Император ярости (ЛП) - Коул Джаггер

Вот почему я научилась жить в тени, чтобы принять ночь. Мой день начинается, когда дни других заканчиваются.

Для большинства мира я, наверное, выгляжу как существо ночи по своему выбору. Как будто я слишком сильно склоняюсь к готической эстетике. Но нет. Жизнь, прожитая в тени, и тьма были решены за меня давным-давно, когда мои симптомы впервые начали проявляться. Мне было четыре года.

Похоже, моя прабабушка тоже страдала от этого заболевания. Но для меня, оно увеличивает риск развития немеланомного рака кожи в десять тысяч раз и меланомы — в две тысячи раз.

Спасибо, генетика.

Я тянусь к своему телефону, пытаясь отморгать дымку сна, тяжесть моего прошлого цепляется за меня, как вторая кожа. Думаю о том, как я когда-то была нормальной — или так близка к нормальной, насколько это возможно, когда ваша фамилия Линдквист.

Когда была маленькой, у меня была няня, которая рассказывала мне сказки на ночь о принцах и принцессах и сказочных королевствах и проклятиях колдунах.

Раньше думала, что именно это преследует мою семью: проклятие. Может быть, даже несколько из них. Я знала гораздо раньше, чем должна была, что мой отец делал для жизни, и откуда большой особняк, машины, роскошные поездки, бассейн, помощь, няни и вся роскошь пришли.

Есть причина, по которой я не использую имя «Линдквист», и это не потому, что это раздражает людей, которые не привыкли к чему-либо, кроме «Д», следующему за «Н».

Мой отец был тираном: безжалостным, бесчувственным, мафиозным силачом. И если то, как он правил своей собственной семьей, было каким-либо указанием, я могу только представить, каким ужасным он был для внешнего мира.

Видите ли, я никогда не думала о нас как о сказочных королях и королевах из сказок на ночь. Нет, я знала, что мой отец был злым волшебником в черной башне, который боролся с «хорошими парнями».

И из-за этого — моего отца, будучи монстром, которым он был, — я знала еще в юности, что мы были прокляты.

Это было единственным объяснением карт, которыми мы должны были расплачиваться.

Мои проблемы с солнцем. Моя мать, умершая такой молодой. Узнав, что я тоже, как и мой брат Нильс, унаследовала еще большую тьму от нашего отца.

Болезнь Хантингтона поражает нейроны в мозге, заставляя их медленно разрушаться и умирать. Ваши руки и ноги перестают правильно работать. Так же, как и ваши легкие. Вы теряете способность думать или жить в любой реальной емкости. Это убивает вас, ужасно и болезненно, иногда уже в сорок лет.

Лекарства нет.

Да. Моя семья настолько ужасна, что у меня два проклятия: солнце хочет убить меня, и мое тело все равно закончит эту работу, вероятно, в следующие пятнадцать лет.

Никто, даже Анни, не знает.

Моя мать была последней связью нашей семьи с чем-то, что хотя бы отдаленно напоминало «хорошее». Папа правил домом тем же железным кулаком, которым он правил преступной империей Линдквистов. Нильс был золотым ребенком, следующим по стопам нашего отца: холодным, жестоким и безжалостным, как и он.

Я, я была обузой. Больная девушка, которой суждено умереть молодой, та, которая никогда не будет достаточно сильной, достаточно быстрой, достаточно безжалостной. После смерти моей матери, я не думаю, что я когда-либо чувствовала себя частью семьи. Скорее, как нежеланный гость, которому «позволяли», неохотно, пересиживать свое время.

Мне было тринадцать, когда словесные оскорбления и всеобщее презрение моего брата и отца превратились во что-то гораздо более темное. Более злое.

Более…физическое.

Сначала это было пробуждение с сердцем в горле, силуэт моего отца в дверном проеме спальни, воняющий водкой, наблюдающий за мной.

Он никогда не заходил дальше дверного проема.

Но Нильс заходил.

Есть причина, по которой мне двадцать шесть лет, и я никогда не искала физической близости с другим человеком.

Я имею в виду, мне нравится идея секса. Я хочу секса. Но руки, которые касались меня, даже когда я говорила «нет», и угрозы, даже хуже, если бы я кому-то рассказала, отбили всякое желание фактически исследовать эти желания с партнером, даже сейчас.

В конце концов, когда мне было пятнадцать, это то, что выгнало меня из дома. «Визиты» моего брата участились, и он продвигался все дальше и дальше. Кроме того, я могла видеть темную дорогу, по которой мой отец вел свою империю вниз. Больше не удовлетворенный мелким мафиозным дерьмом, таким как рэкет защиты, он окунул палец в торговлю оружием, контрабанду наркотиков и привлечение проституции под эгидой семейного бизнеса.

Тогда я убежала и никогда не оглядывалась, исчезая прежде, чем они смогли превратить меня в одну из них, или сломать меня в этом процессе.

Думала, что сбежала. Затем мой отец доказал, насколько я ошибалась.

Через два года после моего ухода он убил своего брата, прежде чем покончить с собой, написав в записке, оставленной им, чтобы «спасти их обоих» от ужасов, которые болезнь Хантингтона в конечном итоге обрушила бы на них.

Так что, хотя монстры мертвы, они — постоянное напоминание о судьбе, которая ждет меня, судьбе, от которой я никогда не сбегу.

Телефон снова кричит на меня. Я стону, когда снимаю его с кровати рядом со мной, нахмурившись на неизвестный номер на экране.

Странно. Я взломала свой собственный телефон много лет назад и поставила на него постоянную блокировку, запрещая любой номер, кроме тех, что в моих контактах, пробиться.

Так кто, черт возьми, это?

Я отключаю звонок и позволяю гудку уйти на голосовую почту, прежде чем снова закрыть глаза и повернуться, чтобы прижаться обратно к кровати.

Текстовое уведомление звякает во временной тишине, разбивая ее. Ворча, я хватаю телефон и мгновенно замираю от текста на моем экране.

Неизвестный: Возможно, это моя вина, что я раньше не изложил конкретику этой договоренности.

Мой позвоночник выпрямляется, поскольку любые последние остатки сна исчезают из меня.

Это Мал. Это должно быть он.

Неизвестный: Не вини себя. Мне следовало быть яснее. Сейчас я исправлю это.

Неизвестный: Когда я, блять, звоню, ты отвечаешь. Когда я говорю тебе что-то сделать, ты, блять, ДЕЛАЕШЬ ЭТО, немедленно. Сделай одолжение нам обоим. Не строй из себя дурочку. Я знаю тебя, Фрея. Я знаю каждый твой темный секрет.

Неизвестный: И я знаю, что Кир НЕ знает, что его любимая приемная готическая принцесса происходит из семьи, которая убила его сестру.

Моя кровь превращается в лед, пока я смотрю на экран, мое горло медленно сжимается.

Неизвестный: Я, блять, ВЛАДЕЮ ТОБОЙ.

Дрожу, когда поднимаю телефон и печатаю быстрый ответ.

Я: Я понимаю. Я спала, когда ты звонил.

Телефон молчит целую минуту. В конце концов, я перестаю смотреть на него и бросаю его на одеяла, перекатываясь на спину в кровати и глядя на потолок.

Тогда он звонит.

— То, как поздно ты спишь, на самом деле меня не касается.

Я дрожу, когда темный, слегка акцентированный голос Мала грохочет, как бархат, гравий и дым, по телефону.

— Я не…

Кусаю губу.

Я не спала «во сне», просто спала, в соответствии с моим обычным расписанием. Но как только собираюсь это сказать, мне приходит в голову, что рассказывать этому монстру о каких-либо моих привычках, вероятно, не лучшая идея.

Потому что он использует их против меня. И я уже нахожусь в серьезном невыгодном положении в любой битве.

— Прости, что пропустила твой звонок, — тихо бормочу я.

— Я собираюсь отправить тебе адрес. Будь там через полчаса, — рычит Мал, его голос темный и плавный с безошибочно командным оттенком. Даже по телефону я слышу требование под поверхностью, подразумевая, что это не просьба.

Закрываю глаза, раздражение поднимается из-под сна, все еще затуманивающего мой мозг.

— Нет.

Наступает короткая пауза, и когда он говорит снова, его голос тише. Более опасный.

— Простите, что?