– А вот и брат Пустельга… – Из-за исполинской ели выходит брат в окружении трех понтигалов. Тех самых, с которыми я оставил его в корчме… Неужто западня? – Ты должен был уснуть, брат, а я должен был перерезать тебе глотку – только и всего! Этого хотел Игумен. Но там, в корчме, ты…
Тирада брата обрывается, едва острие дротика пронзает его шею. С красным оперением! Помнится, хозяин этих дротиков говорил, что красные – самые убойные. Не соврал: брат хватается за шею и широко раскрывает рот, шрам на его лице багровеет, взгляд становится стеклянным. Он падает.
Я не успеваю переснарядить духовую трубку, и тяжелый сапог понтигала выбивает из меня дух, следом мое лицо встречается с латной рукавицей; в голове звенит, мир застлала красно-бурая пелена.
– Ты ответишь за Яцека, крысеныш. Я буду выбивать тебе зубы кусочек за кусочком! Я буду тянуть ногти из твоих разбитых фаланг! Ты будешь молить о смерти… – почти кричит раскосый понтигал.
– Не будет, – говорит другой понтигал с синей повязкой на руке, тот, с кем мне довелось «поболтать» в корчме. – Пан Псарь рассказывал, как на него охотились эти ребята, и одного из них поймали. Его кромсали кусочек за кусочком несколько дней кряду, но он даже не пикнул. Подох себе тихонько, когда потерял много крови. Ты посмотри в глаза этому ублюдку – там же ничего человеческого. Уж не знаю, сколько жуткий старик заплатил Пану, чтобы тот согласился на все это представление…
Ты прав, понтигал, ты прав… И я готов ко всему, что вы собираетесь со мной сделать.
– Жуткий старик заплатил, чтобы мы привели монашка живым. Так что забудь…
– Но ведь никто не говорит про убийство! – вступает третий, похожий на прямоходящего рыжебородого борова понтигал. – Айгын мог бы побаловаться, а потом…
– У нас нет времени! Мы и так возились слишком долго. Старик ждет, и что-то мне подсказывает – его лучше не злить. Хватит препираться. Яцек знал, на что идет. Это не бой в поле по всем правилам войны, это охота на сумасшедшего говнюка. Мы свое получим, Хозяин щедро заплатил за весь этот театр, осталось стрясти причитающееся со старика.
Как жаль… Сегодня меня не будут пытать. Жуткий старик: и думать нечего – они говорят об Игумене. Вдвойне жаль, что мне так не повезло со смертью; я боюсь даже думать, что Игумен сделает со мной. Меня связали и понесли на шесте как добычу.
Это место всегда будет хранить следы жуткой гекатомбы, продолжавшейся многие поколения. Жертвенные столбы, ржавые цепи, деревья в роли живых плах – все здесь кричит о бесконечном страдании: кажется, что разверстые рты мертвецов до сих пор кричат. И посреди этого ужаса возникает тоненькая фигурка в буром рубище. Человек откидывает капюшон балахона: костистое лицо, выцветшие светло-голубые, почти белые глаза и орлиный нос. Игумен.
Понтигалы останавливаются в добром десятке шагов от старика; меня, как тюк с тряпками, грубо бросают на землю.
– Мы привели его, старик. А теперь твоя часть сделки: тысяча гальдов. Хочу сказать, что это была по-настоящему тяжелая работа, – уверенно, но с заметными нотками страха молвит «Старший».
– Вы опоздали…
– Знаю-знаю. Но ты сам понимаешь, что твой парнишка очень искусен насчет убийства. Кучу народу положил. Ребята из крепости Пацека доложили, что купец приходится крысенышу двоюродным дядей! Он ослепил собственного дядю и вырезал ему язык… Он убил всех своих родных… Это самый отбитый сукин сын, которого я встречал.
– Я знаю, – негромко говорит Игумен и улыбается.
– Пожалуйста, я не хочу торговаться. Мы отняли у тебя немного времени, но он убил нашего воина. Я думаю, это сопоставимые вещи.
– Не волнуйся, понтигал. Торга не будет, вы не покинете этот лес. Вы умрете.
– Но… Ты совершаешь большую, просто огромную ошибку! Мы лучшие люди самого Псаря, у тебя будут проблемы, ты… Ты.
– У всего есть своя цена, господа. Псарь продал вас с потрохами.
Говорят, что понтигалы никогда не поворачиваются к врагу спиной, не бегут с поля боя и с достоинством встречают смерть. Какая гнусная ложь… Я никогда прежде не видел, чтобы грузные люди бегали так быстро. Но Игумен не врал: не суждено им покинуть Мжэржский лес. Три черные стрелы с вороным оперением настигают их по очереди: судя по всему, стрелял один человек, но настоящий мастер своего дела.
– Вот мы и встретились, мой мальчик. Последний из Пустельг, самый крепкий птенец в помете! – Игумен вскидывает руку, и кинжал из рукавной петли падает ему в ладонь. Я открываю глаза шире, чтобы встретить свою смерть, но старик перерезает мне путы… – Встань, мой мальчик. Наверное, ты думаешь, что я изощренно лишу тебя жизни? Отнюдь. Ты слишком дорог мне. Драгоценный мой, ах! Я с самого детства наблюдаю за тобой: ты всегда был самым скрытным, самым хитрым, самым подлым, но и самым искусным. Ты предал всех, кого мог, ты убил своих родных. Ты убил бы и меня, если б хватило ума и сил. О! Я уверен, будь у тебя больше времени – ты бы непременно и меня переиграл. А я уже стар, мой ум уже не столь остер… Возьми…
Из складок робы старик достает небольшую книгу в кожаном переплете. Я запомнил ее на всю жизнь: это Кодекс Серой радуги. Сколько утомительных часов я провел, сидя над копией этой книги и переписывая каждую ее строчку. Благодаря ей я научился читать и писать. Это… Подарок? Но…
– Возьми. Теперь он твой! Только человек вроде тебя способен собрать новый выводок Воробьев, вырастить их в Рябинников и, возможно, отобрать Аиста из стаи Пустельг. Я передаю тебе власть, мой мальчик. Аист будет свободен: ты готов сменить оперение?
– Да. – Я сглатываю, тело бьет мелкая дрожь. – Черт возьми, да…
– Все так, как я планировал. Как и должно быть…
Я повинуюсь и подхожу ближе, Игумен крепко сжимает мою ладонь и вкладывает в нее кинжал. Он правит моей рукой и бьет себя в сердце. Когда пелена страха спадает, я продолжаю то, что он начал: остервенело бью старика в грудь бритвенно-острым кинжалом. Бью и бью без устали, пока под моею рукой не возникает хлюпкое алое месиво. Все кончено.
– Аист будет свободен! – Из кустов можжевельника на поляну выходит отец Бочкарь, игумен ордена Кровавых пивоваров. Его братья облачаются в латы, повторяющие очертания тучных тел. Их бордовые мешковатые рясы не позволяют различить обман: Кровавые пивовары хороши в открытом бою.
– Аист будет свободен! – С верхушки раскидистого клена на землю почти бесшумно спрыгивает отец Тетива, настоятель ордена Ночного тиса. Его стрелки славятся своей скрытностью: еще ни одного из его лучников не удалось поймать.
– Аист будет свободен! – В нескольких шагах от меня из кустов выходит плешивый человек в грязной зеленой мантии, в руках он держит посох-лопату. Это отец Звездонос, основатель и бессменный лидер ордена Чумных кротов. Его воспитанники преуспели в искусстве подземной войны. Они зарабатывают тем, что копают тоннели в расположение врага и проводят по ним солдат вражеской армии. Говорят, что конец света начнется после того, как Чумные кроты найдут ад и освободят Дьявола.
– Аист будет свободен! – кричат они хором. – Аист свободен, да здравствует Игумен!
Я принимаю этот сан, я готов сменить оперение…
Сергей Возный
Бесова капуста
Козья ножка никак не желала скручиваться. Может, бумага тому виной – затертый кусок петроградских «Известий», неведомым путем угодивших в эти края, – а может, зрелище перед носом. Три тела, висящие на карагаче, будто багровые, переспелые плоды. Запах еще не пошел, но мухи слетелись со всех уездов, облепили мясо гудящим роем. Отложат яйца, закопошатся черви…
На этой мысли Никита вздрогнул, и бумага порвалась. Лоскут с нелепой надписью «…рьба с тифом на железных до…» торчал теперь в сторону дразнящим языком паяца.
– А ну дай! – протянул руку Калюжный. – Бросал бы смолить и махру бы не переводил! Мамкину титьку тебе в самый раз!
Грубые, желтые от никотина пальцы управились вмиг, скрутили газету кулечком и заломили у основания. В довершение щедрот достал даже главное свое сокровище – кисет из саржи, с вышитыми гладью сабельками, крест-накрест. Зачерпнул табака самокруткой, до краев.
