У Герберта закружилась голова. Промелькнула мысль, что хорошо бы сейчас просто потерять сознание, но вслед за ней пришла еще одна, холодная и реальная. Такой роскоши, как беспамятство, ему не видать.
– Но мы же не хотим испортить все зубы, верно? – продолжал Мортон. – У вас могут быть и годные экземпляры. Вот этот замечательный набор зубных зубил позволит нам вырубить любой образец вместе с корнями напрямую из десен. К ним и молоточек идет в комплекте, видите? Не правда ли, изящный? Зубило – мощный инструмент. Снизу мы можем пробить кость до канала нижней челюсти и залезть в подбородочное отверстие. А сверху – и того интересней, там и большую нёбную артерию можно продырявить, и в околоушной проток попасть. И даже перфорировать, а то и вовсе прошибить насквозь верхнечелюстной синус или, говоря иначе, гайморову пазуху.
Герберт пытался перестать слушать, но не мог. Каждое слово затягивало, каждое – отдавалось холодком где-то внутри. И лишь одна мысль пробивала его насквозь. Мысль о том, сколько шансов повеситься он упустил. Он хотел сделать это после каждого протрезвления, но так и не решился. И вот она – расплата.
– А это – моя гордость. – Мортон взял в руки небольшую коробочку с длинным заостренным штырем и заводным ключом. – Зубной бор на пружинном механизме. Завода хватает на две минуты. Представляете – целых две минуты зазубренный кончик вращается и вгрызается вам в кость. Две минуты ада – а после заводим, и все повторяется заново. Это вам не старые ручные модели, от которых на пальцах оставались мозоли.
Полковник растянул покалеченные губы, и они сложились в подобие жутковатой улыбки. Перехватил взгляд Герберта и, словно спохватившись, потянулся еще к одному инструменту.
– Ах да. Вы же не подумали, в самом деле, что мы ограничимся только зубами? Вот, взгляните, – эта штука называется секатор языка. Захватываем цепочкой участок мягкой ткани, затягиваем вот этим винтом – и отсекаем кусочек за кусочком. Можно использовать не только на языке – губы, щеки – этому малышу все под силу. Что скажете?
Герберт ощутил, как внизу живота нарастает резь.
– Да не молчите вы. Пока язык еще цел, используйте его. Как вам моя коллекция? Нравится? Ну что, приступаем? Готовы?
– Нет… Пожалуйста… – Вместо голоса у него получился лишь тихий свистящий шепот.
– Нет? – Мортон сделал удивленное лицо, но глаза оставались холодными, злыми. – Мне казалось, вам будет интересно сравнить свои методы с моими. Ведь мы с вами почти коллеги, не так ли?
Герберт вдруг увидел, что последними в ряду инструментов лежат знакомые ему плоскогубцы – точь-в-точь такие, как у него были в Бельгии. И – тут его сердце пропустило удар – нож. Нож с инициалами «Г» и «О».
– Впрочем, – полковник перехватил его взгляд, – мы можем забыть старые обиды. Всего этого можно избежать, если…
– Если что?! – почти выкрикнул Герберт. – Что нужно сделать, скажите!
– Сущие пустяки. Вы знаете, где ваша дочь?
– Элис?.. – Герберт задохнулся от этого имени. – Разве она жива?
– Жива и здорова. Росла у меня и была всем обеспечена. Ей сейчас семнадцать. И, представьте себе, у нее отличные молодые зубы.
Герберта будто вновь окунули в ледяную воду.
– Зубы? – переспросил он.
– Здоровые и крепкие зубы. Раз уж вы не знаете, где мои зубы, и не хотите, чтобы я забрал ваши, то отдайте мне зубы Элис.
– Боже… – выдохнул Герберт.
– Вы ее отец. Вы имеете право передать мне в собственность ее зубы. Подпишите дарственную, у меня все готово. – Он достал лист бумаги, испещренный ровными чернильными строчками. – Подпишите – и уйдете отсюда, сохранив все свои зубы.
– Боже мой…
– Ну или я отпущу ее, и продолжим с вами. – Он взял в руки «пеликан», ослабил винт, прищурился, вымеряя расстояние между кончиками инструмента. – Что вы выбираете?
Герберт зажмурился.
– Что вы выбираете, Освальд? – прогремел полковник Мортон. – Чьи зубы мне забрать? Ваши или ее? Ну же?! Отвечайте!
Мир покачнулся. Мир встал на ребро, как монета. Боль, бесконечная боль – или пустота. Та самая пустота после пятой кружки джина… Когда-то он сделал выбор. Сейчас у него второй шанс.
Люди ведь меняются? Или нет?
– Ее… – прошептал он.
– Громче! Не слышу!
– Ее зубы…
– Что вы там мямлите, Освальд! Скажите четко и ясно, что вы хотите, чтобы я выдрал все зубы у вашей дочери!
– Я… Я хочу, чтобы вы… Чтобы вы выдрали все зубы… у… у моей дочери.
– Громче, Освальд!
– Я! Хочу! Чтобы вы выдрали! Все зубы! У моей дочери!
– Хорошо. – Мортон ослабил ремень, стягивающий правую руку пленника. – Вот вам перо, читайте и подписывайте.
Герберт пытался прочесть прыгающие перед глазами строки. По щекам текли слезы. Слезы отчаяния? Жалости? Или облегчения?
Пальцы онемели. Он несколько раз сжал их в кулак, обмакнул перо в чернильницу и подписал документ.
Мортон глянул на него, забрал бумагу и поднял ее. Где-то сзади, за спиной Герберта, прошелестел тяжелый вздох. Тихие шаги – и в поле зрения пленника появилась девушка.
Он сразу узнал ее. Хотя последний раз видел совсем крохой, когда уходил в армию. Слишком уж похожа на мать.
Мортон протянул ей подписанную бумагу.
– Я говорил тебе. – На его губах опять появилась искореженная улыбка.
– Вы были правы, – отозвалась девушка.
Герберт смотрел на нее, хватая воздух ртом.
– Элис… Крошка моя…
Девушка взглянула на него почти с тем же выражением, что было у Мортона, – как на таракана. Нет, не совсем так. Кроме брезгливости и презрения, в ее взгляде было что-то еще. Куда сильнее. Куда горячее. Куда ярче.
Ненависть.
– Ты знаешь, что стало с мамой? – спросила она, еле сдерживаясь.
Герберт хотел мотнуть головой, но не смог – она была по-прежнему зафиксирована.
– Когда ты ушел тем утром, она ждала. Ждала меня. Ждала, ведь ты обещал. Обещал, что придешь к мистеру Мортону, и он вернет меня ей. Ждала каждый день. День за днем.
Элис была словно противоположностью Мортону. И если его глаза замораживали, то ее – прожигали насквозь.
– Потом ей сказали, что тебя видели в Портсмуте. Что ты уплыл. Сбежал. Мама… – Ее голос прервался, она упрямо мотнула головой, будто отгоняя слезы. – Мама пыталась повеситься. Сделала петлю, залезла в нее. Та затянулась, но не убила ее. А вылезти она уже не смогла. Врач сказал потом – она умирала четыре дня.
Глаза девушки увлажнились, и она сотряслась в беззвучном рыдании. Мортон обнял ее, и она уткнулась ему в плечо.
– Все это время, – проговорил полковник, – я учился работать с зубами. И учил Элис. Сейчас она – лучший дантист в Саутгемптоне, а может быть, и во всем королевстве. А лучшие врачи – лучшие во всем. И в том, как вылечить, и в том, как причинить боль.
Он стиснул руку Герберта, вернул ее на поручень кресла и крепко затянул ремнем.
– Ты готова, Элис? Тогда приступай.
Девушка приняла кожаный фартук, так похожий на мясницкий. Надела плотные перчатки. Оглядела инструменты:
– Расширитель челюстей. Зафиксируем. А потом, пожалуй, зубной ключ и сразу – «козью ножку».
Агния Романова
Во имя воды
Он хотел попасть сюда на практику – любой ценой.
А никто из однокурсников не хотел. Они смеялись и отговаривали: грязь, тяжелая работа, никаких знакомств на будущее.
Макс вышел из проходной на залитый солнцем асфальт. Через пять минут надо явиться к главному технологу. Лера-Леруся, чем он тебя, сволочь, приманил? Ночные смены брала, пропадала допоздна, дома только привет-пока. И напевное «Денис Никитич сказал… Денис Никитич показал!» Тьфу. Чтоб он провалился, что он, голливудская звезда?
Да, Лера старше на год и гордилась, что устроилась на работу по специальности, но, во имя всего святого, чем там гордиться?
Макс грезил о чистеньком офисе, чтобы видеть канализацию только на мониторе. Лера, куда же тебя понесло…
