Обсидиановое сердце. Механическое сердце - Михалёва Елена

– Само собой, мастер, – кивнул адепт, продолжая увлеченно жевать.

Авериус Гарана остановился на мгновение, чтобы смерить ВарДейка очередным пристальным взором, однако свои выводы о молодом человеке оставил при себе.

Он говорил еще долго. О вампиризме, Черном Дворе и проклятиях. О стадиях исцеления и различных средствах, которые могут помочь. Рассказывал о тонкостях и собственных открытиях. А Крис вдумчиво слушал, стараясь ничего не упустить. То и дело заглядывал в записи, которые делал маг. Потом начал дополнять их сам. И невольно отметил про себя, что еще никто из знакомых мастеров не был настолько фанатично предан делу, как этот человек.

В ту ночь Авериус Гарана остался подле дочери.

В маленьком фонаре коптила толстая свеча. В ее пляшущем свете тени были кривы и нестройны. Однако в них больше не таился разумный мрак, готовый сожрать заживо, лишь покой и умиротворение.

Маг попросил адепта помочь ему переодеть Гвин. Белое платье, что стало грязными лохмотьями, было торопливо разрезано и полетело в сторону кучей бесформенного тряпья.

Крис старался не смотреть на открывшееся перед ним тело, хрупкое, разбитое. Но взгляд невольно скользнул по девичьей груди, на которой остались следы зубов. По огромному черному синяку на животе. По длинным запекшимся бороздам от когтей на внешней стороне правого бедра. Сквозь бледную кожу просвечивала синеватая карта вен, но кровь в них очищалась, и это немного успокаивало кипевший в его душе гнев.

Авериус Гарана действовал быстро и бережно, будто врач с пациенткой. Обработал раны, нанес мазь на синяки, сделал маленькие уколы в местах укусов. Потом с помощью ВарДейка надел на девушку просторную рубаху до колен, вроде больничной робы.

Поверх мешков и соломы маг положил тонкий походный тюфяк и одну из подушек. Удобно устроил дочь, накрыл одеялом. Отправил своего притихшего помощника спать, а сам просидел до рассвета подле Гвин. Он неторопливо делал записи в журнале с измятой кожаной обложкой, беззвучно шевелил губами и то и дело хмурился.

Крисмер несколько раз просыпался в своем углу. Он поднимал голову. Обнаруживал мужчину на том же месте, в той же позе. Затем переводил взгляд на мирно спавшую девушку. А потом вновь проваливался в неглубокий сон без сновидений.

Так продолжалось до самого рассвета.

С первыми лучами солнца Гвинейн Гарана пришла в себя. И слабым голосом попросила у отца воды.

Потянулись дни. Сложнее всего далась первая неделя. Обратная мутация подтачивала и без того слабое тело Гвин, но оба мужчины боролись за жизнь девушки, и скверна мало-помалу отступала.

Сначала прояснились глаза, из них ушла мертвенная муть. Вернулся прежний зеленый цвет, глубокий и чистый.

Затем вскрылись нарывы в местах укусов. Антидот, что вкалывал Авериус Гарана, вывел из организма остатки вампирского яда. В этих местах кожу покрыли многочисленные болезненные язвочки. Они сочились гноем, зудели, не давали спать. Следуя указаниям мага, Крис, который проводил подле Гвинейн все время, обрабатывал эти язвы и накладывал мягкие повязки. Вскоре гной сменился чистой сукровицей, а затем ранки начали подсыхать.

Адептка морщилась, но терпела. Прикосновения Криса были предельно осторожными. Он очень старался не напугать и не причинить новую боль. Чувствуя неловкость, Гвин шутила, что выглядит как гадкая болотная жаба. Но блондин с серьезным видом поправлял ее: не жаба, а скользкая гусеница, из которой в скором времени вырастет прекрасная бабочка. И Гвин невольно краснела.

Авериус Гарана дал дочери двойную дозу обезболивающего и вправил вывихнутое плечо, а потом путем магических манипуляций выровнял и срастил переломанные пальцы. Этот процесс занял почти восемь часов. Маг ушел ночевать домой желтый от усталости.

Несмотря на зелья и чары, той ночью Гвин жалобно стонала от боли. Так, что Крису пришлось запустить жернова мельницы. Заскрипели вращающиеся лопасти, загрохотал механизм. Эти звуки скрыли стоны от посторонних ушей. И утвердили местных крестьян во мнении: все чародеи не от мира сего, иначе зачем бы им молоть что-то посреди ночи? К утру девушка успокоилась, и механизм снова встал, погружая старую мельницу в тишину.

На четвертый день у Гвинейн начали слоиться ногти, зашелушилась почерневшая кожа на пальцах. Она слезала струпьями, под которыми оказался новый слой, розовый и нежный, как у ребенка.

Затянулись кровавые следы на правом запястье и щиколотках, где грубые железные оковы впивались в плоть. Авериус смазывал их остро пахнущей мазью. Он уверял дочь, что к зиме даже шрамов не останется.

Вместе с тем к девушке вернулся аппетит. Поначалу она не могла есть ничего, кроме бульона и мягкого яичного желтка, но к концу второй недели уже упросила Крисмера поделиться с ней рассыпчатой гречневой кашей с мясными тефтелями и подливой, которую приготовила ее матушка.

Бедная Евания Гарана не могла понять, где пропадает ее муж и почему в последнее время он ест так много. Но, зная его странные научные увлечения, предпочитала не задавать лишних вопросов, дабы избежать напрасных, как она полагала, переживаний.

Авериус Гарана оставался противоположностью своей супруги. Он тщательно расспросил обоих молодых людей обо всем произошедшем в Аэвире. Больше всех, разумеется, досталось Гвин. Адептка опускала глаза, отвечая на вопросы родителя, будто чувствовала себя виноватой в том, что с ней сделали. Впрочем, отец ни разу не отругал ее за беспечность – возможно, потому что Крис был рядом. Маг не хотел распекать и без того настрадавшуюся дочку при постороннем.

Сам же «посторонний» изо всех сил делал вид, что слушает рассказы Гвинейн вполуха, несмотря на жгучую ярость. Ему хотелось повернуть время вспять и не просто отрубить Руалю Ратенхайту голову, а сжечь его заживо. Как и его старшего брата, которого на тот момент не оказалось в поместье. А потом пройтись по всему городу и покарать каждого, кто знал о мучениях несчастной девушки в подвалах лендлордов. Эти люди даже весточку в Идарис не послали. Какими бы запуганными они ни были, ВарДейк не мог найти им оправдания, особенно той служанке, что вертелась подле кровососов. Крис надеялся, что та рана, которую он ей нанес, все-таки оказалась смертельной.

Лишь однажды, слушая Гвинейн, ее отец позволил себе высказаться с толикой негодования.

– Ты очень напугала меня, вишенка, – вдруг признался он. – Не могу взять в толк, почему ты не нашла способа применить чары, хотя бы самые простые. Те, что ты можешь творить и во сне, с закрытыми глазами. Почему не прибегла к окулус или примитивной телепатии? Тебе ведь они даются особенно легко.

Гвин поморщилась. Ей ужасно не хотелось возвращаться в то место, даже мысленно, но отец требовал разъяснений.

– Пап, скажи мне, может ли лошадь бежать со сломанной ногой? – Она старалась отвечать как можно спокойнее.

– Допустим, нет, – Авериус, который стоял, прислонившись к стене возле распахнутого окошка, скрестил руки на груди.

– Ну, почему же? – Гвин дернула бровью. – У нее же до сих пор все четыре ноги на месте?

Авериус Гарана кивнул.

– Мне давали пить кровь одного из них, – продолжала Гвин. – Она затуманивала разум и привязывала к этому мерзавцу настолько, что он, наверное, слышал все мои мысли еще до того, как я принимала решение и начинала действовать. И я даже рада, что не могла колдовать или использовать иные… способности. Эти звери так и не узнали, что я умею. Они ведь могли ускорить обращение. Или убить.

– Хорошо, – с неохотой согласился маг. – Все позади. Но впредь будь внимательнее, вишенка.

Конечно, он просто-напросто не мог обойтись без этого наставления, пусть его любимая «вишенка» уже и сама усвоила урок.

От Криса не укрылось это милое семейное прозвище, которым скупой на эмоции маг называл дочь. Оно открыло для адепта ту сторону Авериуса Гарана, которую, пожалуй, почти никто не знал. Не только ученый муж, но и ласковый отец, который ценил свою дочь превыше всего. Гвинейн давно выросла, но осталась для него «вишенкой».