Эти странные Рэдли - Хейг Мэтт

А он при этом выглядит по-настоящему опасно. На пьяном лице проступил весь таящийся в нем потенциал зла. Клара вдруг ощущает, как чувствуют себя лабораторные крысы и кролики, когда внезапно осознают, что ученые пришли не за ушком их почесать.

– Пожалуйста, – выдавливает она, – отстань.

Он хмурится, как будто она специально хочет его обидеть.

– Но я же знаю, что ты на меня запала. Хватит прикидываться.

Прикидываться.

Это слово сворачивается в ее сознании, превращаясь в бессмысленные звуки. Она буквально всем телом ощущает, как Земля вращается вокруг своей оси.

Она пытается сконцентрироваться.

В конце поля – пустая дорога.

Дорога на Бишопторп.

Дорога к родителям.

К дому.

Прочь от этого придурка.

Надо позвонить домой. Надо позвонить. Надо, надо, надо…

– Черт!

Ее рвет ему на кроссовки.

– Новые кроссы! – вопит он.

Клара с некоторым облегчением утирает рот.

– Прости, – говорит она.

До нее вдруг доходит вся уязвимость ее положения – и вечеринка далеко, и дорога неблизко. Она решительно обходит его и торопится по скользкой земле в сторону трассы. Но он не отстает.

– Ничего, нормально. Я тебя прощаю.

Она игнорирует его реплику, достает телефон, начинает набирать домашний номер, но поскольку сильно нервничает, то жмет куда попало и вместо списка контактов открывает настройки.

Он догоняет.

– Я сказал, все нормально, – его тон изменился.

Теперь голос звучит агрессивно, хотя он даже пытается приправить реплику смешком.

– Я заболела. Отстань от меня.

Клара открывает список контактов. На экране обнадеживающе высвечивается домашний номер. Она нажимает «вызов».

– Пошли, сейчас полегчает. Да ладно, ну я же тебе нравлюсь.

Она прикладывает телефон к уху. Раздаются гудки. С каждым звуком Клара молча молится, чтобы родители скорее взяли трубку. Но через три или четыре гудка телефон вдруг вылетает из руки. Харпер грубо отобрал его и выключает.

А вот это уже серьезно. Несмотря на отвратительное самочувствие, она чувствует, что шутка перестает быть шуткой. Она – девочка, а он – пацан вдвое больше ее, и сделать он может все что угодно. В трех километрах отсюда, думает она, ее мама и папа любезно беседуют за ужином с Фелтами. Никогда еще расстояние в три километра не казалось таким огромным.

– Что ты делаешь?

Телефон исчезает в его кармане.

– Телефончик забрал. Сраный «самсунг».

Да он же дитя, понимает она. Трехлетка, раздутый до монструозных габаритов.

– Отдай, пожалуйста, мне надо позвонить маме.

– Подойди и возьми.

– Я прошу тебя, отдай.

Он приближается. Обнимает ее. Она пытается сопротивляться, но он сильнее, хватка становится крепче. От него несет выпивкой.

– Я знаю, что ты на меня запала, – повторяет он. – Ева сказала Тоби, что ты на меня запала.

Сердце Клары в панике пускается галопом.

– Пожалуйста, – в последний раз просит она.

– Да какого же хрена, а? Ты на меня нарыгала! Такая же прибабахнутая, как твой брат.

Он пытается поцеловать ее. Она отворачивается.

Его голос камнем давит на нее.

– Слышь, ты типа для меня слишком хороша? Нет уж, мне в самый раз.

Она визжит и зовет на помощь, а он крепко держит, вцепившись в ее тело, которого так жаждет.

– Спасите! – вопит она, оборачиваясь в ту сторону, откуда пришла.

Ее крик слышат только коровы, они глядят на нее со страхом, который передается и ей. Харпер тоже паникует: в его улыбке сквозит отчаяние, а в глазах – испуг. Не придумав ничего лучше, он зажимает ей рот ладонью. Смотрит в сторону трассы. Машин нет. Кругом ни души. Она кричит ему в ладонь, но выходит только сдавленный писк. Он зажимает ей рот все крепче, до боли в челюсти.

Потом бьет по ногам, под колени; она валится на землю.

– Ты ничем не лучше меня, – говорит он, не переставая стискивать ее губы. – Я тебе докажу, – он наваливается на нее всем своим весом и нащупывает пуговицу на ее джинсах.

И в этот миг ее страх сгущается в ярость. Она пихает его, вцепляется ему в волосы и изо всех сил кусает за ладонь.

Вкус крови. Она вгрызается сильнее.

– Ай! Ах ты сука! А-а-а-а!!!

Внезапно что-то меняется.

В голове наступает ясность.

Страх мгновенно уходит.

А с ним – и боль.

И слабость.

Остается только кровь, восхитительный вкус человеческой крови.

И жажда, которой она никогда прежде не осознавала, вдруг утоляется, принося облегчение, которое испытывает пересохшая пустыня при первых каплях дождя. Она полностью отдается этому вкусу, не слыша крика, с которым Харпер отдергивает руку. На его ладони – что-то темное и блестящее. Это – распахнутая зияющая рана в том месте, где должны быть мышцы кисти, а сквозь нее местами проглядывает кость. Он в полном ужасе смотрит на Клару, и она не спрашивает почему. У нее вообще нет никаких вопросов.

Ее с головой накрывает чистая, неуправляемая ярость, и Клара с неожиданной силой бросается на Харпера, валит его на землю и с упоением возвращается к тому самому вкусу.

Его сдавленный вопль затихает, а с ним – и невыразимая боль, которой она щедро одарила его, и теперь она остается наедине с этим мощным чувством наслаждения его кровью. Она вливается в эту слабенькую девушку, какой она себя считала до этого, и из глубин ее существа на поверхность всплывает некто новый – могущественный и настоящий.

В этот миг она сильнее тысячи воинов. Из мира уходит страх, а из ее тела – боль и тошнота.

Она замирает в этом моменте. Она чувствует полноту настоящего, свободного от прошлого и будущего, и продолжает насыщаться, а над ней раскидывается уютное темное и беззвездное небо.

Кровь, кровь

Хелен встает к телефону, но не успевает даже выйти из комнаты, как он замолкает. Странно, думает она с внезапно нарастающим ощущением, будто что-то не так. Она возвращается к гостям и видит, как Марк Фелт отправляет в рот огромный кусок летнего пудинга [4].

– Вкуснотища, Хелен. Дай Лорне рецепт, пожалуйста.

Лорна зыркает на мужа, перехватив этот камень в свой огород. Она открывает было рот, потом закрывает, потом опять открывает, но так ничего и не говорит.

– По-моему, – дипломатично отвечает Хелен, – я переборщила со смородиной. Лучше бы купила уже готовый пирог.

С верхнего этажа, из комнаты Роуэна, едва слышно доносится музыка, суицидальный мотив поверх гитарных риффов – та самая песня, которую Питер и Хелен в последний раз слышали много лет назад, еще в Лондоне, на самом первом свидании. Хелен почти разобрала слова – «Хочу тонуть в тебе, в сладкой твоей крови» – и невольно улыбается, вспомнив, как здорово провела ту ночь.

– Вообще-то ты мне нужен, – говорит Лорна Питеру, мурлыкая, как трущаяся о батарею кошка.

– Да? – удивляется он.

Лорна не сводит с него глаз.

– В профессиональном смысле. Я даже собиралась записаться к тебе на прием.

– На прием к старомодному традиционному врачу? – переспрашивает Питер. – Не слишком ли простовато для рефлексотерапевта?

Лорна улыбается:

– Ну надо же услышать все мнения, правда?

– Да, полагаю, ты…

Питера перебивает телефонный звонок.

– Опять? – восклицает Хелен, отодвигает стул и выходит из комнаты.

Возле телефона стоят часы, Хелен бросает на них быстрый взгляд. Пять минут одиннадцатого.

Она снимает трубку и слышит прерывистое дыхание дочери. Та будто запыхалась от быстрого бега.

– Клара?

Клара отвечает не сразу. Сперва неразборчиво мямлит, будто учится разговаривать заново.

– Клара, что случилось?

Потом речь Клары становится внятной, и Хелен чувствует, как рушится мир.

– Это кровь виновата. Я не могла остановиться. Это все кровь, кровь.

Тихо

Роуэн весь вечер просидел у себя в комнате, сочиняя стихотворение для Евы, но безрезультатно.