год. Мы бы уже давно по домам разбежались, к семьям, в уют и тепло. А приходится тут сидеть, уговаривать.
Не было у Михалыча никакой семьи. А у Васьки в сторожке жила Шура, помятая жизнью баба лет за сорок, которую Пашка никогда не видел трезвой. Васька ее выгонял, а она возвращалась, будто собачонка, которой просто больше некуда податься, кроме как к садисту-хозяину.
– Вы меня убьете?
– Дурачок, что ли? Кто же людей убивает. Мы не звери. Тут честный бизнес. У Васьки есть нормальная хата в соседнем городе. Километров сорок. Сами же и довезем. Уплотнение, так сказать. Понимаешь, в Подмосковье сейчас конкуренция, честным людям жить негде. А ты в двушке устроился, так сказать. Тебе какая разница, где жить? А там чисто, лес рядом, свежесть…
Михалыч втянул носом воздух, будто и правда уловил в квартире какую-то свежесть. За его спиной появился Васька Дылда. В руке он держал разноцветную коробку.
– Слышь, друг, ты их даже не распаковываешь, что ли? – спросил он. – Прикинь, Михалыч. Так в разобранном виде и лежат. У него тут «порш» крутой. Коллекционный, видать. Может, это, толкнем потом его коллекцию? Сколько тут бабок набежит?
