Французский полтергейст (СИ) - Криптонов Василий

В общем — нет, не моё. Мне, наверное, суждено было в этот мир попасть — я с рождения чувствовал себя немного аристократом. К труду питаю отвращение, а вот приключения мне нравятся. Такие, чтобы ночью после них домой возвращаться, в тепло и уют. Как Шерлок Холмс, например. Вот, судьба наконец-то изловчилась выстроиться именно так, как я хотел.

Кстати говоря, благодарить за это нужно Татьяну. Если бы не она — где бы я сейчас был? Пахал бы за копейки в какой-нибудь шараге «Рога и копыта», деля зарплату между арендой и коммуналкой, пробавлялся дошираком, ходил в загибающуюся библиотеку и подумывал о том, чтобы пойти преподавать русский и литературу. С зарплатой там, может, и так себе, но, говорят, есть какие-то социальные льготы и карьерные перспективы, смутно мною осознаваемые.

Бр-р-р! Жуть-то какая. Слава Таньке! Ура рыжей! Куплю ей красивейший букет цветов! Хотя нет, не куплю. Серебрякову скажу, чтобы купил. И Таньке приятно, и для дела полезно. А что самое главное — я как будто бы и ни при чём вовсе.

— Судя по благостному выражению вашего лица, Александр Николаевич, вы уже приняли решение?

— Что? Ах, простите, это я о дамах задумался. Когда я думаю о дамах, у меня всегда такое решительное выражение лица.

— Верно, верно мыслите! Где деньги — там, известное дело, и дамы всенепременно сыщутся. Ну так что же, вторая бумажка?

— Да на что же мне вторая? Давайте третью.

— Третью? — скривился Яков Олифантьевич. — Разочаровываете вы меня, Александр Николаевич. Ну что такое эта третья бумажка?

— Бог Троицу любит.

— Оно, конечно, так…

— Ну так вот, значит, и порешили. Кто же мы такие, чтобы с Господом спорить!

С предельно кислым видом Яков Олифантьевич пожал мне руку и принялся вытаскивать из портфеля уже настоящие, имеющие юридическое значение бумаги, которые нам с ним предстояло читать, уточнять и подписывать.

Домой мы с Фёдором Игнатьевичем вернулись заполночь. Он меня, конечно, дожидался в академии, без меня не ушёл. И потом, на обратном пути — а шли мы с ним пешком, так как извозчика не поймали в столь поздний час, а Яков Онлифансович заявил, что едет в другую сторону — проявлял участие.

— Вы сделали мудрый выбор, — сказал Фёдор Игнатьевич, когда я изложил ему суть ситуации. — Но бросать преподавание я бы вам пока не советовал.

— Честно говоря, и не собираюсь. Работа эта необременительная и даже в каком-то смысле интересная, не говоря о том, что позволяет находиться в близком контакте со многими приятными людьми. Кроме того, я такой человек, что мне необходима некая внешняя сила, чтобы меня заставлять двигаться. Иначе я двигаться вовсе перестану и поросту мхом. Что меня нисколько не украсит. Мне не идёт зелёное, видите ли.

— Девочку свою, полагаю, теперь сумеете выучить, если будет на то ваше желание.

Фёдор Игнатьевич выглядел одновременно и радостным, и грустным, как отец, гордый достижениями сына, но понимающий, что сын вот-вот выпорхнет из родного гнезда и поминай как звали.

— Не грустите, Фёдор Игнатьевич. Я съеду от вас только по решению суда и никак иначе.

Фёдор Игнатьевич от неожиданности бурно раскашлялся, но ничего не сказал. Должно быть, не нашёл нужных слов благодарности. Бывает. По-настоящему близкие люди всё равно понимают друг друга без слов.

На следующее утро к нам приехала даринкина мама и разрыдалась. Кухарка налила ей стакан воды, Дармидонт пожертвовал из личных запасов валериановые капли. Все остальные выразили женщине душевную поддержку и сердечную теплоту. Когда всё это совокупно возымело действие, внезапная гостья тяжело вздохнула и изложила суть.

— Кузьма в суд сегодня идёт!

— Из-за станции, что ли? — спросил я.

— Из-за неё, окаянной! Его же на каторгу сошлют!

— Там юрист Серебряковых должен был этим вопросом заняться, — вспомнил я. — Он с вами общался?

— Был какой-то… Да кто ж их разберёт, там кого только не было. А вечером вчера полицейские пришли, взяли Кузьму под белы рученьки — да увели.

— Скверно дело, — пробормотал Фёдор Игнатьевич. — Когда до такого дошло — видимо, у юриста этого не всё сложилось.

— Суд во сколько? — спросил я.

— В три часа дни!

— Ясно. Вы не беспокойтесь, пока ещё ничего не ясно, слёзы лить точно рано.

— Господи, да за что же мне нам всё это…

— Я к Серебрякову, разузнаю, что к чему. А вы тут пока располагайтесь. Дармидонт, устрой женщину в гостиной, что ли. Даринка спит ещё…

Но Даринка уже проснулась. Застучали по лестнице босые пятки, потом пробарабанили по коридору. Как узнала вообще? Не иначе сердце нашептало.

— Мама! — ворвалась заспанная растрёпанная девчонка в столовую. — Мамочка!

— Солнышко моё! — всплеснула руками мама и начались объятия.

И никто даже не вспомнил, что солнышко, вообще-то, и есть корень всех бед этой семьи. Кто же на солнышки зло таит. Солнышкам радоваться надо, они наш пасмурный мир освещают. Даже когда осень, и на улице такая пакость творится, что скорей бы уже зима.

Вадим Игоревич выслушал меня молча. Он сидел за столом у себя в столовой, перед ним исходила паром чашка чёрного кофию. Я замолчал, а Серебряков ничего совсем не ответил. Смотрел перед собой пустым взглядом лоботомированного и чуть заметно покачивался.

— Что, совсем дело плохо? — спросил я.

Тишина. Мне сделалось жутко какой-то потусторонней жутью.

В столовую вошла матушка Вадима Игоревича. Высокая статная женщина, худая, но не тощая, величественная, как королева. Мы с ней уже были представлены и сегодня здоровались, так что я вскакивать не стал. А она подошла к сыну, поцеловала его в макушку и нежно сказала:

— Вадик, мальчик мой, у тебя всё-таки гость.

— А! — подпрыгнул Вадик. — Кто здесь? Где я⁈

— Вы не обращайте внимания, — посмотрела на меня хозяйка дома. — Его до полудня разбудить сложно до чрезвычайности, редко у кого получается. Пей кофе, сынок, пока горячий.

— Ах да, благодарю, мама… Александр Николаевич? А вы что тут делаете?

— А в какой момент нашей беседы вы изволили уснуть с открытыми глазами?

— Вовсе не помню беседы, простите… Помню, в клубе турнир играли, ладейный эндшпиль, конь…

— Кузьму, отца Дарины, намедни вечером в тюрьму уволокли, суда ждать. Суд сегодня, в три. Я узнать хотел: там совсем всё плохо? В сущности, зачем государству, понёсшему убытки, ещё и тратить средства на содержание каторжника? Может быть, откупиться можно, возместить убытки? Вы бы, скажем, заплатили им, а я бы расписку написал о том, что всю эту сумму вам частями погашу. Я, видите ли, теперь, можно сказать, обладаю некоторым неотчуждаемым доходом… Вадим Игоревич? Вадим Игоревич, ну что же вы, в самом-то деле…

— Кофию отпить не успел, — вздохнула матушка. — Теперь извольте пять минут обождать. Если разбудить ранее, так он и вовсе двух слов сказать не успеет. Весь в отца, Игорь, помню, таким же был. Сама-то я жаворонок, а он — наоборот. Так вот и прожили вместе без малого сорок лет, почти не встречаясь. Татьяна Фёдоровна, к слову сказать, предпочитает ранние подъёмы?

— Нет, она не из таких. Наоборот, заполночь с книжками засиживается.

— Ну, хорошо, глядишь, и поладят со временем. А может быть, я сумею вам чем-то помочь с вашим делом, дам какой-никакой совет, коль скоро уж мой сын вас так разочаровывает? Посвятите меня в детали, прошу. Что там за Кузьма, что у него сгорело?

Глава 38

В духе закона

— Саша, ты опять придумал какую-то странную авантюру, — сказала Татьяна, глядя в окно кареты. — И почему мы едем в экипаже Серебряковых?

— Потому что у нас, Танюша, нет своего экипажа.

— Мы могли бы нанять извозчика.

— Тогда потом его пришлось бы убить и закопать. И лошадей тоже закопать. И повозку. Ты представляешь, сколько придётся копать? Нет, Таня, ты не представляешь. Ты в жизни своей ни разу ничего не копала. А мне вот доводилось…