Нарушенные клятвы (ЛП) - Фарнсуорт Ш. У.

В гостиной начинает играть новая песня, ритм такой же тяжелый, как и у предыдущей мелодии.

— Привет.

Начинают проясняться детали. Его глаза напоминают мне мраморные камни на солнце. Так много завитков с оттенками цветов, которые кружатся и меняются. В основном зеленые, но иногда с проблесками синего или серого.

Я прочищаю горло, чувствуя себя покрасневшей и неуверенной, когда повторяю простое приветствие.

— Привет.

Легкая улыбка играет на полных губах, которые выглядят непривыкшими к веселью. Он больше не пытается завязать разговор, но, похоже, его не раздражает, что я стою здесь и смотрю на него. Он заинтригован.

Я никогда раньше не тратила столько усилий на чтение языка тела незнакомца. Никогда не была так очарована человеком, имени которого я даже не знаю.

Это странно. И несколько захватывающе.

— Увидимся дома, чувак. — Второй парень переводит взгляд с меня на незнакомца, который все еще смотрит на меня. Приподнимает бровь и ухмыляется.

— Пока, Алекс. — Зеленоглазый незнакомец не отводит от меня взгляда, отвечая своему другу.

Друг уходит, больше ничего не сказав.

Мы далеко не одни. Басы продолжают греметь, перемежаясь громкой болтовней и случайными криками. Но на звуки легко не обращать внимания.

— Эм… Я Лайла.

— Ник. — Мелодичный рокот его голоса спокойный и уверенный.

— Ник, — повторяю я. — Как святой Николай?

Если лазанье по холодильнику и то, что я одета для зимы — в отличие от всех остальных девушек здесь — было недостаточно, чтобы натолкнуть Ника на тот факт, что я далека от соблазнительности, я уверена, что этот комментарий сделал свое дело.

Это был бы идеальный момент для срабатывания пожарной сигнализации, которая, наконец, зафиксировала бы парящий в воздухе дым.

Я бы предпочла столкнуться с морозами в Филадельфии, чем оставаться здесь и выслушивать последствия того, что я сказала это самому привлекательному парню, которого я когда-либо видела — лично, по телевизору, на обложке журнала, где угодно. Понятия не имею, откуда взялась уверенность, позволяющая завязать с ним разговор, но она тает. Быстро.

Улыбка Ника неожиданна. Ослепляющая. Луч солнца после дней, проведенных в темноте.

— Я напоминаю тебе Санта-Клауса?

Я слишком подавлена, чтобы ответить. Его улыбка исчезает, когда он, кажется, осознает этот факт, еще больше усиливая неловкость. Я не могу придумать ничего, хотя бы отдаленно напоминающего остроумный ответ. Мой разум пуст в худшем смысле этого слова.

— Я никогда раньше не встречал никого по имени Лайла. В том числе не знаю ни одного загадочного деда, который приносит подарки, которого зовут Лайла.

Черт возьми.

Он обаятельный, милый и пытается успокоить меня. Я думала, что мужчины, ведущие себя так в реальной жизни, — это миф.

— Меня должны были назвать Лейлой, — говорю я ему. — Моя мама так накурилась, что перепутала букву.

— Похоже на ошибку больницы.

Он смотрит на меня так, словно это очаровательный анекдот, над которым мои родители, вероятно, шутят по сей день. И вместо того, чтобы позволить ему сохранить это невинное предположение, я говорю:

— В больнице ей не давали лекарства.

Что-то меняется в выражении его лица в ответ на признание, которое я не собиралась делать.

Это не жалость или неловкость, которую испытывает большинство людей, когда они не знают, что сказать. Это не взгляд, в котором наполовину сочувствие, наполовину «Как, черт возьми, мне отсюда выбраться?». Это понимание. Оно дополняет пугающие черты его лица и исходящую от него напряженность.

Готова поспорить на мои несуществующие сбережения, что у Ника тоже не было идеального детства.

— Она завязала? — Спрашивает он, предлагая счастливый конец.

— Нет. — Незнакомое желание заставляет меня объясниться — поделиться деталями, которые я обычно никому не рассказываю, не говоря уже о незнакомцах. Особенно о горячем мужчине. — Она умерла от передозировки, когда мне было пятнадцать.

— Твой отец?

Я качаю головой, играя с розовым амулетом на своем ожерелье. Привычка, от которой мне так и не удалось избавиться.

— Никогда его не знала.

Взгляд Ника скользит по ожерелью, которое я ношу, тому, которое я должна была снять давным-давно. Все вокруг нас смеются, курят и целуются, а я стою и делюсь подробностями своей жизни, о которых никогда никому не рассказывала.

Он наклоняется ближе.

— Знаешь, в последний раз, когда я верил в Санту, он подарил мне на Рождество плюшевого льва. Я повсюду носил эту игрушку с собой. Мне он чертовски нравился. Я назвал его Лео.

Мои губы кривятся. И потому, что я не могу представить мускулистого парня ростом шесть с чем-то футов, который стоит передо мной, с мягкой игрушкой в руках, и потому, что я не могу поверить, что он пытается подбодрить меня. Не могу поверить, что он заставляет меня чувствовать себя менее уязвимой, делясь частичкой себя.

— Лев Лео. Умная аллитерация¹.

Ник ухмыляется.

— Просто говорю. Я польщен, что напоминаю тебе того парня.

Я стону.

— Прости. Я говорю глупости, когда нервничаю.

— Не извиняйся.

— Хм, ладно.

Щека Ника подергивается в подобии еще одной усмешки.

— Почему ты нервничаешь? спрашивает он.

Мои щеки заливает румянец. Надеюсь, здесь достаточно жарко и тускло, он не заметит.

— Я плохо разбираюсь в таких штуках.

— В каких?

— Флирт.

— Мне кажется, у тебя все хорошо получается.

Я поднимаю обе брови.

— Что тебя возбудило больше — комментарий Святого Ника или рассказ про мертвую матерь?

Он потирает подбородок, но его рука не прикрывает улыбку.

— Честность. Я ценю честность.

— Обычно мне и честной не удается быть. Я ненавижу говорить о своей матери.

После того, как я договорила, я понимаю, что снова сказала слишком много.

— Недоговаривать о чем-то и лгать — это две разные вещи, — отвечает Ник.

Я обдумываю это и решаю, что он прав.

— Тебе часто лгут?

Он изучает меня своими загадочными глазами.

— Почему ты спрашиваешь?

— Больше всего мы ценим то, что нам не хватает. Если ты ценишь честность… Я предполагаю, что тебе часто лгут.

Ник молчит достаточно долго, чтобы я пожалела о каждом сказанном слове.

— Неважно. Я просто…

— Ты права. Я слышал много лжи.

Он удерживает мой взгляд, и притяжение между нами каким-то образом усилилось за то короткое время, что я стою здесь.

— Ты часто лжешь? — Спрашиваю я.

— Да.

— Ты солгал мне?

— Нет.

Возможно, мне не следует ему верить, но я верю. Я встречала людей, которые лгали о том, что им можно доверять. Никто из них так и не признался во лжи.

— Ты обещаешь? — Я хочу подразнить его, но выражение лица Ника не изменилось.

— Я не даю обещаний.

— Лайла! — Кеннеди снова появляется рядом со мной. Ее щеки раскраснелись, а неряшливый хвост, на который она потратила полчаса, распался. — Элли не отвечает. Но они в доме Дилана! Он только что опубликовал фотографию, и на ней Марк.

Я бросаю взгляд на Ника. Я не уверена, но мне кажется, он борется с улыбкой. Может быть, он противопоставляет жизнерадостность Кеннеди моей неловкости.

— Здорово, — выдавливаю я.

— Здорово? Нам больше не нужно бродить и мерзнуть. Поехали!

Я снова смотрю на Ника, молча признавая, что мне больше интересно остаться здесь и поговорить с ним.

На этот раз Кеннеди замечает, куда блуждает мой взгляд. Ее брови улетают в линию роста волос, когда она убирает локоны с лица.

— Э-э, привет…

Она смотрит на меня. Кто он? — Одними губами произносит Кеннеди.

Ее удивление понятно. Она никогда раньше не видела, чтобы я хотя бы разговаривала с парнем, и она еле вытащила меня сегодня из дома.

Я пожимаю плечами в ответ на немой вопрос. Даже если бы Ника здесь не было, не думаю, что смогла бы сформулировать ответ.