В какой-то момент он забрел под темную арку, в переплетение домов, где звуки отражались от стен дребезжащим эхом. Под козырьком подъезда он увидел Деда Мороза, который стоял, облокотившись о заледенелые перила. В руках Дед Мороз держал коробку.
Пашка подбежал, увидел знакомую потрепанную бороду из ваты, различил запах перегара, услышал знакомый голос:
– Привет, сынок!
Бросился к отцу на шею, обнял его так крепко, насколько мог, и зарыдал от счастья. Пашке было почти двенадцать, и он стыдился плакать при ком бы то ни было, но это ведь был папа! Настоящий, из детства! Он обнимал Пашку, трепал по волосам рукой в варежке и бормотал:
– Я тоже рад тебя видеть! Я так соскучился, если бы ты знал!
– Ты можешь приходить чаще? – сквозь плач спрашивал Пашка. – Целый год – это так долго!
– Я бы пришел, если бы мог. Я бы обязательно пришел.
– Бабушка умерла. Носом в свои любимые георгины. И я теперь в детском доме. Я теперь как бы сирота. Пойдем со мной, ты расскажешь воспитателям, что я не сирота. Я ведь могу пойти жить с тобой, да? Мы ведь можем жить вместе?
Папа отстранился.
– Нет, увы, – сказал он. – У меня все по-другому. Извини.
Борода его съехала набок. В желтоватой извалянной вате путались снежинки. Они не таяли. Пашка увидел папино лицо – такое вроде бы знакомое, но в то же время чужое, неправильное. Каждый год оно изменялось. Неуловимо, но неотвратимо.
– Я не хочу в детдом, – сказал Пашка. – Я не могу быть сиротой. У меня же есть ты.
– Извини, – повторил папа и, помолчав, добавил: – Я буду приглядывать за тобой, обещаю.
– Приглядывает? – ухмыльнулся Васька Дылда. – Вот прям так тридцать лет ходит к тебе и приглядывает?
Михалыч смотрел в окно. Судя по выражению лица, ему давно наскучил Пашкин рассказ. Оливье закончился, несколько маслин плавали в мутном соке. Где-то на улице взрывали петарды.
– Я вот что не понимаю, – сказал он. – Ты вроде рассказывал, что родом из какого-то городка на юге, под Ростовом. А потом еще поездил по детским домам. Сколько ты их сменил?
– Пять, – ответил Пашка.
– Ага, пять. И добрался до Подмосковья. И твой отец каждый год узнавал, где ты живешь, и приезжал лично?
– Выходит, что так, – сказал Пашка. – Я не задумывался об этом раньше.
Васька Дылда как бы невзначай взял коробку и вдруг с хрустом оторвал кусок цветного картона. Запустил пятерню внутрь, вытащил детали машинки и рассыпал их по поверхности стола.
В горле у Пашки застыл крик. Он рванулся вперед, но тяжелая рука Михалыча дернула его за плечо и швырнула обратно на стул.
– Значит так, папенькин сынок, – произнес Васька. – Надоело с тобой цацкаться. Вон ручка, вон документы. Подписывай, и хватит тут сопли развозить. Начнем Новый год, как нормальные мужики. А чтобы ты понимал серьезность… ну, не обессудь.
Васька подхватил пустую бутылку из-под водки и ударил ею по горке деталей. Что-то звонко треснуло. Отлетело переднее колесико. Васька ударил еще раз, еще. Лопнул голубой корпус и тонкие пластиковые стекла, а потом со звоном разлетелась бутылка, оставив в Васькиной руке «розочку». Осколки рассыпались по скатерти и по полу. Васька заржал:
– С наступающим, друг!
В этот момент в дверь позвонили.
Холодная трель звонка пронеслась по комнатам и затихла. Из кухни был хорошо виден коридор, забитый разным мелким хламом вроде старого велосипеда, нескольких коробок, перевернутой обувницы и пыльного зеркала на стене между туалетом и ванной комнатой. Дальше в темноте терялась входная дверь с яркой точкой-глазком.
Звонок повторился. Кто-то нажал коротко, потом еще раз – с задержкой.
– Что за херня? – скрипнул зубами Михалыч. – Кого-то ждешь?
– Папу, – честно ответил Пашка. – Я же рассказал.
– Какого, на хрен, папу?
– Я с самого начала говорил, что у него с башкой не все в порядке, – сказал Васька. – Попался индивидуум, блин.
Снова звонок. Михалыч тяжело поднялся, осматриваясь. Был он мужичком невысоким, но коренастым. Взял со стола у раковины штопор, зажал в кулаке так, что между пальцев торчал острый завиток металла. Пашка поймал его взгляд – озадаченный и вроде бы даже слегка испуганный. На короткое мгновение Пашке стало жалко Михалыча, но он посмотрел на свои руки, перемотанные веревкой, с ободранной на запястьях кожей, с посиневшими пальцами и разбухшими венами, и жалость прошла.
– Схожу посмотрю, – сказал Михалыч сурово, ни к кому конкретно не обращаясь.
Это было глупое и последнее в его жизни решение.
Михалыч протопал по коридору, а когда подошел близко к входной двери, звонок раздался снова. Теперь уже нетерпеливый, прерывистый. Это Михалыча разозлило. И так пришлось сидеть тут кучу времени, слушать бредни недоумка…
Михалыч провернул замок, толкнул дверь коленом, приподнимая кулак с зажатым штопором. Церемониться он не собирался. Пусть это даже будут выпившие соседи по площадке. В следующий раз подумают, прежде чем отвлекать уважаемых людей от дел.
С лестничного пролета вдруг ударил резкий тошнотворный запах. Как будто в лицо швырнули тухлое яйцо. Михалыч увидел бороду из ваты – желтоватую, торчащую клочьями, местами в каких-то бурых подтеках и кляксах. Потом увидел красный костюм с белыми полосками, армейскую портупею, перетягивающую живот, дед-морозовские шаровары и армейские же кирзачи… от вони сделалось дурно, желудок свело спазмом.
– Пашка, – сказал Дед Мороз шепеляво. – Ты где, сынок?
Над бородой что-то шевелилось: там, где должны были быть щеки, извивались белые длинные черви. На месте носа – желтый хрящик с двумя дырками. Левого глаза не было, в глазнице тоже копошились червяки, а правый глаз – круглый, впавший внутрь, без век, какой-то вздувшийся, с посеревшим зрачком – вперился в Михалыча.
Михалыч издал громкий булькающий звук и, согнувшись пополам, едва сдержал рвоту. Он увидел перед собой что-то похожее на человеческую кисть – только порядком сгнившую, с обрывками высохшей кожи, где в переплетении вен и артерий ползали червяки. Рука схватила Михалыча за подбородок и с силой дернула вверх. Михалыч оказался вдруг лицом к лицу с чудовищем в костюме Деда Мороза.
– Где мой сын? – спросило существо. Среди клочьев ваты Михалыч разглядел кривые почерневшие зубы.
Он замахнулся и ударил существо штопором в голову. Лезвие с хрустом вошло в висок. Дед Мороз дернулся, черты лица его исказились. Двумя руками он с невероятной легкостью поднял Михалыча в воздух и подбросил, как бросают детей отцы для веселья. Михалыч почувствовал, как что-то ломается в его голове, а жгучая боль стремительно разносится от затылка по телу. Он хотел закричать, но не смог. Сильнейший удар о металлическую дверную коробку вышиб из него дух. Михалыч упал лицом на холодный пол, успел увидеть армейские сапоги, покрытые каплями влаги, и это было последнее, что он вообще увидел. Дед Мороз – или то, что походило на Деда Мороза – наступил ему на голову, проломил череп и с чавкающим звуком погрузил носок сапога в мозг.
6
Когда к маме приехали из воинской части и сообщили, что папа умер, мама сказала:
– Туда ему и дорога!
Они все равно собирались разводиться. Много позже, от бабушки, Пашка узнал, что мама начала встречаться с дядей Толей еще до папиной смерти. Она собиралась уехать с ним в другой город. Проблема была в том, что папа не хотел отдавать Пашку. Дело пахло долгими разбирательствами в суде, и если бы папа не перевернулся на своем «ГАЗ-66» по дороге из части домой, неизвестно, чем бы все закончилось.
Про папину смерть Пашке никто ничего не говорил. Папа как будто просто исчез. Поэтому, когда он появился на пороге квартиры на Новый год, Пашка не только удивился, но и испугался. Ведь папа не был похож на себя. У него была бледная кожа с темными синяками, расползшимися под глазами и по щекам. В бороде и волосах запутались комья земли. И еще Пашка видел червей, которые вываливались из ворота шубы и шлепались на пол. Он походил на то самое существо из Пашкиных кошмаров, которое приходило по ночам и смотрело на него через окно.
