Чада, домочадцы и исчадия (СИ) - Снежная Дарья

Жители Малых Елок смолкли, услышав мой вопрос.

Староста понятливо подсказал:

—  Подворье Демьяна там!

Не то чтобы я так уж прониклась добрыми чувствами к нечисти за эти два дня —  просто уж лучше пусть они меня побаиваются, чем поймут, что никого никуда изгнать я не смогу по техническим причинам.

Первое время пес шел по следу неуверенно —  видно, раньше ему носом работать не доводилось. Но освоился быстро, не отнять, и шустро припустил вперед.

Обежал подворье гончара по кругу, прочесал двор, нырнул в дом (оттуда, вопреки моим ожиданиям, не раздался истошный женский визг —  видно, хозяйка была здесь же, снаружи). Минут через десять выскочив из избы (мне показалось, или он при этом и впрямь облизнулся?) и исчез в сарае. Сарай проверил и, вернувшись ко мне, отрицательно мотнул головой: чудой-юдой не пахнет.

Порядок проверки я решила не менять —  вот как рассказывали, в таком порядке и дворы проверять станем. А то я ведь в местных политесах и иерархии мало понимаю, нанесу еще смертельную обиду кому ненароком...

Не нанесла: ни у одного из заявленных подозреваемых не было обнаружено вещественных (вернее сказать, ольфакторных) доказательств вины.

Что ж, переходим к плану “Б”!

Первым делом мой четвероногий безымянный друг обежал деревню по периметру. Вид имел деловой, сосредоточенный. Производил при этом сильное впечатление: собака с нахмуренным лбом —  зрелище не рядовое.

Понимая, что оборжать союзника в присутствии множества зрителей —  так себе решение, я старательно удерживала серьезное лицо, и даже немножечко хмурилась: пусть местные видят, что я девушка суровая, к легкомыслию не склонная и к проблемам вверенного моей опеке населения отношусь со всей серьезностью.

К тому же, насколько я помню из уроков истории, а больше из художественных источников, скот для средневекового деревенского жителя  —  это и есть серьезно, и утрата приплода от него если и не грозит хозяйской семье голодом, то пробивает серьезную брешь в ее годовом-полугодовом бюджете…

К сараю, который пристроился как раз примерно посреди деревни и очевидно считался общественным достоянием, потому что староста за всех счел нужным пояснить: “а тута у нас хранится… всякое!”, — пес подошел тогда, когда я уже начала думать, что затея была дурацкая и не пора ли отступать огородами на Булат-экспресс до избушки. Там Гостемил Искрыч, он меня в обиду не даст.

Подошел, обнюхал, поскреб лапой дверь.

Староста любезно откинул для него щеколду, а потом мудро отошел на безопасное расстояние.

Сначала изнутри не доносилось ни звука. А потом…

Визг, рычание, грохот, снова визг!..

Шум нарастал, а потом оборвался на самой напряженной ноте.

Все замерли, не зная что делать.

—  Заглянуть бы… —  нерешительно предложил староста, неловко переступив с ноги на ногу.

Я шевельнула бровью: мол, инициатива наказуема —  делай!

Но он только вздохнул тяжело, и не двинулся с места.

А потом в повисшей тишине зловеще скрипнула, отворяясь, дверь общинного склада, и оттуда вышел… вышло…

Вышел мой пес с добычей.

У добычи было нелепое тело — прямостоячее, но как-то неуверенно, будто коза на задние ноги встала, разве что чуть покрупнее. А еще у добычи были огромные желтые глаза в пушистых ресницах, розовый пятачок и два развесистых уха, как и полагается всякому поросенку.

Вот прихватив зубами одно из этих  роскошных, удобнейших ушей, пес его из склада и вывел.

Чудо-юдыш шел скособочившись в сторону сурового поводыря и выглядел потрепанным, взъерошенным и бесконечно несчастным.

—  Эт-то что еще за… Батюшки-святы, ох и образина! Да что ж это деется, люди добрые! —  загомонили селяне, как-то нехорошо, недобро надвинувшись вперед.

—  А ну, цыц!

Это я вспомнила, кто тут вообще-то и.о. Премудрой, и, как следствие, отвечает за разумное поведение (правда, не очень уверенно и не всегда… словом, насколько может —  настолько и отвечает).

—  Ну и чего тебе, неслух, дома не сиделось? —  я неторопливо и уверенно пошла вперед, всем своим видом показывая, что уж я-то точно детей не боюсь, и не важно, какой они видовой принадлежности (на самом деле, очень даже боюсь —  но справедливости ради, и впрямь не важно, какой они видовой принадлежности).

Остановилась, сверху вниз глядя на чудо-юдыша:

—  Отчего не вышел, когда мать звала?

—  Му-у-у! —  неожиданно отозвалось дитятко.

С его общим видом (и поведением) я ожидала бы скорее “Хрю!”, и оно уж точно не прозвучало бы так жалобно.

А пес метнул на меня выразительный взгляд.

Но промолчал: пасть-то занята —  добычи своей он из строгих воспитующих зубов так и не выпустил.

—  Потом дом расскажешь! —  утешила я пса.

Взгляд стал еще выразительней, но с нотками укоризны. Я спохватилась — говорящий же у меня конь, а не пес и не кот! Но кто бы на моем месте не запутался, кто из это братии разумный, а кто —  просто говорящий? Впрочем, извиняться и расшаркиваться было некогда.

Подойдя к чуду-юдышу, я с потрясшей саму меня решительностью протянула ему руку:

—  Пойдем. Отведу тебя к матери.

—  Хрю-у-у-у!

Вот теперь он завопил, сообразно своему облику, оглушив этой сообразностью не только меня, а, наверное, и всё село, и рванулся ко мне так, что чуть не оставил ухо в пасти пса, не ожидавшего такой резвости, а оттого не успевшего  разжать челюсти.

К выходу из деревни я пошла уверенной, плавной походкой, высоко подняв голову —  чтобы кокошник гордо смотрел в небеса, а сарафан царственно плыл…

На мне, правда, не было ни кокошника, ни сарафана —  но кого волнуют такие мелочи при наличии тренированного воображения?

Я была уверена, что чудо-юдыш прыснет в сторону, стоит лишь нам выйти за ворота, и даже готовилась поберечь руку и вовремя выпустить его, когда дернется. Но нет, лесной ребенок шел рядом со мной, как пришитый, еще и поглядывал на меня пугливо, дурошлеп… Пес, кстати, его поймавший и рысивший рядом, эту святую наивность совершенно не пугал.

Все же, в Премудром урочище у местных хозяек репутация жесткая.

Она появилась, когда мы  подошли уже к самой опушке.

Возникла из кустов, в которых казалось бы, и собаке не спрятаться, не то что эдакой туше —  а вот поди ж ты!

Появилась, и замерла, настороженно глядя на меня желтыми глазищами.

Детеныш тоже замер испуганным сусликом, но я отчетливо чувствовала, как подрагивает в моей руке его лапа.

Разжав ладонь, я подтолкнула его вперед —  и тот скакнул с места, размазавшись в воздухе неясной тенью, а снова возник уже за надежной материнской спиной.

—  Вина на тебе, —  отчетливо проговорила я, глядя прямо в желтые глаза взрослой. —  Ты за ребенком не уследила, ты и ущерб деревне нанесла. Возместить надобно. Думай!

И, царственно кивнув своим словам —  а чуда-юда в ответ поклонилась —  я развернулась и гордо пошла в деревню.

Толпа к моему возвращению так и не разошлась, народ переговаривался, возле открытых складских дверей вертелась детвора…

При моем появлении народ смолк, а я с видом целеустремленным и деловитым прошла в склад.

Потому что очень мне любопытно было, во-первых, чего этот неслух сложносоставной к матери не мог выйти, а во-вторых,не нанес ли мой пес в процессе охоты местным больше ущерба, чем совокупными усилиями смогли причинить мать и дитя, и не явятся ли селяне уже ко мне, с требованием этот самый ущерб компенсировать?

В складе царил бардак, но не погром.

Я прошлась вдоль стен, пытаясь разобраться, что здесь происходило.

Склад обустраивали основательно: все стены —  в полках, на которых что-то стоит или  лежит, с потолочных балок свисают крючья, на которых подвешены какие-то непонятные ремни, мотки веревок, и даже  нечто, условно опознанное мной как хомут.

Дальний от входа угол завален мешками. Те, что побольше —  с зерном, вон, из свежей прорехи, созданной то ли когтями, то ли копытцами, золотистый ручеек бежит.