Она проследовала за ним через лужайку к Главному Залу.
Столы были накрыты к завтраку, но при этом за ними никого не было. Буфетная стойка поросла, как осенними грибами, блюдами с медными крышками. Три довольно юные девы замерли в терпеливом ожидании за этой баррикадой.
— Поможем себе сами, — живо предложил Ридкулли, приподнимая крышку с одного из блюд.
— Официанты и им подобные производят слишком много шума — это какая-то шутка, — он потыкал то, что находилось под крышкой, и подозвал одну из девушек.
— Ты которая из них? — спросил он. — Молли, Полли или Долли?
— Молли, ваша милость, — ответила девушка, приседая в реверансе и слегка трепеща. — Что-то не так?
— Не так — не так — не так, ооо, не так — не так — не так! — подхватили две другие девушки.
— Что случилось с копченой селедкой? Что это такое? Смахивает на мясной пирожок, засунутый в булку, — сказал Ридкулли, сверля девушек глазами.
— Миссис Панариция дала распоряжение поварам, — объяснила Молли нервно. — Это…
— йя — йя — йя!..
— …это гамбургер.
— Объясни мне, — сказал Ридкулли. — Зачем ты соорудила из своих волос улей, умоляю? Из-за него ты похожа на спичку.
— Прошу вас, сэр, мы…
— Ты ходила на концерт Музыки Рока, не так ли?
— Да, сэр.
— Йа — Йа.
— И ты, — эээ — ты кидала что-нибудь на сцену?
— Нет, сэр!
— Где миссис Панариция?
— В постели с холодным компрессом, сэр.
— Неудивительно. — Ридкулли повернулся к Сьюзан. — Боюсь, люди здесь забавляются дурацкими гамбургерами.
— На завтрак я ем только мюсли, — сказала Сьюзан.
— Есть овсянка, — сказал Ридкулли. — Ее готовят для Казначея, потому что она не действует возбуждающе. — Он приподнял другую крышку. — Да, вот она, никуда не делась. Есть вещи, которые Музыке Рока не под силу изменить, и одна из них — овсянка. Позволь за тобой поухаживать.
Они расположились друг напротив друга.
— Ну, разве это не прелестно? — сказал Ридкулли.
— Вы смеетесь надо мной? — спросила Сьюзан подозрительно.
— Не так чтобы. Мой опыт мне подсказывает, что в сельдевых сетях оказывается все-таки в основном сельдь. А для смертного пользователя, такого как я, интересно каким образом Смерть вдруг превратился в юную девушку из ходячей натомии, к которой мы привыкли и к которой… привыкли.
— Натомии?
— Другое обозначение для скелета. От «анатомия», вероятно.
— Он мой дедушка.
— О. Да, ты же говорила. И что, это правда?
— Звучит довольно глупо. Впредь я буду называть кого-нибудь другого.
— Поработай на моем месте минут пять, а потом будешь говорить о глупости, — он извлек из кармана карандаш и осторожно приподнял им верхнюю половину своей булочки. — Гляди-ка, а тут еще и сыр, — сказал он с осуждением.
— Он куда-то исчез, а я вдруг узнаю, что все унаследовала я. Я хочу сказать, я ведь об этом не просила! Почему именно я? Расхаживать повсюду с этой дурацкой косой — это совсем не то, что я ждала от жизни.
— Это безусловно не то, о чем рассказывается в книжках про удачные карьеры, — сказал Ридкулли.
— Именно так!
— И я полагаю, тебя весьма это тяготит? — спросил Ридкулли.
— Мы не знаем, куда он делся. Альберт говорит, что его что-то тяготило, но он так и не сказал — что.
— Боги! Что такое может тяготить Смерть?
— Альберту кажется, что он способен… наделать глупостей.
— Бог ты мой. Не очень глупых глупостей, я надеюсь. Да и разве это возможно? Это было бы… самосмертоубийство. Или смертоцид.
К удивлению Сьюзан, Ридкулли похлопал ее по руке.
— Но я уверен, что мы все можем спать спокойно, зная, что мы на твоем попечении, — сказал он.
— Но там такой беспорядок! Хорошие люди умирают глупой смертью, плохие доживают до глубокой старости. Все так неорганизованно! Во всем этом никакого смысла! Никакой справедливости! Я хочу сказать, этот мальчик…
— Какой мальчик?
К ее изумлению и ужасу она почувствовала, что краснеет.
— Просто один парень, — сказала она. — Он должен был чрезвычайно нелепо умереть, я собралась спасти его, и тут его спасла музыка, и теперь она ввергла его во все неприятности, какие только бывают, и я все равно его спасу, и не знаю, почему.
— Музыка? — переспросил Ридкулли. — А не играет ли он на чем-то вроде гитары?
— Да! А откуда вы знаете?
Ридкулли вздохнул.
— Если ты волшебник, у тебя инстинктивное чутье на такие вещи. — Он еще немного потыкал свой гамбургер. — И зачем-то салат-латук. И один очень, очень тонкий ломтик соленого огурца.
Он позволил верхней половине булочки упасть на место.
— Музыка живая, — сказала она.
Что-то, пытающееся в течение последних десяти минут достучаться до внимания Сьюзан, пустило в ход ноги.
— О, мой бог!.. — произнесла она.
— Которого из них ты имеешь в виду? — деликатно осведомился Ридкулли.
— Это же так просто! Она расставляет ловушки! Она изменяет людей! Они хотят играть музыку… Я должна идти, — заявила Сьюзан поспешно. — Эээ — большое спасибо за овсянку.
— Но ты ведь даже не попробовала ее, — заметил Ридкулли кротко.
— Да, но… но я очень хорошо ее рассмотрела.
Она исчезла. Через некоторое время Ридкулли наклонился вперед и поводил руками в том месте, где она только что сидела, просто на всякий случай. Затем он пошарил под мантией и извлек постер Свободного Фестиваля. Здоровенная хреновина с щупальцами — вот что было проблемой. Сконцентрируйте достаточно магии в одном месте, и ткань мироздания расползется на пятке, как декановы носки, которые, как мог заметить Ридкулли, последние несколько дней были чрезвычайно ярких расцветок.
Он помахал девушкам рукой.
— Благодарю вас, Молли, Долли и Полли, — сказал он. — Можете убрать все это.
— Йа — йа!
— Да-да, спасибо.
Ридкулли почувствовал себя очень одиноко. Он действительно наслаждался беседой с этой девушкой. Она оказалась единственным человеком, который не свихнулся и не был окончательно поглощен чем-то, чего он, Ридкулли, совершенно не понимал.
Он побрел было к себе в кабинет, но по дороге на него обрушился грохот, несущийся из комнат Декана. Дверь была приоткрыта.
