А Мартын уже приближался ко мне, весь в крови – ухмыляющийся дьявол с окровавленным ножом в руке.
Круглый белый заварник ядром просвистел в воздухе и разлетелся о его голову, разметав во все стороны брызги кипятка. Взвыв, Мартын упал на одно колено. Из-под его волос потекла кровь.
– Саша, беги! – кричала Леля. Она стояла на лестнице, цепляясь за перила, – смешная маленькая фигурка, неуместная в этом кровавом кошмаре.
Я столкнул с себя тело. Оно повалилось Мартыну под ноги, и тот растянулся на полу, по-волчьи лязгнув зубами. Клинок чиркнул по бетону, высекая фонтанчик искр, а я, вскочив, кинулся к лестнице, к Леле… Три ступеньки оставалось, когда сильные пальцы вцепились мне в лодыжку и потащили назад. Пересчитывая лбом ступени, я услышал визг Лели. В голове сверкнуло, а потом меня снова поглотила темнота.
В этой темноте ждала меня Стрижка, совершенно нагая, как в день своей смерти, испускающая серебристое свечение. Вокруг нее сновала армия муравьишек. Она с улыбкой раскрыла мне объятия и сказала весело:
– Ничего не бойся, мальчик!
1992
Ранней весной, незадолго до переезда, я пришел на кладбище. Сгребавший снег лохматый студент в косухе охотно объяснил, как найти могилу Тани Мартыновой.
– Эх, чудо была девчонка, – вздохнул он. – Гадов бы этих своими руками…
– Ты ее знал? – удивился я.
– Ну как знал… – Опершись на лопату, парень сунул в рот сигаретку, щелкнул зажигалкой. – Меня пару лет назад кошмары замордовали, б-р-р… В штаны дул конкретно. Перезубрил. Ты ж поступаешь, да? Считай, предупрежден. Думал я академку взять и прилечь в больничку. А хозяйка, у которой я квартиру снимал, говорит: сходи к Мартыновым. Пошел. Таня мне сразу понравилась, хотя куклы эти ее, конечно… Глаза у нее такие были, знаешь, не пустые, как у дебилки, а, наоборот, будто она шарит там, где мы ни бум-бум. Она сказала: «Ничего не бойся, мальчик». Мальчик! И вот как-то сразу я понял, что ничего не должен бояться на свете. А она меня обняла, крепко-крепко. И знаешь, как отрезало. Дрянь всякая больше не снится.
Я молчал, пряча руки в карманы джинсов, чтобы он не заметил, как они дрожат.
– Брательник у нее странный какой-то, – добавил студент. Сизый дымок его сигареты вился в холодном воздухе. – Я за посетителями приглядываю, так, знаешь, от нефиг делать. Он сюда постоянно ходит. А только улыбочка у него, когда на могилку смотрит, ой нехорошая. Не иначе те гады ему здорово удружили.
– А ты не думал, что это его рук дело? – выпалил я. – Что те насиловали, а он убивал?
Студент посмотрел на меня круглыми глазами:
– Так его бы по отпечаткам!..
– А они были. Он же гвозди этим молотком заколачивал.
– А тот, третий пацан, который его слова подтвердил?
– Третий пацан струсил, – сказал я. – Побоялся за себя и свою семью. Многие хотели… своими руками.
– Твою же… Ты тот третий, да?
– Он самый.
Он смотрел на меня, как на говно.
– Как же ты можешь с этим жить?
– А кто сказал, что я живу? – ответил я и зашагал вдоль могил.
Серые лица усопших равнодушно провожали меня взглядами с гранитных надгробий. Глядя на них, я вдруг с пронзительной ясностью вспомнил день, когда впервые узнал, что однажды умру. Было мне четыре года. Со мной случилась настоящая истерика, мама еле смогла меня успокоить. Впрочем, детям смерть все равно кажется чем-то пугающим, но сказочным. Детство кончается, когда принимаешь ее как факт.
Могила не была огорожена: просто земляной холмик с грубо отесанным крестом в окружении увядших цветов. В ветвях надрывалась ворона, но некому было откликнуться на ее тоскливый зов.
Мне хотелось завыть. Упасть на стылую землю, где тлели Стрижкины косточки. Запустить в нее пальцы. Врасти в нее.
Не будет больше муравьишек. Не будет досадных приключений, объятий и дурацких танцев под музыку. Остался только этот клочок земли да трухлявый крест. И под убогим этим крестом, вместе с юродивой девчонкой, погребено было наше прошлое, наши радости и чаяния, наша детская вера в окружающий мир.
– Прости меня, Таня, – прошептал я. – Обещаю, что никогда больше не буду трусом.
2004
Но я был и остался трусом, а теперь очутился в аду. Смотрел на останки, сваленные у стены, словно дрова, на веревку с петлей, поджидавшую меня, как героиню «Десяти негритят», на печь, в которой утробно гудело пламя, превращая в золу человеческую плоть. Печь тоже ждала. И ждал дьявол с обожженным, окровавленным лицом и ножом в руке, зажимая рот моей жене.
Леля ежилась в инвалидном кресле, дрожа всем телом.
– Если будешь тянуть, я вспорю ей живот, – сказал Мартын. – Как боженька завещал: богу – богово, а Полианне – кесарево. Она еще успеет увидеть, как ваш ребенок превращается в золу.
Леля жалобно замычала. В ее карих глазах над затянутой в перчатку рукой плескался ужас.
– Ты все равно убьешь нас, – сказал я.
– Ясен пень. – Он поднес нож к ее глазу. Она зажмурилась. – Залезай.
Он не оставит свидетельницу, это я понимал. Но и видеть, как он вонзит в нее нож, не мог. А потому влез на колоду и дрожащими руками взялся за петлю.
Острие ножа коснулось Лелиного века.
Я накинул петлю на голову. Ноги подкашивались, колода угрожающе зашаталась.
– Затяни вот так. – Мартын покрутил головой. Я последовал указанию. Петля мягко обжала шею. Пока еще мягко.
– Мы же были друзьями! – Не знаю, зачем я это сказал. Слепая надежда, порожденная отчаянием.
– Не надо ля-ля, – улыбнулся Мартын. – Вы бы первые меня сдали, и тогда не Цыгана с Валькой, а меня жарили бы в пердак.
Он отпустил Лелю. Она со всхлипом втянула в себя воздух.
– Хочешь, чтобы твой муж жил? – Леля горячо закивала. – Вставай.
Она попыталась, но ноги не слушались ее. Мартын рывком вздернул ее на ноги и толкнул ко мне.
– Ты действительно его любишь?
– Да… – прошептала она одними губами.
– Не слышу?
– Люблю! Люблю! – закричала Леля. – Умоляю, не надо!
– Любовь, как говорится, зла. – Он пощекотал ей ножом пупок. Леля жалобно пискнула. – Кто там, мальчик или девочка?
– Девочка! – Внезапно Леля схватила его за руку, положила себе на живот и улыбнулась сквозь слезы: – Чувствуете? Ножками толкается. Мы очень хотим жить.
Мартын вытаращился на нее. И расхохотался. Леля захохотала тоже, срываясь на рыдания.
Хорошая попытка, подумал я. Только таких не разжалобишь. Такие давят людей как муравьишек.
– Твоей девочке нужен отец, верно? – Глаза Мартына сияли. – Я рос без отца, и посмотри, что получилось. Не хочешь, чтобы твой ребенок стал такой же дрянью?
– Нет… ой, простите! – Леля испуганно зажала рот ладошкой.
– Ты хочешь быть поддержкой и опорой для своего мужа?
– Да! Да!
– Как хочешь, – улыбнулся он. И ногой вытолкнул из-под меня колоду.
Веревка врезалась в горло, отсекая кислород, язык перекрыл гортань. Я услышал собственный хрип, перед глазами поплыли огненные круги, в голове загрохотали невидимые барабаны.
Потом петля ослабла. Сладкий, чудесный воздух ворвался в горящие легкие. Кто-то со стоном толкал меня вверх. Я пытался ухватиться за петлю, но руки будто налились свинцом. Постепенно проступили очертания комнаты, и я снова увидел Мартына. Он наблюдал за Лелей, которая, обхватив меня за пояс, ценой неимоверных усилий не давала мне повиснуть в петле.
– Пожалуйста! – простонала она. – Помогите… Мне нельзя… я потеряю ребенка…
– Ты не смотрела фильм «Однажды на Диком Западе»? – небрежно осведомился он. – Нет? Вот такое кино! Если выживешь – обязательно посмотри.
Отчаяние придало мне неожиданные силы. Обеими руками я сумел вцепиться в петлю и начал вытаскивать голову.
– А вот этого не надо, – покачал головою Мартын.
– Леля!.. – просипел я, дергая головой. – Тяни меня вниз! Повисни на мне!
– Нет! – Он рванулся к нам, но было уже поздно. Леля, моя умница, обхватила меня покрепче и оттолкнулась ногами от пола.
