– Смысл ей… Да в одном он: бабы – курвы, – высказался по этому поводу отец.
Внешне безразличный, он долго курил в настежь открытое окно. Потом чертыхнулся: сигарета выпала из прыгающих пальцев, тюкнула по карнизу. Пятилетний Родион повторил про себя: «Смысл». По звучанию слово было скользкое, как брусок мыла, и суть его тоже ускользала.
…Костя, молодой журналист, потребовал остановить машину и, шлепая по оставшимся с отлива лужам, побежал снимать черные скалы и серый океан, на ходу переоснащая объективом свою крупнокалиберную зеркалку. Лет на десять младше Родиона, Костя, вчерашний студент-выпускник, ходячий набор штампов относительно успешной молодежи – хипстер, блогер, сотрудник крупного новостного интернет-портала, дрищ с копной высветленных по моде волос, он познакомился с Родионом на волне скандала вокруг его клиники, прознал, откуда тот родом, и уговорил поехать с ним в это путешествие. Быть кем-то вроде гида. Костя мечтал отснять «хайповый» материал о какой-нибудь «жопе мира».
– Чтоб я про свою малую родину такого больше от тебя не слышал, – буркнул Родион.
Подумал и согласился. Что угодно было лучше, чем сидеть в пустой квартире и пить в одиночестве. Родион вполне осознавал, что у него есть все шансы превратиться в тихого алкоголика. К сожалению, это было наследственное.
Много лет после отъезда матери отец держался. Он служил в штабе вертолетного полка и каждое утро отправлялся пешком в расположение неподалеку. Остров считался наиболее вероятным местом высадки возможного противника: спорная территория, южнее – Япония, за океаном – Америка. Родион приходил из школы, готовил нехитрый обед, потом ужин и ждал отца, глядя в окно: удобно, окна кухни и большой комнаты выходили на «централку», единственную, по сути, улицу поселка, мощенную все теми же бетонными плитами, превратившимися от частых дождей в подобие вылезших из земли древних окаменелостей. Попивать отец начал, когда Родион учился уже в старших классах. Все больше, все глуше, всегда в одиночку.
– Батя, ну ты чего? – укорял его Родион.
– Она права: ни в чем нет смысла, – ответил как-то отец, удерживая на столе бутылку, которую Родион попытался было забрать.
Разумеется, отец говорил о матери. Так и не смог ее забыть. Вскоре Родион закончил школу, на семейные сбережения уехал попытать счастья в Москву, неожиданно легко поступил в тамошний медицинский вуз, отец же рано, как все военные, вышел на пенсию и остался в поселке – ему-то ехать было некуда. Когда Родион, веселый циничный студент «меда», приехал на каникулы (а получилось только после второго курса: дорого, до островного «центра» лететь почти через всю Россию, с пересадками), то обнаружил отца уже спившимся напрочь, обтрепанным и синюшным алкашом в такой стадии, которую сверстники Родиона презрительно называли «бухарь». Таких – проспиртованных безымянных тел с циррозом печени, бомжей из московских вокзалов и подворотен, – полно было в морге, где Родион работал ночным санитаром, вполне недурная работа для студента, сиди себе над учебником, зубри, или спи, или в телевизор пялься, главное – в документах ничего не напутать, когда труп привезут. Однако подработка оказалась словно неким предзнаменованием: на следующий год отец по пьяни замерз насмерть, у самого дома, прямо на «централке». Упал – и мигом замело. А метели на острове бывали лютые, иногда жителям поселка приходилось спускаться из окон вторых этажей, чтобы откопать в снегу дверь подъезда и окна соседей этажом ниже. Из-за учебы и подработок Родион не смог прилететь на похороны. И вообще с тех пор даже не думал возвращаться на остров. Но с нелепой отцовской смертью незримая трещина поперек его жизни стала длиннее и глубже.
– Эй, турист! – закричал водитель, открыв дверь. – Сворачивай съемку, скоро прилив начнется! Щас уеду, сам выбирайся как знаешь!
Пока Костя возился с фототехникой, Родион вышел поразмяться, побродить вокруг автомобиля по антрацитовому влажному песку. Нахлынули звуки и запахи, до того лишь просачивающиеся из окна, знакомые с детства: гул океана, сдержанный, но грозный, скрипучие крики чаек, йодистый запах водорослей… и дух разложения. Последнее Родион, три с лишним года отработавший в морге, ни с чем бы не перепутал: удушливый сладковатый смрад, какой царит в секции с гнилыми трупами, еще потом много лет, даже когда Родион стал преуспевающим пластическим хирургом, иногда мерещился ему во снах. Ужаснее всего, помнится, был убитый толстяк, которого нашли в лесопарке: на момент, когда его доставили в морг, в нем завелось столько всякой живности, что каталка под ним слегка ездила туда-сюда. Родион никогда не считал себя впечатлительным, но эта каталка позже во сне не раз ехала на него по коридору…
Труп обнаружился неподалеку, за большим отполированным волнами камнем. Мужчина в дешевом тренировочном костюме, какими торговали на острове. Лицо распухло и поблекло, из приоткрытого рта вывешивались, распластавшись по щекам, нити водорослей.
– Тут труп, – громко сказал Родион. – У вас в поселке никто не пропадал в последние дни?
– Чего? – заорал водитель. – Не слышу!
– Утопленник тут, говорю!
Подошел Костя и первым делом вывернул на песок весь свой завтрак. Родион спокойно и внимательно разглядывал тело. Водитель, пожилой мужик, капитан в отставке, всякого навидавшийся, тоже не слишком впечатлился, только сказал:
– Ну, этот не из наших. Хотя хрен поймешь, морду как раздуло… Со скал, что ли, свалился?
– Волной вынесло, а утонуть-то где угодно мог, – сказал Родион.
– Нельзя его тут оставлять, – сказал бледный Костя.
– А куда, в багажник запихнуть? – взъелся водитель. – Чтоб он мне всю машину провонял? А в поселке куда? Там морга нет. Да ну его на хрен, в самом-то деле. Поехали уже!
Костя пытался возражать, но Родион на правах старшего молча толкнул его к внедорожнику, с тем и отправились дальше. Носоглотка, чудилось, еще долго удерживала трупный запах. И только когда стена скал по левую сторону наконец закончилась и автомобиль свернул прочь от побережья, Родион сообразил, что же в этом трупе заставляло так пристально вглядываться, что же сознание отказывалось воспринимать: слезники глаз у покойника были расположены не на внутренней, а на внешней стороне, у висков.
Да быть не может, подумал он. Просто померещилось.
В поселке не было не только морга, но и много чего еще: ни коммунальных служб, ни даже администрации. Дело в том, что официально поселок не существовал уже около полутора десятка лет – на бумагах он перешел в разряд нежилых как раз в год гибели Родионова отца, – но расселять несколько сотен оставшихся в нем жителей, в основном бывших военных, было некуда. С той поры поселок справлялся своими силами, отрезанный от государства. Костю это обстоятельство как-то хищно радовало. Конечно, Костя был обыкновенный журналист в поисках интересного репортажа, но все же Родиона эта его особенность глухо раздражала. Собственно, познакомились-то они именно тогда, когда все, чем Родион жил раньше, разлетелось вдребезги. «Журналисты слетаются на беду, как мухи на говно», – говаривал отец. Когда-то в конце девяностых в его части умерло от пневмонии несколько солдат, случай с шумом докатился до материка, так что отец знал, о чем говорил.
Грунтовка, повернув, взобралась на небольшой холм, и открылся вид на поселок – именно эту картину Родион видел в детстве из окна машины, когда с отцом возвращался домой. Сейчас туман скрывал горные кряжи, что в солнечный день сторожили горизонт, подпирая небо притупленными вулканическими вершинами. Все Курилы – будто склад со взрывчаткой, на одном только этом острове действующих вулканов около двадцати, и, как посмотришь вдаль – один непременно дымит. Сам поселок, несмотря на туман, был виден как на ладони: россыпь неказистых сейсмоустойчивых трехэтажек вокруг безымянной центральной улицы, и лишь в половине из них жили люди, прочие тупо таращились темными глазницами пустых окон. Из нежилых домов тут утаскивали всё, включая оконные рамы.
