Кикимора и ее ёкай (СИ) - Зимина Анна

А потом тишина прервалась.

«Ба-бах!»

«Ба-бах!!»

За Лунным домом что-то с оглушительным треском ломалось и рушилось. А потом густая, с алыми прожилками, темнотища рванула в разные стороны. Крики, вопли, суета, полураздетые ёкаи, перепуганные девушки в нежных хаори, выбегающие из рушащегося дома удовольствий, клубы пыли… Ю-баба в юкате на голое толстенькое тело с гулькой на голове смешно размахивала руками и открывала в ругательствах рот.

По красиво накрашенным губам Ямаубы скользнула довольная улыбочка. Со «старой селедкой» Ю-бабой у нее были свои давние счеты.

— Темница! Темница открыта! — испуганно крикнул кто-то из слуг Ю-бабы, и Дзашин в одно мгновение оказался там, где кричали. За ним, продираясь сквозь жуткую черную ауру, поспешили Ямауба и Бобик.

В жуткой черной туче стояли, прикрывая от пыли глаза, трое: красавица Киёхимэ, обращающаяся в водного дракона, демон висельников и кикимора из города Благовещенска.

Дзашин нечитаемым взглядом смотрел на кикимору, отмечая про себя опухшие заплаканные глаза и покрасневший нос. Впрочем, красавица Каёхимэ тоже была зареванной. Дзашин недоверчиво пригляделся к демону повешенных. Да, так и есть: ёкай-висельник тоже всхлипывал сопливым носом.

— Госпожа Мари-онна сама себя спасла! — гордо заявил Тузик и потрусил к своей госпоже.

— И правда, — кивнула Ямауба, тонко улыбаясь накрашенным ртом.

— Вы! Вы мне теперь должны свои жизни! Вы разрушили все! Вовек вам не расплатиться! — разорялась Ю-баба, нависнув над зареванной троицей.

Демон висельников осклабился жуткой улыбкой, вывалил синий язык.

— Как прикажешь, хозяйка, — покорно сказал он, забрался на чудесную сливу, которая цвела круглый год, и повесился на крепкой ветке. Мерный скрип оповестил всех о том, что демон висельников вернулся из отпуска и готов к новым свершениям.

Растрепанная, краснощекая Ю-баба подавилась собственным возмущением, злобно глядя на кикимору и красавицу-дочь водяного дракона, замахала руками, творя какую-то гадкую магию. Но ничего сделать толком не успела. Ей на плечо легла холодная полоска катаны, отблескивающая красным светом.

— Господин Дзашин, — узнала гостя Ю-баба, кося испуганным глазом на сталь, и тут же стала ласковой и обходительной.

— Девушка с зелеными глазами. Не тронь ее, — тихо сказал Дзашин и убрал катану в ножны.

— Да, да, господин, — залепетала она. А потом приметила ухмыляющуюся Ямаубу.

— Это все ты, гадина, твоих рук дело! — прошипела она, разворачиваясь к ней.

— Нет, тухлая ты селедка, только твоих. По сторонам посмотри, раз на твоей атаме есть глаза.

Ю-баба недоверчиво огляделась и завопила, схватившись за голову.

Темная энергия, насыщенная самой отменной, самой отборной русско-японской тоской, расползлась по всей территории Лунного дома, как ядовитая черная плесень. Скисли ручьи, завонялись илом и тиной; набрались влагой, затрухлявили деревянные стены, скукожились и потемнели дивные цветы, запах фрезий и ночных фиалок исчез, уступив запаху влажного тлена, от которого хотелось расчихаться.

Демон-висельник, скрипящий на почерневшей сливовой ветке, был в этом пейзаже как нельзя кстати. Прям вот как будто специально наняли для антуража.

Ямауба улыбнулась сразу двумя ртами, помахала кикиморе, которая, увидев их с Тузиком и Дзашином, поспешила к ним.

Дзашин поклонился. На матовых белых скулах едва заметно проступили нежно-розовые пятна румянца, когда кикимора счастливо улыбнулась ему, плеснула своей радостью прямо в сердце.

— Я так рада, что… — начала она было говорить.

Договорить не успела.

Небо прошибла молния. Зашумели деревья. Схлопнулась, исчезая в воздухе, темная энергия, вырвавшаяся из темницы.

На землю спустились семь великих богов.

— Тетушка Бентэн! Наконец-то! — с облегчением сказала дочь водяного дракона, протянув руки к прекрасным величественным богам.

«Тетушка Бентэн», — медленно сообразила кикимора и перевела взгляд своих зеленых, как склоны горы Камияма, глаз на семерых богов счастья, которые спустились с небесной горы.

Глава 32. Японский пантеон

Священный трехдневный праздник о-бон праздновали все. Традиционно тихо праздновали люди, зажигая благовония и молясь богам. Загорались красочные фонарики — спутники душ усопших, помогающие осветить путь в загробный мир. Наполнялись алтари сладким рисом, фруктами, цветами белых хризантем, сакэ, монетами — подношениями для умерших родных. Читались в храмах священные книги, а по вечерам, когда зажигались фонари, на улицах танцевали особый танец — бон одори, призванный успокоить души предков.

Громко праздновали ёкаи, традиционно считая, что это и их праздник тоже. Только семь великих богов не праздновали.

На священной Небесной горе они собирались несколько раз за год, но перед праздником о-бон, который идет три дня в мире людей, они начинали работу на семь дней раньше и заканчивали на семь дней позже. Такая уж у них была работа.

Во время священного праздника каждый уважающий себя, свою культуру и свою веру японец отправлялся к своим богам-покровителям, чтобы попросить о том, чем его сердце успокоиться. И как-то так повелось, что семь богов счастья были самыми популярными. Оттого и приходилось им сверхурочно вмахивать, чтобы исполнить многие тысячи желаний или хотя бы дать отмашки, что, мол, принято, рассмотрим в установленный божественным законом срок.

Игнорировать о-бон нельзя. Люди, желания которых исполнялись в первую неделю после о-бон, выделяли энергию, ауру, ману, дарующую богам очень много силы. Как пчелки, за которыми ухаживает нежный и аккуратный пасечник.

Семь богов счастья в последний день празднования о-бон прямо-таки зашивались. Особенно сильно доставалось Дайкоку, богу процветания и богатства. Его обычно благодушное и радостное лицо было покрыто испариной. Он рисовал тонкой кисточкой на все прибывающих и прибывающих записках из мира людей. Штук сорок секретарш из ответственных девиц-тануки занимались от его имени тем же, но этого все равно не хватало. Порой Дайкоку хлопал счастливым молотком по своему столу, и тогда одна из девиц-тануки приносила ему тонизирующий хризантемовый чай в золотой чашечке. Из других бог богатства не пил — не по статусу. Дайкоку дул хризантемовый чай, закусывал его моти со сладкими бобами адзуки, потом протирал пухлые белые руки влажным полотенцем и снова принимался писать, чуток поругиваясь сквозь зубы. Тут, на вершине Небесной горы, в божественной резиденции, можно было позволить себе всяческие вольности и вести себя неформально.

Его старший сын Эбису — один из семи великих богов — делал то же самое: быстро-быстро выводил кисточкой нужные иероглифы на записках. Среди японского люда он, как и Дайкоку, был весьма популярен. Их многочисленные священные духи-оками то появлялись, то исчезали, исполняя волю своих хозяев, и оттого выглядели весьма утомившимися. Последний день о-бон доконал даже духов-хранителей.

Чуть легче приходилось богине Бишамон, которая тоже отвечала за процветание, богатство и счастье. Но, в отличие от заманавшихся вусмерть Дайкоку и Эбису, отвечала она на человеческие прошения спокойно, без спешки, с достоинством и величием, как и положено воину-хранителю. Ее длинные черные волосы были собраны в сложную традиционную прическу, кимоно было безупречно отглажено, каждое движение рук выверенно и отточено. Истинное воплощение порядка, а не богиня.

В углу хихикал довольный Хотэй. Покровитель радости, счастья и детей был в своем репертуаре. Этот пузатый весельчак с оттянутыми мочками ушей, что являлось признаком великой мудрости, исполнял людские желания со всем своим удовольствием и страстью. Более того, хитрая богиня любви и искусств Бентэн, текучая и ускользающая, как вода, спихнула на Хотэя часть своих обязанностей и теперь задумчиво возлегала на бархатной, упаднически роскошной кушетке и бренчала на биве, успокаивая нервы. Она, будучи покровительницей всегда неспокойной воды, а также всех, кто владеет любым музыкальным или театральным искусством, имела сложные взаимоотношения с однообразным трудом.