Искупление варвара (ЛП) - Диксон Руби

Шокового ошейника нет, но я понимаю, о чем она говорит. Я должен поставить себя на ее место, думать о себе так, как если бы я был ею, порабощенным. Я киваю. Я готов. Я хочу понять.

Эл-ли изучает меня.

— Встань. Снимай свою одежду. Рабам не выдают одежду.

Я колеблюсь. Она великолепна в своей ярости — даже если в данный момент мои чувства смешаны, — и мой член пробудился к жизни просто при мысли о том, чтобы раздеться по ее приказу.

— Электрошоковый ошейник, — ровным голосом произносит она.

— А? Дай мне минутку подумать.

— Ты раб. Тебе не нужно думать. Теперь встань. Раздевайся. — Ее слова холодны.

Я начинаю злиться, но вспоминаю боль в ее глазах. Расстроенный, я вскакиваю на ноги и начинаю стаскивать с себя одежду. Когда моя набедренная повязка падает на пол, и я остаюсь голым, я выпрямляюсь. Я не хочу, чтобы она боялась моего члена или того факта, что он твердый. Я хочу заверить ее, что никогда не прикоснусь к ней, пока она не попросит об этом.

Но она лишь окидывает меня равнодушным взглядом.

— Сделай мне чай.

Не такая уж странная просьба. Я подхожу к огню и ставлю мешок для кипячения воды, затем засыпаю листья, поглядывая при этом на нее. Она каким-то образом умудряется быть грязной и красивой одновременно, все еще покрытая запекшейся грязью. Я хочу сказать ей, чтобы она искупалась, позволила мне покормить ее. Но если она захочет сделать это первой, тогда мы это сделаем.

Я жду, пока вода закипит, а затем, когда чай готов, наливаю его в мамину чашку и протягиваю ей.

Она даже не смотрит на это.

— Внутри есть листья? — Когда я киваю, она продолжает. — Вытащи их пальцами. Быстро. Я не хочу, чтобы мой чай остыл. — Ее тон властный и неприятный, и я понимаю, что она подражает тому, как разговаривали с ней ее хозяева. Это то, с чем столкнулась моя хрупкая Эл-ли? Каждый день? Целые повороты времен года?

Мне… это не нравится. Задача несложная, но то, как она относится ко мне…

Я опускаю палец в чай, затем быстро вытаскиваю его обратно. Горячий.

— Я обожгусь…

— Да, — говорит она. — Но сейчас я устала ждать. Я бы дала тебе шоковый ошейник за медлительность.

Я хмурюсь от ее слов.

— Эл-ли…

— Вон там, — решает она, указывая на вход в пещеру. — Иди встань вон там и повернись ко мне спиной.

Я держу в руках чашку с чаем, хмуро глядя на нее сверху вниз.

— Как долго?

— Электрошоковый ошейник, — повторяет она. — И так долго, как я этого захочу. У тебя нет права голоса. Ты — ботинок.

Этот ботинок начинает злиться. Я осторожно ставлю чай на стол, а затем несусь к выходу из пещеры, размахивая хвостом. Я выхожу и встаю у входа, расставляя ноги и поворачиваясь к ней спиной.

Становится тихо.

Я скрещиваю руки на груди, пока проходят мгновения, и жду, что она что-нибудь скажет, продолжит эту глупую, раздражающую игру. Она молчит. Слишком тихо. Я выждал еще несколько мгновений, прежде чем снова заглянуть в пещеру.

Она в своих мехах, лежит спиной ко мне.

Мои ноздри раздуваются, а руки сжимаются в кулаки. Это не смешно. Это нелепо — заставлять меня стоять здесь голым и обращаться со мной как…

Как будто я ничто.

Это поражает меня так сильно, что я пошатываюсь, мои колени слабеют.

Вот так моя Эл-ли жила каждый день. Она показывает мне. Она показывает мне, как сильно ей было больно, как она была напугана. Какой беспомощной она была. Неудивительно, что она мне не доверяет. Неудивительно, что она покрывает себя грязью и ни с кем не разговаривает.

Я низко приседаю на корточки, моя голова опущена от стыда. Я купил ее. Я купил ее и всех остальных людей, как будто они были ботинками. Как будто они были ничем. Они не просили приходить сюда. Теперь я понимаю, почему Эл-ли сгорает от негодования. Почему Чейл и остальные смотрят на меня суровыми глазами. Почему на лицах Клэр, Шорши и остальных такое разочарование.

Я сделал Эл-ли и остальных… вещами. Вещами, а не людьми. Вещами, которые не имеют значения.

Мой желудок снова скручивает, и меня тошнит прямо на снег.

Теперь я понимаю. Я понимаю, и у меня болит сердце. Я так сильно хотел найти себе пару, что не думал о том, чего хотят другие. Эл-ли и другие попали сюда, когда их могли бы забрать домой или перевезти в другое место, где с ними обращались бы по-доброму. Им не дали выбора, точно так же, как им не дали выбора, когда их похитили. Неважно, что мои намерения были благими, важно только то, что я сделал с ними то же самое, что сделали многие другие.

Я выпрямляюсь, чувствуя усталость и грусть. Я обманул доверие своей пары задолго до того, как узнал, что она моя пара. Как я могу ожидать, что она когда-нибудь простит меня? Я поворачиваюсь, чтобы войти внутрь, чтобы встретиться лицом к лицу с гневом Эл-ли.

Она по-прежнему лежит ко мне спиной, ее фигурка мала под толстыми одеялами, грива липким, грязным месивом прилипла к голове. Я долго смотрю на нее, пытаясь придумать, что сказать… а потом понимаю, что ее плечи дрожат. Она плачет.

Мой дух болит. Я двигаюсь вперед, обратно в пещеру, и опускаюсь на колени рядом с ней.

— Эл-ли. Не плачь, пожалуйста.

Она молчит, ее тело сотрясается от силы приглушенных рыданий.

— Я не хочу возвращаться. Никогда. Никаких клеток.

— Никаких клеток, — соглашаюсь я. — Ты никогда не вернешься назад. Я скорее умру, чем позволю кому-либо забрать тебя из моих объятий.

Эл-ли смотрит на меня снизу вверх, ее глаза огромные и блестящие.

— В безопасности?

— В безопасности, — соглашаюсь я, понимая это каждой клеточкой своего тела. Никто никогда не причинит ей вреда, пока я дышу. — Всегда.

Она долго смотрит на меня, а затем вылезает из-под одеял и обнимает меня за талию, прижимаясь щекой к моей груди, пытаясь сдержать рыдания.

Я ошеломлен. Она хочет, чтобы я прикоснулся к ней после всего, что она мне рассказала? После того, как выплюнула в мой адрес гневные слова и показала мне свою обиду? Я колеблюсь, затем осторожно кладу руки ей на плечи. Эл-ли теснее прижимается к моей груди, и я прижимаю ее к себе, поглаживая по волосам.

— В безопасности, — говорю ей, и я говорю это серьезно.

Я обнимаю свою пару часами. Никто из нас не произносит ни слова, и Эл-ли некоторое время тихо плачет у меня на груди, пока я глажу ее по спине. Не имеет значения, что мы оба покрыты грязью, или что я голый, или что наши кхаи дико вибрируют. Этот момент связан с комфортом. Я прижимаю ее к себе, пока ее слезы не превращаются в тихую икоту, а затем наступает тишина. И я прикасаюсь к ней, потому что, несмотря на то, что она ненавидит, когда к ней прикасаются незнакомцы, мое прикосновение, кажется, успокаивает ее. Как будто моя рука на ее коже напоминает ей, что она не одинока, не рабыня. Поэтому я все время держу ее в своих руках, поглаживаю по руке или поглаживаю по спине, глажу по щеке. Я не говорю о спаривании. Для меня все дело в том, чтобы утешить мою Эл-ли и облегчить ее душевную боль.

— Можем мы пойти посидеть под звездами? — шепчет она через некоторое время. — Мне нужно их увидеть.

— Конечно. — Мне не хочется отпускать ее, но когда мы расцепляем наши конечности и встаем, она продолжает держать меня за руку, как будто желая сохранить нашу связь.

Я хватаю одеяло и выхожу вслед за ней на улицу. Она отходит недалеко, всего на несколько шагов от входа в пещеру, и смотрит вверх. У нее вырывается вздох удовольствия, а затем она придвигается ближе ко мне, ее руки возвращаются к моей груди.

Я сажусь и натягиваю одеяло на плечи, затем жестом приглашаю ее присоединиться ко мне. Я ожидаю, что она сядет рядом со мной, но она заползает ко мне на колени и устраивается рядом, и я не могу избавиться от прилива радости — и вожделения, — который я испытываю, когда ее тело прижимается к моему. Я обнимаю ее, укутывая своим теплом и одеялом, а она снова кладет голову мне на плечо, и мы смотрим в небо. Для меня они просто звезды, но для нее они нечто большее, поэтому я пытаюсь увидеть их ее глазами. Это из-за цветов, которые ей нравятся? Необъятное зияющее небо? Что?