Меж молотом и наковальней (СИ) - Алмазная Анна

— Катя… — осторожно спросил Саша. — Что случилось?

И я даже на миг сама поверила своим беспечным словам:

— Ничего не случилось. Скажи Ли… что я ей очень сильно благодарна.

— За что? — переспросил Саша, в голосе которого явно начала читаться тревога.

Что ж, дураком он никогда не был, правильные выводы делать умел. И «чувствовать» собеседника, увы, тоже.

Я лишь ответила:

— Она знает, — и повесила трубку раньше, чем Сашка начал задавать вопросы.

Войдя в свой кабинет, я кинула вибрирующий телефон на диван и села за стол. Сашка пробовал перезвонить, но что я ему могла сказать? Что я им всем могла сказать?

Меня бросало то в жар, то в холод, ручка дрожала в пальцах, буквы не хотели складываться в слова, но страдать над последней запиской у меня не было времени. Надо спешить. А уходить так, не прощаясь, наверное, не совсем хорошо.

Мне было хорошо с вами. На самом деле хорошо. Я знаю, что расставание будет болезненным, для меня и для вас, но это должно было произойти. Вы живете дольше, чем я… значительно дольше. И, может, лучше, если вы запомните меня такой: молодой и веселой, а не занудной и надоедливой старухой.

Не жалейте о том, что произошло. Не отравляйте болью память обо мне. Ведь иначе даже там, за чертой, я не смогу обрести покоя.

Я люблю вас, и тебя, Маша, твою строгость, твою серьезность, и тебя, Пу, твою шаловливость и любознательность, и тонкую иронию Призрака. Я люблю и Маман, ее мудрость, которую она прячет за маской безразличия. Я люблю царственную Ли и ее заботливого Сашу…

Скажите Анри, что я и его любила. И жаль… что не могу ему это сказать при встрече. Жаль, что не смогла ему до конца поверить. И не вините его в том, что со мной произошло… Анри никогда не хотел мне зла.

Теперь я это понимаю. Теперь, когда увидела, что такое настоящее зло, я на все смотрю иначе.

Будьте счастливы, это сделает счастливой и меня. Даже там… в другом мире.

Осталось совсем немного времени. Я долго стояла под душем, глядя, как стекают в решетку слива струи воды и пыталась успокоиться. Ничего страшного. Все через это проходят. Когда-нибудь. Высушила волосы, убрала их в замысловатую прическу, быстро нанесла макияж: умирать так красиво. И даже одежду получше подобрала, к случаю… Пусть и джинсы, но марковые, которые я так любила. Сапожки на высоком каблуке, а что? И шапки не надо, к чему прическу портить, и капюшона короткой, до талии, куртки хватает.

Маша бы не одобрила. Маша это курткой не считала. Но в более длинной на метле сидеть неудобно, а кто в такие моменты беспокоится о насморке? Интересно, ведьмы действительно попадают сразу в ад? Даже если никому, по сути, ничего плохого не сделали?

Я провела пальцами по письму, белым прямоугольником выделяющимся на столе, механически сунула в карман четки, попросив у Бога сил на следующий шаг, открыла окно, впуская морозный воздух, и восхитилась. Солнце золотило свежевыпавший, пушистый еще снег искорками, иней укутал деревья, и все казалось таким… сказочным, наверное. Я натянула перчатки, закрыла глаза, вдохнула всей грудью морозную свежесть и позвала.

Метла отозвалась как-то неохотно и далеко не сразу, я уже начала думать, что не получится. И одна мысль об этом напугала гораздо больше, чем неведомая встреча и ее последствия. Ведь если я не смогу попасть к этому уроду, я не спасу Ли…

Боже, только не это… пожалуйста!

Боль скрутила внутренности, страх провел лапой по позвоночнику, и в тот же миг на кристально чистом небе показалась черная точка. Она росла, вытягивалась в линию, и вскоре ручка метлы привычно и аккуратно скользнула мне в ладонь.

Моя хорошая… что же ты позволила пометить себя кому-то помимо хозяйки? Да и как он тебя нашел-то… в пещерах Анри?

От одной мысли о вампире стало горько и тошно. Надо было выслушать. Надо было доверять. Анри ведь явно знал больше, чем говорил. Но… теперь поздно.

Может, в следующей жизни я буду умнее.

Если эта следующая жизнь когда-нибудь будет.

Телефон вновь занудно завибрировал, ему вторил стук в дверь и тихое Машино:

— Катя?

Но уже все решено. И ничего уже не изменишь. И, вскочив на метлу, я вылетела в окно. В морозный, такой пленительный воздух. В чарующую красоту моего последнего полета.

И вдруг на миг так захотелось жить, аж до боли.

— Катя! — крикнул кто-то снизу, но я уже не слушала. Временами лучше не оглядываться. Потому что как оглянешься, так больше и не полетишь…

— Каа-а-а-а-а-а-а-атя!!!

Кричала Пу. Неслась внизу по сугробам белой тенью, а потом упала вдруг в снег и заплакала. Прости, родная. Но коленки заживут, а вот Ли, если я останусь, вернется вряд ли.

Лес проносился внизу белоснежной паутиной, мороз все крепчал, и руки в перчатках закоченели, как и неприкрытые курткой бедра. Да и капюшон то и дело слетал на плечи, и тогда начинали мерзнуть щеки и уши.

Вырядилась, чтоб тебя! Сколько лететь-то? Надеюсь, что недолго, иначе получит мой враг бездыханную ледышку. А, может, оно и к лучшему?

Проблеском в частой чаще мелькнула речка, березки вдруг как-то резко сменились елками, запахло хвоей и смолой. Метла не слушалась хозяйки, неслась куда-то сама, над лесом, на счастье, минуя городские постройки… ибо объяснить ведьму на метле, пролетающую над деревней, наверное, было бы не слишком легко.

«Анри!» — мысленно позвала я, не надеясь, что он откликнется. Спит, наверное, что еще делать вампиру посреди дня?

«Анри, прости меня».

«Катя, — ответ был мягким и каким-то мучительным, будто продирался сквозь толщу воды. — Ты куда опять влипла, моя хорошая?»

«Никуда не влипла».

«Тогда приходи ко мне… я вернулся в те пещеры, инквизиция меня там больше не ищет…»

«Может, позднее…» — ответила я и отключилась от его тихого голоса.

Разговаривать вдруг резко расхотелось. По щеке, портя макияж, пробежала слезинка, в груди стало тесно, но я выпрямилась на метле, сжала зубы и постаралась улыбнуться. Не, ну а что? Умирать так с песней! Как полагается гордой ведьме… последней в своем роду.

Где-то впереди начали появляться высокие отвесные скалы. Врезаться бы в этот серый с темными прожилками монолит, но фигушки… мой милый кукловод хотел свою жертву живьем. И невредимую, до поры до времени.

Метла ловко летела в щелях скал, и уже почти выскользнула из серого лабиринта, как со сколы сорвалось что-то огненно-рыжее. Удар в плечо, укус в шею, толчок в грудь сильными лапами. И, стремясь стянусь с себя обезумевшего зверька, я отпустила метлу и вцепилась обеими руками в пушистую шкуру. Зря. Зверек вдруг вырвался, скользнул на одну из скал, метла устремилась куда-то вперед, а я…

Я почувствовала, что лечу. Обиваюсь обо все, о что можно и что нельзя, лечу в колючую, будто наполненную иголками расщелину. Хрустнули ребра, наверняка, ломаясь, по груди разлился огонь боли, но в тот же миг полет, наконец-то, прекратился. Внезапно. Ударом об усыпанную камнями, такую твердую землю.

Я лежала на спине, смотрела в прятавшееся среди нависших скал ультрамариновое небо и тихо плакала. Себя не жаль. Жаль, что умру зря. И Ли… Ли умрет со мной. Из-за меня. Несправедливо! Боже, как же это глупо и несправедливо!

А на одной из скал показалась вдруг, размылась в слезах, острая мордочка с внимательными ушками… Лиса, а это была лиса, заглянула в расщелину и начала медленно спускаться, осторожно ступая на скользкие, припушенные снегом скалы.

Мало ей? Неужели этой сволочи мало? За что?

Наверное, последний вопрос я задала вслух. Лиса остановилась, прислушалась, сложив уши, и вдруг гневно затявкала. Будто и в самом деле была на меня страшно обиженна.

— Я не трогаю таких, как ты, — выдавила из себя я, и вновь раскрутилась на гневное тявканье.

И тяфканье это так удивило, что даже болеть на время перестало. Наверное, адреналин постарался. Таки умирать я буду с музыкой.

Интересно, когда она спустится, что она будет делать? Жрать меня живьем? От подобной мысли стало почему-то смешно, но смеяться было больно. Дышать больно. Жить больно… и с каждым мигом становилось все больнее.