Захлопнув дверцу стиральной машины, Людмила приняла решение: она позвонит в скорую сама. Запустит программу ежедневной стирки и позвонит. До этого она опасалась, что врачи просто уедут, если Леня не даст согласие на лечение, ведь так оно и положено по закону, но…
Господи, но они же не слепые! Они увидят, в каком он состоянии, и уговорят его ехать в больницу. Пусть он не слушает ее, но их-то должен послушаться!
Пробка на новой бутылке с гелем для стирки никак не поддавалась. Людмила надавила сильнее, и из-под хрустнувшей крышки выплеснулась жидкость. Флакон тут же выскочил из скользких пальцев и покатился по кафелю, заливая его все той же прозрачной жижей.
Людмила тотчас засуетилась, как будто уборка была сейчас самым важным делом: убрала бутылку, поспешила за оставленной в кухне тряпкой.
Вернувшись обратно, она дернулась от неожиданности.
На краю ванны сидел Леня.
За весь день он так и не удосужился одеться, и сейчас его кожа казалась бледным студнем на фоне темных семейных трусов. От изнуряющей диареи он должен был похудеть буквально на глазах – любой человек похудел бы, – но его живот по-прежнему выпирал вперед внушительным бурдюком. Тощими были только руки и ноги да осунувшееся лицо.
– Лень… – Людмила остановилась на пороге, не зная, какие еще подобрать слова. Глядя в прищуренные, налитые кровью глаза мужа, она чувствовала себя совершенно беспомощной.
Совсем как его мать, когда ты бросила ее умирать.
Под сердцем похолодело. Мерзкий голосок проснулся не вовремя, совсем не вовремя.
– Скажи-ка мне вот что, – прозвучавший вдруг вкрадчивый голос Лени очень напоминал тот, внутренний, – зачем ты в четверг с утра заходила к маме в комнату?
Людмила опешила. Четверг? Дни недели спутались в ее голове, и она понятия не имела, о чем спрашивает муж.
Леня расценил ее молчание иначе.
– Ну что молчишь, стерва? – Прищуренные глаза сузились еще больше, бледная кожа собралась вокруг них тонкими пергаментными складками. – Заходила или нет? Говори!
Людмила наконец сообразила, что речь идет о дне смерти свекрови. Тогда был четверг, точно. Но зачем, зачем он сейчас спрашивает об этом? Сейчас нужно беспокоиться совсем о другом, как он не понимает!
– Говори!!! – взревел Леня, наклонившись вперед. Взгляд воспаленных глаз не отрывался от Людмилы.
– Я… – Влажные пальцы предательски-нервно комкали принесенную с кухни тряпку, но Людмила не могла заставить их остановиться. – Я не заходила к ней, Лень. Это же ты… Это ты ее утром нашел, помнишь?
– Я-то помню, – незнакомый голос мужа чеканил слова одно за другим. – Я все помню. А теперь ты вспоминай, стерва! Зачем к ней ходила?
Он не мог этого видеть. Он же спал. Да, он повернулся с боку на бок, но это же было во сне! Он даже глаз не открыл! То есть Людмила, конечно, не рассматривала его лицо, ведь она спешила, она должна была поскорее…
Она не видела тогда его лица.
А вот он тебя прекрасно видел.
Просто сначала не придал этому значения.
А теперь, похоже, сложил два и два, и…
– Она еще была жива, да? – Не отрывая пылающего взгляда от Людмилы, Леня медленно поднялся с ванны. – Мама была жива, а ты не вызвала скорую. Бросила ее умирать одну. Думала, я не догадаюсь, да?
– Леня, нет… – Людмила выставила перед собой руки, в которых до сих пор сжимала тряпку. – Ты что такое говоришь, Ленечка… Я…
– Убью! – вдруг страшно взревел муж и бросился на нее. Все, что Людмила успела сделать, – это отшатнуться назад и, прижимая к груди дурацкую тряпку, вжаться все в ту же стену, у которой недавно плакала.
Босые ступни Лени, рванувшегося вперед, заскользили на разлившейся шире жидкости для стирки. Нелепо вскинув сначала руки, а потом и ноги, он резко кувырнулся назад. Скрюченные пальцы правой руки успели зацепить шторку для ванны и с треском сорвали ее вместе с хрупким пластиковым карнизом.
В шорохе раздираемой шторки почти потонул глухой удар затылка о раковину, а затем левого виска о край ванны.
Когда обмякшее тело плюхнулось на кафель, своротив вытянутой ногой пустую корзину для белья, все звуки исчезли.
Все, кроме звона – тоненького-претоненького, невидимой нитью входящего в одно ухо Людмилы и выходящего из другого.
Ее взгляд остановился на белом пластмассовом колечке, отскочившем от шторки. Звон нарастал.
Дальше была согнутая нога Лени. На бледной коже темнели заросли волос. Вторую ногу, отведенную в сторону, не было видно – мешала лежащая на боку корзина для белья. Тоже белая. Звон пронзал голову уже не нитью, а иглой.
Леня лежал навзничь. Скомканная голубая шторка с дельфинами прикрывала его лицо и половину груди, но у левого плеча Людмила заметила медленно растущее темное пятно.
Режущий звон в ушах не смолкал, и смысл этого пятна постоянно ускользал от нее, не желая укладываться в голове, пока Людмила не подняла взгляд выше. Края ванны и раковины над головой мужа тоже были испачканы.
Багровое на белом.
Звон оборвался, сменившись воплем. Ощутив напряжение в горле, Людмила поняла, что кричит она сама. Выдохнув со стоном остатки воздуха, она бессильно сползла по стене вниз. Руки, наконец выпустившие тряпку, обхватили лицо, оставив место лишь для потемневших выпученных глаз.
Ее Леня… Он…
Он начал двигаться. Точнее – его живот. Это напоминало то, что Людмила успела заметить тогда на кухне и – теперь она это понимала – то, что происходило с ее грыжей в ту ночь. Внутренние толчки, невидимое движение чего-то чужеродного, трение живой ткани о ткань, смягченное розоватой слизью…
Он ведь как-то покинул тело старухи той ночью. Не оставив следов. И если бы скорая приехала раньше…
Что, если бы ее спасли? Спасли, если бы…
Если бы ты вызвала врача сразу, а не тряслась у себя в комнате до утра, как трусливая сука.
Людмила подобрала ноги и тяжело поднялась с пола.
Теперь подрагивало все тело Лени. Со стороны могло показаться, что он пытается перевернуться, но она-то знала, в чем дело. Точнее, в ком.
Человечек-слизняк. Он пытался выбраться наружу. И как только выберется – она позвонит в скорую. Придумывать ничего не нужно: муж поскользнулся в ванной, ударился головой. Они сразу приедут.
Но сперва…
Сперва ей предстоит сделать еще кое-что.
Опираясь на стену, Людмила скрылась в кухне. Послышался шорох выдвигаемого ящика, а следом – металлический перестук. Вскоре она вернулась с ножом в руке. Нож был не самый большой, но зато острый. После заточки им еще не пользовались.
Людмила переместилась к противоположной стене коридора. Теперь ее не было видно из-за наполовину распахнутой двери в ванную.
Обхватив рукоятку ножа двумя руками, она приготовилась ждать.
Все произошло быстрее, чем она думала.
Тихая возня в ванной сменилась шуршанием шторки. Значит, человечек-слизняк уже выбрался наружу. Каким именно способом, знать она не желала. Лишь надеялась, что Леня при этом не слишком пострадал.
Загромыхала сдвинутая с места бельевая корзина. Похоже, он уже приближался к выходу из ванной.
Людмила поудобнее расставила ноги. Торопливо вытерла о платье сначала одну вспотевшую ладонь, потом – другую. Снова вцепилась в рукоятку.
Шорох продолжался. К нему присоединились ка кие-то приглушенные шлепки. В памяти у Людмилы возник звук, с которым человечек-слизняк шлепнулся на пол с ее кровати в ту ночь.
Дверь едва слышно скрипнула, приотворяясь шире. Ждать дальше не было смысла. После расставания с мелкой тварью для Лени счет мог идти не на минуты, а на секунды.
С некоторым усилием отлепив левую ладонь от сжимающей нож правой, Людмила рванула дверную ручку на себя и бросилась вперед. Она помнила, каким скользким и изворотливым был человечек-слизняк. Медлить с ним было нельзя.
И она действительно сделала все быстро.
Нож, влажно хрупнув, вонзился в то, что выползало из ванной – белое, дряблое, в багровых разводах.
