Бархатный ангел (ЛП) - Фокс Николь Николь

Даже оттенок седины вокруг ее висков утончен и элегантен. Я могла бы прожить десять жизней и так и не понять, как имитировать ее вездесущую уравновешенность.

Она садится напротив меня как раз в тот момент, когда Джо снова подбегает к столу.

— Babushka! — кричит она, меняя траекторию и направляясь прямо к Никите.

— Ты будешь завтракать с нами?

— Я хотела бы. Ты не возражаешь?

— Нет, мне нравится.

Никита наклоняется и нежно целует Джо в лоб. Как бы я ни опасалась, что Джо адаптируется к жизни здесь, я не могу не смягчиться от того, как все к ней относятся. Как драгоценный предмет. Даже поцелуй Никиты наполнен нежностью.

Внезапно становится понятным, почему Джо так легко поселилась здесь с этими людьми.

Как же иначе, когда ты получаешь столько любви?

— Это твоя тарелка? — спрашивает ее Никита, указывая на недоеденный кусок тоста с маслом, который стоит рядом с подкладкой из свежих ягод.

— Ага. Я хожу и говорю.

Никита улыбается, и я понимаю, что никогда не слышал ее смеха.

Не настоящий, полный, раскованный смех. Как будто она потеряла способность.

— Ходишь и говоришь?

— Ага, — говорит Джо, откусывая от тоста. Она кладет клубнику в рот и убегает в сторону пруда. — Скоро вернусь! Я иду разговаривать с лягушками.

— Она авантюристка, — замечает Никита, когда Джо становится на колени у кромки воды.

— Вызывает тревогу, — хихикаю я, внимательно следя за происходящим. — Что бы ты хотела съесть?

— Просто кофе, будь так любезна. Мне нравится крепкий.

Я наливаю ей чашку, и она неуверенно делает маленький глоток, прежде чем вздохнуть и окинуть взглядом сады.

Я ем свой тост с авокадо и молча наблюдаю за Никитой. Я могу себе представить, какой она должна была быть в период своего расцвета. Красивая, утонченная, обаятельная. Она была бы достойной женой братвы. Женщина, которой гордился бы любой дон.

— Ты смотришь.

Я почти подпрыгиваю. По-видимому, у нее есть способность ее сына наблюдать за всем, даже когда кажется, что ее внимание сосредоточено на чем-то другом.

— Извини, — бормочу я.

— Вперед, давай.

— Мне жаль?

— Спроси меня о том, что ты хотела спросить.

Я краснею. — Мне просто было интересно, каково это для тебя. Например, войти в эту семью.

Она понимающе кивает мне. — Все началось с обещания. Я была очень рада выйти замуж за Виталия.

— Значит, он не похитил тебя тогда?

Я не пытаюсь шутить или обвинять, но это, безусловно, так.

Никита лишь понимающе улыбается мне. — Я могу понять, почему ты можешь думать, что именно так все доны Братвы находят своих жен. Но, боюсь, это скорее исключение, чем правило.

— Значит, я одна из немногих счастливчиков?

Никита игнорирует это. — Мой отец был бизнесменом в Санкт-Петербурге. Я жила там, пока мне не исполнилось семь лет. После смерти мамы он перевез нас сюда, в Америку. Как только мы приземлились, мой отец принялся за работу. Он установил контакты. В то время существовала лишь небольшая русская община, и она в основном контролировалась одним значимым именем.

— Воробьев, — догадываюсь я мгновенно.

Она кивает. — Его бизнес пострадал сам по себе. Потребовалась помощь Воробьевых, чтобы подбодрить его. Но это партнерство укрепило дружбу между моим отцом и Виталием.

— Ох. Значит, это была ситуация брака по договоренности?

— В каком-то смысле, — отвечает она. — Нас объединили в надежде, что что-то случится. Первая ночь, когда мы по-настоящему встретились, была на свадьбе Якова.

— Кто такой Яков?

— Старший брат Виталия.

— Отец Максима, — шепчу я.

Она снова кивает. — Я наблюдала за этого великолепием этого брака. Я смотрела, как Светлана идет по проходу в своем платье. Она была красива. И жених выглядел таким счастливым. Я была достаточно молода, чтобы поверить в сказку. Но на самом деле я стала жертвой красивой картинки. Я видела только красоту, богатство и безопасность женитьбы на Воробьевой Братве. Виталий был красив и харизматичен. Между этими вещами, как я могла не проглотить ложь?

— Он ухаживал за тобой? — Я спрашиваю. — Судя по тому, что Исаак рассказал мне о своем отце, я не могу этого точно представить.

— Не традиционным способом, — признается Никита. — Мужчины-братвы склонны ухаживать за своими женщинами по-разному.

— Случайное похищение, чтобы разжечь кровь? — Я шучу.

Она улыбается — открытой, искренней улыбкой, которая едва достигает ее глаз. — Я полагаю, что это связано с этим методом. — Я поднимаю брови, и она продолжает: — В том смысле, что у женщины действительно нет особого выбора, как только он решил, что она — та, которую он хочет.

— И Виталий решился на тебя?

— Я не говорю это с гордостью или эгоизмом, но когда я был молода, я была очень красива.

— Ты все еще прекрасна, — уверяю я ее. Легко сказать, потому что это правда.

— Ты добрая, — говорит она, но я могу сказать, что она не получает особого удовольствия от комплимента. Она прошла этап, когда ее внешность имеет для нее какое-либо значение. Мне вдруг приходит в голову, что, может быть, она даже обижается на это за то, что это привлекло внимание человека, который так резко изменил ход ее жизни.

— Через несколько месяцев у меня была собственная свадьба, — продолжает Никита. — Она была не такой величественной и большой, как у Якова. Как младший брат, это было уместно. Но на тот момент мне казалось, что это идеально. Я была так счастлива в тот день. Я была горда быть его женой.

Я киваю. — На какое-то время, да? Но он изменился.

Никита вздыхает. — Я не была для него человеком; Я была его собственностью. Он использовал меня, когда это было ему удобно, и вскоре после этого отказался от меня. Он развлекал своих шлюх в нашей постели и проявлял неуважение ко мне перед своими мужчинами, просто чтобы посмеяться.

Я вижу глубину ее унижения, запечатленную в каждой черточке ее лица. И впервые она кажется мне старой. Она выглядит пораженной всеми прожитыми годами. Шрамы так, как я могу видеть, и так, как я не могу.

— Я знала, что никогда не смогу оставить его. Если бы я попыталась, он бы меня убил. Поэтому я осталась и решила найти утешение в своих детях. Но… — Она замолкает и снова выдыхает. Еще один глубокий, кавернозный вздох, пронизанный затяжной болью, затяжной потерей. — Я была дурочкой, когда думала, что мои дети принадлежат мне. Как и я, они были его собственностью. Они всегда были. Я думала, что, по крайней мере, мне удастся сохранить одного. Богдан будет моим. Но нет… его тоже забрали.

— Ты делаешь вид, будто их у тебя украли и больше не вернули.

— Вот как это чувствовалось. Мы жили под одной крышей. Но действовали они по другим правилам. Они ответили своему отцу. Их учил он. У них были няни и репетиторы. Он был у них. Для чего я им был нужна?

— Любовь?

Она поднимает на меня глаза и улыбается. — Я боролась, Камила, — мягко говорит она. — Я едва знала, как любить себя. Как я могла любить их? Особенно, когда они так полностью принадлежали ему.

Я изо всех сил пытаюсь понять, что она пытается мне сказать. — Но ведь… ты любила их?

— О, Боже, да, — говорит она, и ее глаза расширяются, когда она понимает, что я неправильно поняла. — Конечно, я любил их. Я люблю их обоих. Они мои сыновья. Но мне никогда не приходилось формировать их, воспитывать или заботиться о них в трудные моменты их жизни. Меня держали на расстоянии.

— Почему?

— Потому что Виталий воспитывал лидеров. Дона, — объясняет она. — Он хотел отсеять в них любую мягкость. Он хотел убедиться, что я не развращу их своими слабостями.

— В чем заключаются твои слабости: сострадание, сочувствие, привязанность?

— Все вышеперечисленное.

— Тогда он оказал им медвежью услугу.

Она качает головой. — Он так и не понял чего-то: таких вещей из людей не вытравишь. Как бы ты ни старался. Природа иногда значит гораздо больше, чем воспитание. Виталий предполагал, что, поскольку его отношения были транзакционными, то же самое будет и с его сыновьями. Он никогда не предвидел этого.