Магический источник (СИ) - Криптонов Василий

— Ну, мало ли. Может, энергетики…

— Саша, ты совсем? — Танька покрутила пальцем у виска. — Маг-энергетик если чем шарахнет, так камин во все стороны разнесёт. Хотя… — Она призадумалась и нехотя признала: — Нет, ну они тоже могут нормально дрова зажечь. Но это немного не так выглядит. И… И вообще, они бы не стали так делать. Для света зажгли бы «светляка».

С интересом выслушав эти подробности, я спросил:

— А я?

— А что — ты? — посмотрела на меня Танька.

— Ну, а я-то — кто?

— Нахлебник, иждивенец, паразит…

— Да не льсти ты мне, краснею я легко. В смысле, какая у меня магия? Мне-то чего развивать в первую очередь? Как с этим определиться?

Тут Танюха засмущалась, взгляд отвела, покашляла. Я строго смотрел на неё. Под моим взглядом она попятилась к двери.

— Стоять, — скомандовал я. — Смирно. Руки по швам.

Танька подчинилась, потом сообразила, что это было не обязательно, и гневно фыркнула в мою сторону. После чего сказала:

— Какой у тебя может быть магический дар? Нет у тебя никакого магического дара!

— В… смысле⁈

— В самом, что ни на есть, прямом! В твоём мире магии ведь нет. Откуда она у тебя-то возьмётся?

— Но погоди… А как же я тогда преподавать буду? В магической академии — и без магии?

— А вот это как раз и неудивительно. По-твоему, в преподаватели кто идёт? В основном — слабейшие маги, которые к государевой службе другого рода не способны. Впрочем, это ещё не худший вариант! Хуже — это когда ни ума, ни связей. Тогда одна дорога — в распределитель. Брррр! Но в распределитель-то тебя точно не примут, раз дара нет. А в преподаватели — запросто. Главное теорию знать и вещать с умным видом. Скажем, что дар у тебя совсем крохотный. Собеседование-то кто проводит? Папа. Он напишет всё, как полагается.

— А если меня попросят сколдовать чего?

— Зачем? — удивилась Танька.

— Ну… Мало ли…

— Ну, попросят — скажешь, что не в настроении, или ещё куда пошлёшь.

Тут в нашу беседу вмешался Фёдор Игнатьевич, который, как выяснилось, давненько уже стоял в коридоре и с интересом прислушивался.

— Ты, Татьяна, не вполне права, — сказал он, и по блеску в его глазах я понял, что после моего ухода с графинчиком он расстался не сразу. — Мир Александра магией обделён, это всё верно. Но люди-то там живут такие же. А следовательно, у него вполне может быть предрасположенность к магии, которая может раскрыться здесь.

— Папа, ну вот зачем ты ему это сказал? — грустно спросила Танька.

Фёдор Игнатьевич и сам спохватился, увидев, как я встал и потёр руки.

— Ну, — весело воскликнул я, — приступим к испытаниям?

— Папа — болван, — шептала Танька, пробираясь со мной по задворкам. — А ты… Ты, Саша — прохиндей!

Вот ругаться они тут совершенно не умеют. Мне потребовалось время, чтобы сообразить, что иногда Танька, в её понимании, на меня ругается чуть ли не матом. Долго смеялся, когда понял… Но переучивать не стал. Пусть их. Должна же хоть где-то культура быть.

— Не, ну интересно устроились, — так же шёпотом ответил я. — Сами колдуют, а мне не дают. Я что — рыжий, что ли? Или, может быть, я, по-твоему, лысый?

Сказав это, я взъерошил себе волосы. Постричься бы… Однако к цирюльнику меня не пускали (меня пока вообще никуда не пускали), потому что сам я дорогу не найду, а если со мной отправится кто-нибудь, то обязательно напорется на знакомых, и меня надо будет как-то объяснить. Вот я и обрастал всё это время. Во имя конспирации. Благо хоть опасная бритва у Фёдора Игнатьевича сыскалась. Не сразу, но я с ней освоился. Отличная вещь на самом деле.

Танька вдруг замерла так резко, что я на неё едва не налетел.

— Ты чего это?

А она всхлипнула. И тихо так говорит:

— Прости меня, Саша… Я подумала вдруг, как это ужасно — быть тобой. Такой старый, с неосуществившимися мечтами… Ещё и магических способностей никаких нет.

— Да не так уж и плохо, — зевнул я. — В старости есть свои плюсы, знаешь ли. Гормоны не бушуют, тр… эм… размножаться постоянно не хочется — так, время от времени. Ведёшь себе созерцательный образ жизни… А с чего это ты взяла, что у меня мечты неосуществлённые?

— Да неужели человек, у которого все мечты сбылись, будет в столь преклонном возрасте читать глупые книжки про любовь⁈ — всплеснула Танька руками.

Я только глаза закатил.

Так-то Танюха — золотой человек, но есть у неё две крайности. Если она меня воспринимает как своего ровесника — мы с ней постоянно цапаемся, пусть и в шутку. А то вот находит на неё иногда такой стих: вспоминает, что мне двадцать семь, и начинает причитать, какой я старик, и как мне недолго осталось. Обниматься иногда лезет. Прям вот так, со слезами и соплями, даже неприятно. Приходится успокаивать, заверять, что ещё поскриплю немного.

А самому тоже не по себе становится. Курт Кобэйн на память лезет, другие всякие… Опасная эта цифра — двадцать семь. Скорей бы уж осень, там двадцать восемь стукнет — вздохну поспокойнее. Если доживу, конечно.

Тьфу! Блин, Танька!

— Так, мы идём или где? — повысил я голос.

Танька шмыгнула носом, достала из кармана платья платок и вытерла глаза.

— Идём, — сказала она. — Боже, до чего это всё грустно.

Мы пробирались к границе города какими-то бешеными задворками, о существовании которых девушке из приличной семьи вообще знать не полагается. Я даже город толком не посмотрел. Темно — как в колодце, редко где фонарь горит. И людей практически не видно. Одного только пьяного издалека увидели — с тем самым редким фонарём обнимался и песни пел.

А тут выбрались к освещённой дороге, но Танька вдруг вцепилась мне в рукав и зашипела:

— Тс-с-с!

Рукав был от пиджака Фёдора Игнатьевича. Одежда его висела на мне, как на вешалке (Игнатьич — мужик плотный), но в джинсах и майке с портретом Лавкрафта идти было совсем не вариант.

— Чего такое? — спросил я шёпотом.

— Городовой!

Я высунул голову из-за угла дома. Интересно стало, как это — городовой.

В свете фонаря увидел широкого дяденьку в фуражке, который, переваливаясь, удалялся от нас.

— Обождать надо, — пояснила Танька. — Ну его. Догнать не догонит, а шум поднимет. Ещё на обратном пути подкараулит.

Я молча кивнул. А Танька, подумав пару секунд, спросила:

— А гормоны — это кто такие?

— А?

— Ну, ты говоришь, гормоны не бушуют. Это звери такие ваши, местные?

— А! Нет, это ду́хи.

— Д-духи?

— Самые настоящие!

— Так у вас же магии нет!

— Магии — нет, духи — есть. Как налетят, как обуяют…

— И что?

— А смотря какой дух. Кто в драку кидается, кто плотским грехам предаваться. А у некоторых — прыщи растут. Вот такенные!

— Господи, какой кошмар! — пробормотала Танька. — И ни одного спиритуалиста, чтобы их обуздать!

— Не говори. Живём и мучаемся. Но это только у молодых, вроде тебя. Нам, старикам, уже не страшно. У нас иммунитет.

— А это кто такой⁈

— О, это — как фамильяр. Зверь-хранитель такой. Он этих духов на десять шагов не подпускает. В клочья рвёт. Монстр!

Танька долго задумчиво на меня смотрела, потом замахнулась.

— Вот так бы и врезала тебе! Врёшь всегда. А я воображаю всякое странное и потом чушь снится.

— А что снится? Крейсер «Аврора»? Правильно снится, бойтесь пролетарского гнева! Буржуи.

Танька отчего-то засмущалась, выглянула из-за домика и буркнула:

— Идём!

Мы перебежали дорогу, как злоумышленники, скользнули между домов, и тут город внезапно закончился, а начался лес.

— Ф-фух! — выдохнула Танька. — Ну, теперь можно спокойно идти!

Я так не думал. С моей точки зрения, сейчас начиналось самое беспокойство. Потому что в лесу было гораздо темнее, чем в городе. Тут можно было спокойно выколоть себе оба глаза, и ничего бы не изменилось.

Но Танька вытянула руку, и на ладони у неё загорелся огонь. Стало веселее.

— Наконец-то, — проворчал я. — Хоть какая-то польза от этой вашей так называемой магии.