Чада, домочадцы и исчадия (СИ) - Снежная Дарья

Если в прошлый раз он во мне только дыру чуть не прожег, то в этот — едва взглядом не убил.

В общем, я зареклась пытаться причинить добро ближнему, а когда Илья торопливо вышел из-за стола под мое мысленное “Ну и катись!”, Гостемил Искрыч материализовался рядом со мной и тихонько пояснил:

— Не сможет он твой, матушка, приказ медленно выполнять. Договор ему лениться не даст!

Я помолчала, вдыхая и выдыхая. К Премудрой покойнице претензий было всё больше.

Ладно. Ладно!

В конце концов, она не единственная ведьма в этом мире. И я сменила тему на более для меня актуальную:

— Гостемил Искрыч, миленький! Ну подумай, как бы мне сундук зачарованный открыть? Очень надо! Ну… хоть маленькую подсказочку? Крохотный советик!

— Так как же я тебе подскажу да посоветую, если мне самому к тому сундуку ходу нет? Так что тут уж ты сама вспоминай, как открывала!

— Я — открывала?!

Мы с домовым уставились друг на друга, хлопая глазами, как две совы, он — сова помельче и покоренастее, а я — повыше и поглупее.

— Так ведь, матушка, — медленно сказал Гостемил Искрыч, явно осторожно подбирая слова. — Кладенец-то Илюшкин в том самом сундуке и лежал. И вовек бы мне его не достать, ежели бы ты, хозяйка, сундук не отворила...

Наверх я поднималась очень, очень быстро.

Но воодушевление, вызванное вестью, что колдовской ящик мне все же подчиняется, давно прошло: я убедилась, что подчиняется-то подчиняется, но вот только как-то очень уж выборочно.

Я остервенело воевала с замком в проклятом сундуке, Гостемил Искрыч возился внизу, у печи, что-то при этом напевая, Илья методично стучал топором где-то за избой, у бани. Все были при деле.

Вот тогда-то и раздался стук в ворота.

Если честно, у меня на этот звук уже выработалось что-то вроде аллергии — я от него непроизвольно покрывалась желанием переехать в лес поглубже.

Гость стоял подняв лицо вверх и смотрел прямо в глаза ближайшему черепу:

— Дозволишь войти, Премудрая?

Импозантный мужчина — седой, соль с перцем, в странном черном костюме и с короной.

Калитку я отворяла с опаской. Все же сам Кащей!

Открыла, и не торопясь впускать гостя, уточнила:

— Здравствуйте! Вы ко мне?

Он оглянулся. Потом взглянул на меня, оглянулся еще раз. Нахмурился:

— Кто — “мы”?

Я смутилась:

— Вы. Царь Кащей!

Он свел брови:

— Я — Кащей. Но я здесь один.

Почувствуй себя дура-дурой, называется. Тему я развивать не стала:

— Понятно. Проходите… Проходи, — спохватилась и добавила, — гость дорогой.

Я все понимаю, различие культурной традиции, но... тыкать именно этому фольклорному персонажу у меня язык не поворачивался и все фибры души упирались.

Илья выскочил из-за избы уже на четырех лапах. В драку не полез, но напрягся всем телом, готовой к броску стойкой и цепким взглядом намекая гостю, чтобы тот не дурил.

Тот и не стал, только посмотрел на пса, и тут же взгляд отвел. Только выражение, мелькнувшее на лице, отдавало досадой — а точнее я не разобрала.

Торопясь развести условных противников по углам, я повела гостя к крыльцу, благодарно кивнув Илье:

— Спасибо, можешь возвращаться к заданию.

Тот посверлил нас взглядом, упрямо склонив голову, но все же исчез за избой. А Кащей нахмурился:

— Не стоит. Не отсылай пса, Премудрая, особенно если он беспокоится. Он тут дольше твоего живет, кто чем дышит, лучше ведает. А ежели беспокоится — значит, есть причины.

Я испытывающе взглянула на Кащея:

— А если в горло вцепится?

Потому что вот не понравилось мне, ни поза Ильи, ни его взгляд.

Я не слишком-то хорошо разбираюсь в собаках, но если бы чужой пес сделал такую стойку на меня, я бы предельно вежливо попросила хозяев собачку взять на поводок. И постаралась бы при этом не делать резких движений.

— Тогда и тем более — есть причины.

Вот завидую я такой невозмутимости и простоте взглядов!

Мы тем временем дошли до крыльца, я поднялась на первую ступеньку — и остановилась растеряно.

А… дальше что?

— Как мне к вам… к тебе обращаться?

Мужчина чуть усмехнулся:

— Да Кащеем и зови. А не можешь, — добавил он, не дав мне запротестовать вслух, — Так дядькой Кащеем.

Любопытство полыхнуло во мне, прожгло себе маленькую дырочку и вырвалось наружу со свистом. Вернее, с вопросом:

— А вы с прошлой Премудрой и правда родственники?

Спросила — и смутилась, когда Кащей, запрокинув голову, рассмеялся.

Смех удивительно изменил его лицо, сделав его человечнее и куда менее суровым — обманчивое, я полагаю, впечатление.

— Нет, Премудрая, — отсмеявшись, пояснил он. — Мы с твоей предшественницей родственниками не были. Соседями — да, соратниками... А “дядька” — это не только про родство, это, в первый черед, про старшинство. Про уважение.

— А у нас для уважения называют на “вы”, — пробормотала я, больше чтобы скрыть неловкость.

Но Кащей, все еще посмеиваясь, покачал головой:

— Нет уж, не надо нам такого уважения. Меня и одного-то тут иной раз некоторым много! Так что будем знакомы, соседка, вот тебе гостинец от души.

И протянул он мне бусы на ладони. Коралловые кажется. Полированные — одна к одной.

— Не побрезгуй, — добавил Кащей, и я спохватилась и приняла очередное подношение.

Но что дальше было делать — непонятно.

Пригласить его в избу?

Да ну! Не хочу! То есть, он мне в общем-то нравится, и у меня к нему некоторый кредит доверия — наверное, из-за увиденного во сне, но… Но мой дом — моя крепость, и вообще, кого хочу — того и зову.

Разговаривать на крыльце?

А… о чем?

С прошлыми визитерами все ясно было: нечисть приходила за милостью, люди — за помощью, богатыри — за Ильей (ну и куда смотрели, лбы бронированные, уже давно забрали бы и своей гречкой кормили!).

А Кащей? Ему-то, полагаю, мои милости даром не тарахтели — сам кого хочешь омилостивить может так, что не унесут...

Я молчала, не зная, как задать вопрос “А кой, собственно, черт вас занес на наши галеры?” так, чтобы он вписывался в местный этикет.

И вздрогнула, когда он заговорил сам:

— Тяжко тебе у нас?

Я поперхнулась воздухом.

— Вы что… мысли читаете?..

— Где уж нам! — хмыкнул он беззлобно, а я поняла, что-таки сбилась на множественное число, но извиняться и не подумала.

А вместо этого… Вместо этого, спросила о том, что не давало мне покоя уже третий день — с самого момента моего “попадания”:

— Зачем она так? Почему я?

И с этими словами меня словно прорвало.

— Зачем, вот зачем я? Почему она не нашла кого-то, кому это было нужно? Того, кто хотел, мечтал — он был бы на своем месте! А я? Я почему? Что я ей сделала, за что меня сюда, я домой хочу! Я ничего не знаю и не умею, мне же даже ворота эти домовой открывает, зачем, зачем было тащить сюда того, у кого этой вашей силы нет?!

Слова толпились, теснились, выскакивали, спеша быть сказанными, и я тоже спешила, желая если не освободиться, то получить ответы.

И в какой-то момент вдруг оказалось, что я уже стою, вцепившись в черный, украшенный шитьем камзол Кащея и уговариваю — нет, требую, нетерпеливо и гневно! — объяснить мне логику старой ведьмы. Почему я?!

— Силы у тебя, говоришь, нет? — задумчиво отозвался царь Кащей, не больно-то обращая внимание на мое истерическое гостеприимство. — Поглядь-ка на небо.

Я прервалась на полуслове.

Подняла голову.

Погода снова испортилась: поднялся ветер, понес листву и сор, и редкие дождевые капли падали холодными кляксами. Небо потемнело, а прямо над нами сворачивались в жуткую воронку серо-фиолетовые тучи.

Молоденькая Премудрая трясла Кащея, что ту ябоньку, впившись взглядом прямо в душу (которой у него, царя нелюдского, уж точно нет).

А он стоял, и думал… да о всяком.

О том что у Прекрасных с Премудрыми в этом колене ладу не будет: не простит Прекрасная соседке этих синих глазищ.