Кикимора и ее ёкай (СИ) - Зимина Анна

Девочки-тануки — слуги семи богов счастья — приняли гостью как положено. Застелили белой, как чистый рис, простынью постель, взбили пуховый футон, накормили жирной жареной рыбой и ароматной гречневой лапшой, напоили чаем, в восемь рук переодели и сопроводили в онсэн.

Каукегэну тоже досталось заботы и ласки. Его намыли, расчесали, постригли когти и почистили зубы. Все это он перенес стоически, может, только чуток сглазил девушек-тануки своими негативными эманациями.

Осознала себя кикимора уже в горячем источнике, в котором сидела голенькая и довольная. Рядом с источником дремал каукегэн, пережравший духовной божественной пищи. Ему было лихо, но он, по славной японской традиции, не показывал своих истинных чувств. Во-первых, потому, что имел истинно самурайский дух, во-вторых, чтобы от хозяйки на орехи не досталась.

«Хорошо, — думала кикимора, положив голову на край онсэна, — к этому и привыкнуть можно».

Она окинула взглядом непривычно яркие листья тропических деревьев. От горячей воды поднимался пар. Пахло нагретым камнем, паром, влажностью.

Было так спокойно, так расслабляюще-приятно, что кикимора сама не заметила, как задремала.

…Разбудили ее приглушенные, отдаленно звучащие женские голоса. Онсэны при выглядевшей с первого взгляда приватности располагались на небольшом удалении друг от друга. Видимо, притомившиеся богини пришли в источники, чтобы сбросить накопившуюся за праздник о-бон усталость.

Кикимора, лениво разлегшись в воде, прислушалась.

— Нужно как можно быстрее отправить гостью домой. Оками-дезу говорил мне, что из-за нее в последние дни случилось много разрывов.

— Биша, давай завтра вечерком, а? Я тебя умоляю, — раздался знакомый голос богини Бентэн. — Она все равно в нашей резиденции, спит крепким сном, никуда до утра не денется. В ее чай я распорядилась добавить немного особой сон-травы.

Кикимора прищурила зеленые глаза, искривила в усмешке уголок губ. Сон-трава… Смешно. Кто блинчики с беладонной уважает и ягоды с куста вороньего глаза собирает на варенье, тому сон-трава, пусть даже и особая, как мертвому припарка.

Голоса примолкли. Раздался тихий плеск воды. Богини молчали.

Кикимора снова было задремала, согревшись в горячей воде, но Бентэн опять заговорила.

— Дзашину нельзя тут быть. Когда случится то, что мы задумали, он должен быть у себя, в преддверье подземного мира. И зачем он вообще пришел?

Хрустальный голосок заставил кикимору резко открыть глаза. Сонливости как не бывало.

— Бедзайтэн! Нельзя говорить об этом здесь! Даже на Небесной горе достаточно ушей, — возмущенно заговорила Бишамон.

Тут же стихли все звуки. Боги могут позволить себе полную приватность, если захотят.

«Так-так», — думала кикимора, быстро соображая, что делать. От имени Дзашина у нее быстрее забилось сердечко, а от слов богини потянуло, как холодком, дурным предчувствием.

«Нужно узнать больше. А как? Думай, Марьяночка, думай, старая голова», — подначивала она себя. И придумала. План был слабенький, но других как-то не находилось.

— А-а-а-о-о-у! — демонстративно громко протянула она, потягиваясь в купальнях. — Тузик! Доброе утречко! Выспался, а? И я вот отменно. Дружочек, а не налить ли тебе моей особой настоечки? Выпьем с тобой, мой хороший, за новый день.

Каукегэн, который никогда не пил и не ел, питаясь только духовной энергией, ошалело посмотрел на хозяйку.

— Настоечка особая, Дружок. Капля на язык попадет, и будто на небе очутился — до того хорошо. Я ее из особой полыни делаю, которая только раз в пятьдесят лет цветет. Настаиваю с травами особыми, и с горькими, и со сладкими, — изо всех сил рекламировала она товар, надеясь, что японские боги из пьющих.

Тишина.

— А ежели смешать с вашим традиционным чаем маття, то вкус такой становится, будто лежишь в прохладной реке, а она тебя ласкает. И все беды будто рукой снимает, и усталости как не бывало. Хороший напиток, духовный. Давай, мой хороший, по чарочке.

— Я не… — начал было каукегэн отказываться, но кикимора ему руками замахала, глазами замигала, и дух сообразил, что подыграть надо.

— Давай, хозяйка, — кивнул он.

Снова тишина. Ни звука.

— Ну что ж, мой хороший, выпьем поскорее, — сказала кикимора и вынула из небытия еще одну бутылку. «Последняя», — с грустью подумала она.

Хлопнула крышка. Кикимора едва слышно прищелкнула пальцами, творя магию и подчиняя себе эфир ингредиентов, чтобы травяной нежный аромат наполнил купальни.

— Жалко, на троих не сообразить, как по традиции положено, — со вздохом сказала кикимора. — Может, Каёхимэ позвать, чтобы компанию составила?

Это она очень правильно сказала.

Тетушка Бентэн очень любила сакэ и очень не любила, чтобы ее юная племянница употребляла алкоголь. Да еще и такой удивительный. Напиток чужачки ее заинтриговал. Как богиня воды, она почуяла дивный аромат напитка, послала по матушке Бишамон, которая была резко против такого досуга, и отправилась к гостье, чтобы спасать русские традиции.

«Мать моя Мокошь, спасибо», — подумала про себя кикимора, с облегчением глядя, как рядышком с ней воплотилась богиня Бентэн.

— О, госпожа богиня Бентэн! — удивленно воскликнула она. — Как хорошо, что вы почтили нас своим присутствием! Не сочтите за грубость, примите угощение.

Бентэн ускользающе улыбнулась, воплотила божественно вкусный чай маття, и началась коктейльная вечеринка.

«Разговорить, мне надо ее разговорить», — все думала кикимора, подливая и подливая из бутыли и поддерживая милую беседу.

«Разговоришь, — думала Бентэн, читая мысли Мари-онны, — только лей да не жалей».

Она была все-таки богиней воды, и создания ее стихии были для нее понятны. Пусть и с трудом, но она могла проникнуть в разум чужаки.

К тому же, сухой закон во время о-бона ее иссушил. А кикимора была столь любезна, что не жалела драгоценного дьявольски зеленого напитка.

Первую четверть пили с церемониями, как полагается. А потом каукегэн, поддерживая легенду своей госпожи, лакнул чуток из чайной чашечки, и началось веселье.

Пьяный дух мора и неудач был, оказывается, весельчаком и задирой. А еще очень любил человеческое телевидение. Из его круглой пасти с акульими зубами издавались удивительные звуки. В завершении своего выступления дух мора и неудач исполнил ламбаду и завалился спать.

— Ну, теперь-то нам никто не помешает, госпожа Мари-онна, — сказала Бентэн и улыбнулась мимолетно и ускользающе, как умела только она. Джоконда против нее была детсадовкой.

— Да, Бентэн-сама, — уважительно сказала кикимора и подлила в ей чашечку еще абсента.

— О боге войны узнать хочешь? — огорошила вдруг Бентэн кикимору, разглядывая свою чашечку, увитую искусной росписью.

— Хочу, — сказала кикимора, уверенно поднимая на нее глаза.

— Забудь о нем.

— Но я не хочу забывать.

— Тогда будешь страдать. Потому что судьба бога войны Дзашина уже определена, и ему рядом с тобой не место. Уходи на рассвете, дитя другой страны, и вычеркни его из сердца. Не губи себя.

Бентэн допила свой напиток, легко встала, едва наклонила голову в знак уважения. Держалась она очень даже хорошо, несмотря на то, что вылакала почти всю бутылку.

Чудь дрогнули огоньки фонариков. Зашуршала рисовая бумага, из которой были сделаны традиционные двери-перегородки.

Богиня покинула кикимору, ничего толком ей не сказав.

— Дзашин в беде, — одними губами сказала кикимора очухавшемуся каукегэну. — Нужно узнать, что ему грозит, и помочь.

— Вам нужна моя помощь, госпожа Мари-онна-сама? — с готовностью спросил Тузик.

— А ты можешь?

Каукегэн замялся, заюлил, что-то начал невнятное бормотать, снова отрастил хвост и нервно им задергал.

— Ну?

Кикимора прищурила зеленые глаза, в которых опасно замерцали болотные огоньки, и каукегэн, стесняясь и смущаясь, заговорил понятнее.

— Ну… если моя госпожа Мари-онна-сама так решит, то я могу подсказать… Ну, в общем, э-э-э… Если госпожа не сочтет за наглость…