Лу Синь, стоявший рядом, не изменился в лице, но его взгляд стал острее, внимательнее, словно клинок, извлечённый из ножен. Он молча наблюдал за Тан Лань, готовый в любой миг снова стать её тенью — но на этот раз не просто стражем, а союзником в надвигающейся буре.
Тишину сада, ещё не успевшую сгуститься после императорского указа, разорвал отчаянный, срывающийся крик. Сяо Вэй, с торчащами волосами и искажённым от ужаса лицом, влетела в сад, спотыкаясь о подол платья.
— Госпожа! Госпожа! — её голос был хриплым, полным слёз. — Нашли! Цуй Хуа… нашли!
Тан Лань резко вскочила, сердце ёкнуло, предчувствуя худшее. По лицу Сяо Вэй было всё ясно.
— Где? — односложно бросила она, уже двигаясь к выходу из сада.
— У… у задней стены сада… возле старого колодца…
Тан Лань почти побежала, сжимая кулаки. Лу Синь беззвучно следовал за ней, его тень настигала и обгоняла её.
Тело лежало в неглубокой канаве у подножия старой, обледеневшей каменной лестницы, ведшей к заброшенному колодцу. Цуй Хуа была в своём простом служанском платье, и в подаренной Тан Лань шали, теперь промокшей и испачканной грязью. Голова её была неестественно вывернута, шея сломана. Рядом валялась разбитая деревянная корзина для белья, и несколько простых платьев Тан Лань, чистых и выстиранных, были раскиданы вокруг, промокшие и испачканные снежной жижей. Казалось, она несла бельё назад, после стирки или проветривания, поскользнулась на обледеневшей ступеньке и полетела вниз…
Но Тан Лань смотрела на мёртвое лицо Цуй Хуа. Глаза были закрыты, черты застыли в маске не столько боли, сколько глубочайшего изумления. Одна рука была сжата в кулак, словно в последний миг она за что-то ухватилась. На её запястье, почти незаметно, красовался тонкий, изящный синяк — как будто от чьих-то слишком крепких пальцев.
Тан Лань медленно опустилась на колени в снег, не чувствуя холода. Сердце сжалось в ледяной ком.
— Несчастный случай… — пробормотал кто-то из сбежавшихся слуг сдавленно.
— Слишком много «несчастных случаев» вокруг меня, — тихо, но чётко произнесла Тан Лань, поднимаясь. Её голос дрожал от сдержанной ярости. — Вызовите кого-нибудь из Бюро расследований столицы. Пусть осмотрят всё. Каждую ступеньку. Каждый камень.
Она отвернулась от тела, с трудом глотая ком в горле. Потом её взгляд упал на бледного, перепуганного старшего евнуха.
— И найдите матушку Цуй Хуа, — распорядилась она, и голос её внезапно смягчился, стал усталым и печальным. — Она говорила, что у неё где-то есть мать в городе. Выдайте ей… выдайте ей положенную компенсацию за потерю дочери. В двойном размере. Из моих личных средств.
Она посмотрела на бездыханное тело юной служанки, и в её глазах вспыхнула непреклонная решимость. Случайность? Нет. Это было предупреждение. И она его получила.
Глава 45
Тан Лань не покидала своих покоев весь вечер. Запертая в кружевной клетке из резных ширм и шёлковых занавесей, она отгородилась не столько от мира, сколько от самого своего дворца. Во-первых, до неё донеслись вести, что во дворец прибыл Шэнь Юй — тот самый надменный чиновник, чьи утончённые манеры вызывали у неё лишь раздражение, похожее на скрежет зубов. Видеть его сейчас она не имела ни малейшего желания.
Но главная причина была глубже и мрачнее. Тяжёлые, как свинцовые гири, мысли вновь принялись скрести в её сознании, выцарапывая тревожные узоры. Вот и нет одной из служанок… Цуй Хуа. Тихая, безропотная тень, стёртая с лица земли будто бы случайным капризом судьбы. Но Тан Лань знала цену таким «случайностям» в этих стенах.
И тогда её вновь настигло то самое видение. Яркое, обжигающее, как удар хлыста.
Тишину пронзает свист стали, и на неё, стремительная и безжалостная, несётся тень с клинком, острым как жало скорпиона. Она замирает, парализованная ужасом. И в этот миг перед ней возникает Сяо Вэй — хрупкая, испуганная, но с непоколебимой решимостью в широко раскрытых глазах. С криком: «Госпожа, нет!» — служанка раскидывает руки, подставляя свою спину под удар, предназначенный её хозяйке…
Тан Лань резко вдохнула, вынырнув из кошмара. В горле стоял ком, а по спине пробежал ледяной пот. Потерять Сяо Вэй… Мысль об этом была невыносимой. Это было бы не просто потерей служанки — это было бы отрезанием части её собственной души.
И видение ясно давало понять: в тот роковой миг рядом не будет ни Ван Широнга, ни Лу Синя. Не будет никого, кроме неё самой и той, что была готова умереть за неё.
Значит, защищаться придётся самой.
Иначе Сяо Вэй умрёт.
Она сжала пальцы в кулаки, чувствуя, как дрожь от ужаса медленно, но верно сменяется холодной, стальной решимостью. Она смотрела в тёмное зеркало, где её отражение бледнело в сумерках, и в её глазах, обычно таких ясных, теперь горел снова знакомый огонь — огонь воли к выживанию.
Тень от гибели Цуй Хуа и тяжёлое предчувствие, навеянное видением, висели в покоях Тан Лань густым, нерассеивающимся туманом. После Сяо Вэй, погасившая лишние свечи, комната погрузилась в полумрак, нарушаемый лишь трепетным пламенем одной-единственной свечи. Воздух был наполнен ароматом сандала и тишиной, столь громкой, что в ушах стоял звон.
Тан Лань медленно опустилась на пол, скрестив ноги в классической позе лотоса. Поза далась ей нелегко — мышцы ныли от непривычного напряжения, спина требовала опоры. Но она игнорировала дискомфорт, закрывая глаза и погружаясь в себя с решимостью утопающего, хватающегося за соломинку.
Её дыхание сначала было неровным, сбитым тревожными мыслями, которые метались в голове, как пойманные в клетку птицы: «Шэнь Юй… Императрица… Цуй Хуа… Сяо Вэй… Удар клинка…» Она силой воли отгоняла их, сосредотачиваясь на ритме: вдох — тишина — выдох. Вдох — тишина — выдох.
Внутри была пустота. Холодная, безжизненная пустота, которую она привыкла считать своим морем ци. Теперь же это море казалось мелкой, почти пересохшей лужей. Она пыталась ощутить энергию, ту самую, что когда-то, в её прошлой жизни, описывали в книгах как тёплый, золотистый поток. Но здесь она была слабой, тонкой, рассеянной и… чужой. Она не слушалась, как дикий мустанг, не признающий хозяина.
Тан Лань мысленно сжала зубы. Она представляла, как крошечные, почти неощутимые искорки света собираются в глубине её даньтянь, внизу живота. Это было похоже на попытку собрать ртуть пальцами — она ускользала, распадалась на ещё более мелкие частицы.
Медленно, с невероятным усилием, словно ворочая каменную глыбу, она попыталась сдвинуть это слабое мерцание, поднять его по воображаемому каналу вверх, к груди. Каждый цунь продвижения давался ценой головной боли и проступающего на лбу холодного пота. Энергия сопротивлялась, извивалась, пыталась вернуться в привычное, рассеянное состояние.
Она чувствовала, как её тело дрожит от напряжения. В груди возникло странное чувство — не боли, а сильного давления, словно она пыталась вместить океан в хрустальный кубок, который вот-вот треснет. Собранная ци была ничтожна, жалкая капля в море её отчаяния. Она едва ли могла бы согреть ладони, не то что сформировать настоящее бессмертное ядро, способное на удар.
Но она не останавливалась. Вдох — выдох. Собирать. Сжимать. Поднимать. Её лицо исказила гримаса крайнего сосредоточения. Это было мучительно тяжело. Бесполезно? Почти что. Но сдаться — значило обречь на смерть ещё кого-то. И она продолжала, капля за каплей, выжимая из себя эту чуждую, непокорную силу, пытаясь вдохнуть в неё хоть крупицу своей воли.
Тан Лань медленно поднялась с пола. Медитация в неподвижности не приносила нужного результата — ци оставалась вязкой, ленивой и непослушной. Нужно было движение. Она вспомнила обрывки знаний из прошлой жизни, смутные образы плавных, текучих практик.
Она встала в начальную стойку, ступни на ширине плеч, колени слегка согнуты. Руки свободно опущены вдоль тела. Глаза полуприкрыты. Это была попытка укорениться, почувствовать связь с землёй через холодный паркет, представить, что от её стоп вглубь уходят прочные корни.
