По Кроуфорду - Ива Лана

– Мороженое? – недовольно спросила мама. – Ты опять решил меня не слушать?

Началось…

Я тяжело вздохнул и посмотрел на мать. Она стояла в коридоре в чёрном закрытом платье и на каблуках, скрестив руки на груди. Ей было пятьдесят семь, но выглядела она лет на десять моложе. Стройная, среднего роста, с тёмно-карими глазами и каштановыми волосами с редкой проседью, которую она всегда умело маскировала. Жёсткие черты лица, словно его грубо вырезали из камня, и тонкие чуть сжатые губы выдавали в ней человека, привыкшего держать всё под контролем и никогда не показывать слабость.

Между нами всегда было слишком много холода и непонимания, а после того случая с Айрис пропасть стала ещё глубже.

Но, как бы мне ни хотелось это признавать, мы были похожи: оба привыкли держать чувства в узде, оба старались не давать слабину. Она – строгая и сдержанная, я – чуть более мягкий, но не менее непроницаемый.

Из нас троих я больше всех был похож на мать – и внешне, и по характеру. Наверное, именно поэтому она не переносила меня и всегда держала дистанцию.

– Ну? – ворвался в голову её раздражённый голос. – Ты же знаешь, что ей нельзя сладкое. Почему снова решил сделать по-своему? Ты должен понимать, что это не просто каприз, а необходимость. Забыл, что случилось с ней в детстве? Из-за тебя, между прочим.

В горле пересохло.

Нет, я не забыл. Мне же не позволяли забыть.

Помню тот день, как сейчас.

Бетани тогда было пять, и она просто обожала шоколадки Reese’s. Но в нашем доме сладкое было большой редкостью. Нам позволяли десерты только трижды в год: торт на день рождения, яблочный пирог на день Благодарения и имбирное печенье на Рождество. Мама считала сахар злейшим врагом зубов и иммунитета, и, кажется, даже удовольствие от еды было в нашем доме под запретом.

Я знал, как Бетани любит сладкое. Знал, как загораются её глаза при одном слове «шоколад». Поэтому втайне ото всех стал хранить для неё запасы её любимых Reese’s. Хотел, чтобы у неё было хоть немного счастливых воспоминаний о детстве. Пятилетний ребёнок, мечтающий о шоколадке – разве это преступление?

Каждую субботу я давал ей одну шоколадку. Она ела её прямо в моей комнате, зажав в ладонях, будто это была самая святая драгоценность.

Но однажды я вернулся с учёбы и, поднявшись в комнату, заметил, что мой тайник открыт. Все шоколадки исчезли – а их оставалось около двадцати штук. Сердце застучало чаще, адреналин хлынул в кровь. Я тут же бросился в комнату Бетани. Она лежала на полу, вся измазанная шоколадом, вялая, почти без сознания. Повсюду валялись пустые обёртки – штук десять точно.

Паника накрыла меня с головой, но я взял себя в руки, подбежал к сестре и оказал ей первую помощь: держал её, успокаивал, помогал дышать, а потом вызвал скорую и позвонил родителям.

Врачи быстро привели Бетани в чувство. Сказали, что причиной полуобморочного состояния стал резкий скачок сахара в крови, из-за которого у неё возникла слабость и головокружение, особенно на фоне врождённой патологии сердца. Это было не смертельно, но достаточно серьёзно. Слишком серьёзно, чтобы потом спать спокойно.

Когда мама узнала, что я всё это время тайком давал сестре шоколад, в ней будто взорвался давно спящий вулкан. Она пришла в ярость и не дала мне даже шанса оправдаться. Кричала, что я глупый, безответственный и что мог погубить Бетани своей «идиотской выходкой». Только отец встал на мою сторону и попытался успокоить её, но она была непреклонна.

С тех пор мать держит рацион Бетани под строгим контролем, а её взгляд на меня изменился. Остыл, стал тяжёлым. Я предал её доверие, когда наплевал на правила. И, кажется, она до сих пор меня так и не простила.

Как и я себя.

Я моргнул и тут же встретил ледяной взгляд матери. Спокойно ответил:

– Сладкое Бетани не противопоказано. Я контролирую её уровень сахара, и один десерт раз в неделю ей не навредит. Можешь быть спокойна.

Несмотря на тот страшный случай, эти моменты с шоколадками Reese’s остались для Бетани одними из самых счастливых – такими, какими я и хотел их сделать.

Со временем, когда Бетани стала старше и осознаннее, она предложила мне одну традицию: встречаться раз в неделю вне дома и вдвоём идти в кафе, где я бы угощал её мороженым или каким-нибудь «безобидным десертом». Я подумал, взвесил всё и согласился, но только с одним условием: она обещала не превышать норму, слушать меня и своё тело. Бетани кивнула, и так мы начали наши «сладкие вылазки» по субботам или воскресеньям. Для неё это были маленькие моменты свободы и радости в мире, полном запретов.

Родители знали об этом. Отец не переживал, потому что всецело доверял мне. Мать ограничить наше общение не могла, но не упускала случая напомнить мне о рисках и ответственности. И я никогда о них не забывал.

Мама сделала шаг вперёд, её голос стал жёстче:

– Не понимаю, почему ты всё делаешь наперекор мне? Постоянно перечишь, споришь. Тебя это забавляет?

Я чуть расправил плечи и приподнял голову, демонстрируя, что не боюсь конфронтации.

– Это не так, просто ты не видишь всей картины. И я не принимаю решения на эмоциях, в отличие от тебя.

– Я – твоя мать. Ваша мать, – повторила она, делая акцент, будто это звание давало ей неоспоримое право диктовать нам, как жить. – И если я что-то запрещаю, значит, это не обсуждается.

Я медленно выдохнул. Прошло не более пяти минут нашей… беседы, а я уже смертельно устал от её нотаций.

– Да, ты – мать. А я слишком долго был послушным сыном. Но, если ты не заметила, то теперь я взрослый человек, мама. И я несу ответственность за Бетани не меньше, чем ты. И люблю её – не меньше.

Её челюсть напряглась.

– Как ты можешь говорить, что любишь её, и при этом рисковать её жизнью? – процедила она.

– А как ты можешь говорить, что любишь её, и при этом продолжать контролировать всю её жизнь? – парировал я. – Держать её взаперти, как птицу в клетке?

– Это называется забота, Джеймс. Но ты, похоже, не знаешь, что это такое, раз даёшь ей мороженое и разрешаешь разгуливать по городу!

– Я забочусь о ней иначе! Я даю ей хоть каплю нормальной жизни, где она может смеяться и мечтать, а не просто выживать под твоим надзором.

– Она может умереть, если оступится, – резко бросила мама. – Ты готов жить с этим?

Руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Я слишком часто задавал себе этот вопрос. И всегда приходил к одному и тому же ответу:

– Я готов жить с её выбором, если он будет по-настоящему её. А ты?

Она молчала. Воздух между нами был густым и тяжёлым, как свинец. Я ждал ответа, но мама больше не смотрела на меня, задумавшись о чём-то своём.

– Всю жизнь ты держишь её взаперти из-за страха, и я не виню тебя за это, – тихо, даже примирительно сказал я. – Но… может, хватит уже? Ей шестнадцать, мама. Она взрослая девушка, а я – не мальчишка. Доверься нам, наконец. Я – врач, я её старший брат, в конце концов. Я на связи с ней каждый день. Я знаю её лучше, чем кто бы то ни было – я знаю о ней даже больше, чем положено знать брату о сестре. Со мной она в безопасности. Но ей нужен хотя бы глоток свободы. И ей нужны друзья. Не ты, не я, не отец – а настоящие друзья и подруги.

Губы матери сжались в тонкую линию. На секунду в её глазах промелькнуло что-то – не страх, а скорее боль. Но она мигом спрятала её за гневом.

– Нет, – отчеканила она. – Этого не будет. Никаких друзей. Друзья – это риск, особенно в её случае. Её жизнь – это тонкий лёд, Джеймс. И я не позволю ей провалиться.

Я смотрел на неё и с каждой секундой понимал, как сильно мы с ней отдалились. Как давно она не видит в Бетани человека – только диагноз.

– А что тогда ты ей «позволишь»? Дышать по расписанию? Провести всю жизнь в изоляции?

– Придёт время, и у неё будет всё, что нужно, – уверенно сказала она. – Я найду ей хорошего мужа. Умного, доброго, без вредных привычек, из обеспеченной семьи. Того, кто поймёт, на что он идёт. Кто не допустит риска. Кто всегда будет рядом.