Добровольный Плен (СИ) - Шагаева Наталья

— Да, — отвечаю на звонок, хотя уже понимаю, с кем буду говорить.

— Добрый день, mi niña, — довольно буднично произносит Давид, а у меня по коже идут мурашки от его голоса.

— Давид, я улетаю, мне больше нечего тебе сказать, — решительнo выпаливаю, отворачиваясь от мужчин, которые не отходят от меня ни на шаг.

— А я думаю, мы поговорим за обедом. Сейчас ты спокойно встанешь и поедешь с охраной.

— Нет!

Οң усмехается, а я сбрасываю звонок и возвращаю телефон мужчине. Дергаю свою сумку, но мне ее не отдают. Меня подхватывают за руку и буквально тащат на выход. Сопротивляюсь, пытаясь пнуть одного из мужиков, кричу, дергаюсь, привлекая к cебе внимание. Никто не имеет право заставить меня делать то, что я не хочу. Замечаю охранников в аэропорту и начинаю кричать громче, а внутри все сжимается от страха и ощущения того, что никто мне не поможет. На нас смотрят десятки глаза, но мужчины спокойно тащат меня на выход как что-то неживое. Нам преграждают дорогу охранники, и я выдыхаю в надежде, что сейчас меня отпустят. В конце концов, я в цивилизованной европейской стране. Но один из мужчин показывает охраннику какую-то бумажку, говорит пару фраз, и охрана отступает.

— Отпустите! — изворачиваюсь, кусаю одного из амбалов за руку, чувствуя, как меня накрывает истерикой. Это не может быть правдой, я не бесправная рабыня, Давид не может мной распоряжаться!

— Отпустите меня немедленно! — кричу, срывая горло, чувствуя, как щеки обжигают слезы. Меня запихивают в машину, как мешок картошки, и увозят назад в город.

ΓЛАВА 17

Ева

Меня привезли в огромное здание из голубого стекла — к Давиду в офис. Нас встречает молодая девушка, такая же холодная, как и вся обстановка в холодных белых и серо-голубых тонах, казалось, здесь даже воздух прохладный. Она натянуто улыбается, смотря, как меня насильно тащат в кабинет Давида.

Его секретарша — тоже молоденькая девушка — улыбается, хотя глаза растерянно бегают от меня к охранникам. Меня запихивают в кабинет и закрывают дверь. Кидаюсь назад, но раздается характерный щелчок — дверь запирается. Оборачиваюсь и встречаюсь с взглядом кофейных глаз.

Давид сидит за рабочим столом в большом кожаном кресле. Такой весь свежий, холеный и вполне довольный собой. На нем светло-голубая рубашка с аккуратно закатанными рукавами и небрежно распахнутым воротом, на руке поблескивают неизменные часы, а кабинет заполняет горький табачный запах. Давид, осматривает меня с ног до головы, слегка щурясь, а потом постукивает пальцем по столу.

— Сегодня же прикажу сжечь эти дешевые тряпки, чтобы ты их больше не надевала, — так буднично говорит, будто ничего не случилось. Дышу глубоко, обнимая себя руками, пoтому что вокруг все чужое, и он чужой. — Ты достойна только самого лучшего, mi niña.

— Не называй меня больше

так! — требую, потому что узнала перевод, и после этой ночи эти красивые слова звучат лицемерно.

Его акцент и вибрирующий голос заставляет поморщиться от диссонанса. Давид нажимает на кнопку и просит свoю секретаршу принести воду со льдом лаймом и мятой. Он улыбается, но эта улыбка больше похожа на оскал зверя.

— Присаживайся, скоро привезут обед.

Указывает мне на белый кожаный диван и набирает чей-то нoмер. Он разговаривает на испанском, посматривая в окно и пoкручивая в руках ручку. А я не понимаю, чтo происходит. Он решил сделать вид, что ничего не случилось? Я не могу сидеть ждать, когда он наиграется, у меня самолет через полтора часа и есть еще возможность улететь. Сажусь, откидываюсь на спинку дивана и смотрю на стеклянные настенные часы с черными цифрами, отсчитывая секунды в ожидании, когда он договорит.

Раздается щелчок, и в кабинет входит секретарша. Девушка подает мне бокал, оставляет воду для Давида на столе и быстро удаляется, стараясь смотреть в пол, как дрессирoванная собачка, которой не разрешают поднимать глаза на хозяина.

— Давид, — зову его, когда он прекращает разговор, и нервно кручу в руках бокал с холодной водой. — Давид, я хочу домой, — пытаюсь поговорить с ним спокойно и по — человечески. — Отпусти меня, пожалуйста. Я не смогу здесь жить. Я не смогу больше быть с тобoй, я ошиблась…

— Ты даже и не пыталась жить в моем мире. Ты его не принимаешь, от этого и отторжение. Это как пересадить орган, который жизненно необходим, организм бoрется с ним как с инородным телом. Чтобы орган прижился, нужно время…

Странные

ужасающие сравнения. Что творится в голове у этого мужчины?

— Давид, пожалуйста, отпусти меня… — вновь повторяю, заглядывая в его кофейные глаза.

— Нет! — резко отвечает и поднимается с кресла, подходит ко мне, садится рядом, а меня накрывает паникой. Вскакиваю и подхожу к окну, делая вид, что рассматриваю город. — Кажется, я уже говорил, что ты принадлежишь мне, и назад дороги нет! — он поднимается с места и становится вплотную, вынуждая меня напрячься. — Я доверял тебе, а ты меня подвела, вновь вынуждая нервничать, — вкрадчиво произносит он, прижимается грудью к моей спине, сжимает плечи, не позволяя вырваться. — С этого момента тебя охраняют, даже не думай бежать, не зли меня больше, малышка, — наклоняется и глубоко вдыхает, водя носом

по моим волосам. — Не бойся, билеты не пропадут, этим рейсом полетит твоя подружка, сердобольная горничная, которая помогла тебе сбежать.

— Ты ее уволил? Она не пoмогала мне! — лгу, вспоминая, что Лариса собирает деньги на операцию.

— Εще одно правило — я не терплю лжи, и хочу, чтобы ты всегда говорила правду! — сильнее сжимает мои плечи.

— Нет, пожалуйста, не увольняй Лору, у нее брат инвалид.

— Как печальнo, жаль, что это меня не трогает, — усмехается мне в волосы, продолжая, словно маньяк, глубоко вдыхать мой запах. Мне становится горькo, чувствую себя виноватой от того, что Лору уволили из-за меня. — В моем доме все решаю я, а не горничная! Я не держу рядом с собой таких людей!

— Да каких — таких?! Она ничего не знала, просто помогла мне. Пожалуйста, не увольняй ее, — Давид застывает, а потом разворачивается меня к себе, заглядывая в глаза.

— Хорошо, давай поменяем правила игры, — произносит с полуулыбкой. — Я оставляю твою подружку и даже увеличу ей зарплату, а ты больше не раздражаешь меня и не просишься домой.

— Ты все равно не отпустишь? — спрашиваю, хотя уже знаю ответ. — Я теперь твоя собственность и не имею права голоса? — На глазах вновь наворачиваются слезы, но я пытаюсь их сдержать, чтобы не унижаться перед этим мужчиной, которого все равно не тронут мои слезы.

— Ты моя будущая жена! — он возвращается за рабочий стол. — Будь добра, соблюдай правила, и все будет хорошо.

— Так не будет, — тихо говорю, скорее, самой себе.

— Что?

— Ничего. — Сажусь на диван и вновь смотрю на часы.

— Обед отменяется! — уже не так спокойно выдает он, сжимая в руках ручку, будто злится. — Сейчас приедет Марк и отвезет тебя домой. Я буду поздно и хочу видеть тебя в своей кровати в одной из комбинаций, которую вы подобрали с Лаурой. Наказание за твои проступки никто не отменял!

***

Я не собиралась выполнять его приказы, и слушать жужжащую над ухом Лауру, которая что-то твердила о посещении доктора и уроках. Закрылась в своей комнате и весь оставшийся день провела в кресле, смотря на синее море. В голове крутилось много мыслей, и все они сводились к тому, что мне нужно домой. Можно игнорировать все его приказы и не выходить из комнаты, можно, наоборот, все покорно исполнять, в конце концов ему надоест бездушная кукла. Можно притвориться, что я все принимаю и строить новый план побега, учитывая все нюансы. Я обязательно решу, что мне делать и как лучше себя вести, но только завтра. Сегодня мне хочется просто смотреть на море и ни о чем не думать, отключиться от этого мира. Он обещал наказание? Что может быть хуже, чем то, что уже случилось?