Псы Вавилона - Атеев Алексей Григорьевич Аркадий Бутырский

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82

– А не будь вас, что случилось бы тогда?

– Скорее всего вы ночевали бы в камере. Но это только начало. Дальше расследование: кто таков, откуда, зачем приехал, у кого остановился? А это время. Значит, вы продолжаете оставаться под арестом. Вас допрашивают и, услышав странные речи, в лучшем случае отправляют в психиатрическую лечебницу, а в худшем – обвиняют в контрреволюции, терроризме, организации подпольной антисоветской группы…

– Но ведь я ни в чем не виноват?!

– Очень возможно. Но это еще нужно доказать. Время сейчас очень тревожное. Империалистические силы во что бы то ни стало хотят помешать нам строить социализм. А тут вы со своими вампирами… Где остановились? На Шанхае – рассаднике мелкособственнической и уголовной заразы. У кого? У так называемых «бывших» – парочки в прошлом белогвардейцев.

Всесвятский удивленно взглянул на Шахова:

– Значит, вы знали о моем появлении?

– Естественно, знал. Такая уж у меня служба. Правда, ни сном ни духом не ведал, что речь идет именно о вас. Агентура сообщила: на Шанхае появилась весьма подозрительная личность… и описание вашей внешности. Так вот. Совсем недавно нами раскрыта антисоветская группа, занимавшаяся вредительством. В группе – бывшие офицеры царской армии, недобитые колчаковцы, кулаки и подкулачники. Всеми силами они пытались устроиться на промышленный гигант. Кое-кому это удалось. Почему их так тянуло на производство? Вовсе не из желания реабилитироваться, а как раз наоборот. Вредить! И вредили. На домне неожиданно сломалась газовая турбина. За которую, между прочим, плачено валютой. В искореженных лопастях найден здоровенный гаечный ключ. Налицо вредительство. Стали разбираться. Бдительные рабочие сообщили: некий мастер по пьяному делу ругал советскую власть, хвастался, что устроит аварию. Мастера арестовали и с пристрастием допросили. Сознался, гад, что это его рук дело. Или на строительстве второй очереди электростанции в подшипниках монтируемых турбин обнаружили толченое стекло. Кто же, спрашивается, его подсыпал? Да репрессированное кулачье, работавшее на строительстве электростанции в качестве подсобников. Естественно, мы находимся в постоянном напряжении, поскольку и враг не дремлет. И тут вы…

– Но я не вредитель. Напротив, хочу помочь. Вы даже не представляете, какая всем грозит беда. Это посерьезней, чем стекло в подшипнике.

– Извините, Николай Николаевич, но нам виднее, что главное и что второстепенное. – В голосе Шахова послышались металлические нотки. Однако он тут же переменил тон: – Давайте-ка лучше еще выпьем.

– Н-да, – заметил Всесвятский, – как все-таки время меняет людей.

– Вы о чем?

– Вспоминаю вас шестнадцатилетнего. Волнистая шевелюра, мечтательные глаза… Я думал, вы станете поэтом, писателем, учителем, в конце концов, но уж никак не ожидал увидеть… – Всесвятский не договорил, взял папиросу и закурил.

– Опричника, хотите вы сказать? – закончил за него Шахов.

Всесвятский развел руками.

– Ладно, пусть будет опричник. Но я, простите, не виноват. Выбирать не приходилось. Приехал тогда в семнадцатом в Питер. Сообщают: родители убиты во время бандитского налета. Кто убил? За что? Голова кругом идет. На уме одно – найти злодеев. Подвернулся один «братишка». Отыщем, говорит. Шагай за мной. Привел сначала в Центробалт, потом в Смольный. Стал я при нем вроде адъютанта. И такая жизнь интересная началась, что я про все на свете забыл, каюсь, и про убиенных родителей в том числе. И, понимаете, если до сих пор в голове моей был полный сумбур, то тут вдруг все стало просто и ясно. Всю предыдущую жизнь я слышал лишь одни высокие слова: про вековое угнетение народа, про царскую камарилью, про сатрапов… И хотя мой отец и большинство его друзей как будто ненавидели существующий строй, но существовали они от щедрот этого строя и сами отнюдь не бедствовали. Свергли царя, к власти пришли люди, подобные моему отцу. И ничего не изменилось. Голод, разруха, а они произносили речи о войне до победного конца. И, кстати, вы тоже были одним из таких людей. Я же помню наши разговоры возле костра. Вы прекрасно разбирались в происходящем, однако предпочитали сидеть анахоретом [30] в степи и ни во что не вмешиваться. А те, другие, к которым я примкнул, возможно, и не разбирались в политических тонкостях, однако точно знали, кто друг и кто враг. И неудивительно, что они вскоре скинули болтливых присяжных поверенных.

– А вы не думали в тот момент, что кто-то из субъектов, подобных вашим новым друзьям, расправился с вашими же родителями?

– Думал, еще как думал. Даже знал почти наверняка. Всякое пришлось повидать, а мои, как вы выразились, «новые друзья» были скоры на расправу.

– Так вы их оправдываете? – изумленно спросил Всесвятский.

– Что вы такое говорите? Как можно!..

– Но из ваших слов вытекает…

– Рушилась связь времен. Отец шел на сына, брат на брата… Допустим, с ними бы ничего не случилось. Как бы в таком случае повернулась моя судьба? Особо гадать не приходится. Бегство на юг, участие в белом движении… Потом эмиграция…

– Возможно, у белых вам бы тоже понравилось, – иронически заметил Всесвятский. – Они были весьма прямолинейны и опять-таки долго не разговаривали. Помню в Джанкое возле станции целую вереницу повешенных на телеграфных столбах…

– Подобные предположения меня оскорбляют! – запальчиво выкрикнул Шахов.

– Но вы только что сами попытались спрогнозировать возможные повороты собственной судьбы. Я просто развил ваши взгляды. Ведь, в принципе, вам было безразлично, кому служить. Главное, чтобы кто-то решал за вас. Вот и сейчас, следуя персту указующему, видите в каждом потенциального вредителя или шпиона. Поскольку вы человек образованный и способный логически размышлять, то понимаете, что всю страну в прокрустово ложе идеологии вместить невозможно. Подчиненный ваш, допрашивавший меня, либо дурак, преисполненный служебного рвения, либо очень хитрый пройдоха. Он прекрасно видел – документы мои в порядке, тем не менее набросился на меня «аки лев рыкающий». Но ведь вы – человек иного уровня и воспитания, однако полностью оправдываете его действия. Будь на моем месте другой, как вы справедливо заметили, он бы ночевал в камере. Вот вы насмешливо выразились в отношении русской интеллигенции. Мол, только болтали. Однако у тех людей имелись принципы.

– А у меня, значит, их нет?

– Выходит, что так.

– Ошибаетесь, Николай Николаевич. Я – коммунист и горжусь этим. Генеральная линия партии – вот мой главный принцип. Стрелка компаса всегда указывает в одном направлении, сколько ни верти саму коробку компаса. И генеральная линия партии не подвержена колебаниям, как бы разные троцкисты-зиновьевцы ни пытались извратить ее.

– Стрелка компаса действительно указывает на север. Не заведет ли она вас в вечную мерзлоту? – насмешливо заметил Всесвятский.

– Попрошу не вести в моем присутствии антисоветские разговоры! Только в память о нашем знакомстве…

– Вы не арестовываете меня? За чем же дело стало? Вот телефон. Звоните.

– Арестовывать вас я, конечно, не буду, но попрошу выбирать выражения!

– В таком случае, чтобы не нарушать ваше идеологическое девство, я лучше откланяюсь. На дворе уже светает.

– Вы меня обижаете. – Шахов явно выглядел смущенным. – Несмотря на различие во взглядах, ведь мы остаемся друзьями?

Всесвятский пожал плечами. Потом взглянул на хозяина.

– Знаете, в чем ваша проблема? В душевном одиночестве. И семья имеется, и служба, и как будто убеждения, а по сути вокруг вас пустота, вакуум. В идеале вы бы желали иметь спокойную, необременительную должность, вроде почтмейстерской. Ни от кого не зависеть и ни за что не отвечать. Но нынче так невозможно. Поэтому, как мне кажется, вас ожидают крупные неприятности. За сим позвольте откланяться.

– В таком случае разрешите на прощание дать вам совет, – сказал Шахов. Он, казалось, испытывал явное облегчение от того, что встреча старых друзей подошла к концу. – Немедленно уезжайте из города.