Эпоха героев (ЛП) - Нира Страусс

— Насколько далеко это тянется?

— По сути, занимает ту же площадь, что когда-то было королевство Паральды. На восточной границе оно даже соединяется с кноками, которые дочь Гоба, Гейрдия, построила во время войны. Предки Волунда запечатали проход, чтобы ни один случайный лепрекон или кто похуже не оказался здесь по ошибке.

Я резко опустила подбородок.

— Ты хочешь сказать, это доходит до герцогства Двергар?

Мы находились более чем в тысяче километров от их столицы, Гримфира. Неделями пути верхом от лесов Робабо.

Оберон усмехнулся, увидев моё выражение лица.

— В тех краях, если прислушаться, можно даже услышать плач Рагмандар.

Рагмандар, «дочь без матери». Та самая мифическая уродливая тварь, которую принцесса-фэй якобы похоронила заживо сразу после родов — и которая успела нас изрядно напугать, когда мы использовали кноки.

Почти вопреки собственной воле я улыбнулась в ответ фэйри.

Магия этого места пульсировала в моих венах радостно и мощно.

Такой была Гиберния для сидхов в былые времена?

Место — приветливое, процветающее, настроенное в унисон с их душами?

Фионн, до этого хранивший молчание, сорвал апельсин с низкой ветки и откусил смачно.

— И что Волунд собирается делать с этим местом? — спросил он с полным ртом.

Оберон обменялся с Мэддоксом взглядом, который я не смогла расшифровать.

— Я знаю об этом месте чисто случайно. Персиммон показал мне его, когда мы были детьми, и его отец сурово его за это наказал. — В его серебристых глазах промелькнула тень. — Я не знаю, какие у него планы. Наверняка он держал это при себе, а в лучшем случае поделился с Сефиром и Сивадом. Это его правая и левая рука, самые верные из его детей.

— И Ран, — проворчал Мэддокс.

Оберон ответил с горечью в голосе:

— Ран — это неуверенный мальчишка, жаждущий одобрения папочки. Он незрелый и ненадёжный, и Волунд это знает. Он добровольно вызвался патрулировать пустыню вместе с группой фэй из Инис Файл, поклявшись убивать, если потребуется, чтобы сохранить тайну этого места. Он и камни сосал бы, если бы отец его попросил.

Передо мной встал тот Ран, который приглашал меня на танец, тот, кто с гордостью носил пирсинг на лице. Тот, кто смотрел на отца с настоящим обожанием.

Может, он мне и никогда не нравился, и я не раз хотела, чтобы он свалился с лестницы, но желудок у меня сжался при мысли, что родной отец может презирать тебя настолько.

Я пережила это — и это было дерьмово.

— Сэйдж знает об этом месте? — спросил Мэддокс.

Оберон с отвращением наблюдал, как Фионн высасывает сок из апельсина.

— Не вини её за то, что она вам не рассказала. В их семье с самого детства вкладывают извращённое понятие о верности. И, скорее всего, она была уверена, что ни её отец, ни кто-либо из её братьев никогда не получат возможности управлять городом и провозгласить себя королём.

Я снова потерпела неудачу в попытке не чувствовать себя всё хуже и хуже из-за Сэйдж.

Её поведение всё больше обретало смысл. В её семье не было ничего хорошего.

— Его всё ещё называют Борестель? — спросила я.

— Нет. Борестель мёртв, а то, что выросло здесь, — это настоящее чудо. Это и есть сидхи. Выжившие. Предки Волунда назвали его Эмералд.

Эмералд. Изумруд — на запретном языке. Это имело смысл.

Между листьями тамаринда мне показалось, что я вижу какую-то постройку.

— А это что?

— А, храм, — сказал Оберон и повёл нас туда. Фионн фыркал каждый раз, когда задевал ветки, Мэддокс продолжал чихать, а Веледа остановилась у ручья — едва в метр шириной — чтобы ополоснуть руки.

— Со временем семья Волунда приносила сюда всё, что могла спасти от чистки, устроенной Нессиями. Немного, но кое-что осталось ещё с довоенных времён.

Храм был прямоугольной каменной постройкой с деревянными резными столбами, укрепляющими стены.

На глаз — около пятнадцати метров в длину, с небольшой лестницей у входа.

Дверей не было — только арка.

Из стен свободно росла аконитовая трава, сиявшая пурпурными цветами — любимый яд многих женщин Гибернии, чтобы избавляться от жестоких мужей.

Вокруг стояли монолиты с высеченными спиралями — самых разных форм и размеров.

Внутри мне всё напомнило руины, в которых жил Фионн. Видимо, он подумал о том же — закачался в дверях и несколько раз моргнул.

В помещении были выцветшие картины, обтрепанные гобелены, разбитые статуи, как в особняке, арфы и лютни без струн, помятые боевые шлемы, кольчуги с прорехами…

Они не спасли многого, и почти всё было в плачевном состоянии.

Я провела рукой по обратной стороне бронзового зеркала, украшенного узором из спиралей и завитков.

Красивая фэй смеётся, расчёсывая волосы. Стоит ли ей заплести их, как у подруг, или лучше оставить распущенными?

Образ исчез в одно мгновение — с отблеском беззаботного счастья.

Когда я перевернула зеркало, от стекла остались только осколки по краям.

Сквозь щели в стенах проникал свет из леса и падал на мозаичное панно, частично скрытое бюстом гнома с пышной бородой.

Меня поразило, как ярко сохранились его цвета.

— Я подожду снаружи с Вел, — пробормотал Мэддокс, зажав нос предплечьем. Его костяные шипы торчали сквозь одежду.

Фионн последовал за ним с мрачным видом.

— Пойду с тобой. Не люблю шастать, как банши, по воспоминаниям.

Я склонила голову, заворожённая мозаикой.

Сцена шла слева направо и покрывала почти всю стену храма.

Из дуба рождались двое детей-фэй.

Дети росли, и один всегда был освещён солнцем, а второй следовал за ним по пятам.

Они поднимались на цветущий холм, на вершине которого стоял трон…

И последняя часть была закрыта бюстом.

— Ничего интересного, — протянул Оберон у меня за спиной.

Я сжала губы, и тьма осторожно обвила голову гнома, приподняв её и отодвинув в сторону.

Ребёнок, озарённый солнцем, превратился в высокого, величественного фэй — и занял трон.

Из его висков вырастала полноценная корона из рогов, как у взрослого оленя-самца.

С розетками, отростками и венцами.

Всё — ослепительно белое.

Не молочно-белый цвет Волунда, а белизна только что выпавшего снега — в начале октября, в Хелглаз.

Его брат, с рогами поменьше и темнее, стоял рядом с троном, улыбаясь, демонстрируя поддержку.

У подножия холма располагался Борестель.

— Паральда и Халдре, — прошептала я.

— Их называли небесными близнецами. И хотя корону надел Паральда, говорят, Халдре никогда не завидовал и не предавал брата. Жаль, что они не передали это братство своим потомкам.

— Что ты имеешь в виду?

Фэй только пожал плечами.

Я ещё несколько секунд впитывала в себя мозаику, а затем вернула бюст на место. После этого взглянула на Оберона с приподнятой бровью:

— Почему ты ненавидишь Братство?

Вместо удивления вопрос его развеселил.

— Это слово слишком сурово, прелесть.

— Просто я не вижу другого объяснения, кроме как ненависть, почему ты состоишь в Инис Файл, если очевидно, что ты не разделяешь всех их убеждений.

Он приложил руку к груди, изображая обиду:

— Очевидно, говоришь?

— Я видела тебя в первую ночь здесь. Ты снял тела герцогов и их свиты. И, думаю, похоронил их с почестями.

Он не стал отрицать. И я не упустила нервный подёргивающийся жест его губ.

— Может, я их осквернил. Они не были хорошими людьми.

Я вспомнила, что герцогиня сделала с Раном и его братьями, когда те были ещё детьми.

— Нет. Но младший сын герцогов не заслуживал смерти. А послание, которое Волунд хочет отправить их гибелью, — опасное.

Взгляд Оберона переместился на мозаику и наполнился воспоминаниями, которых я не знала. Болью.

— Никто, никогда, полностью не согласен с решениями и правилами того, частью чего он является. Это идеалистичное и ложное представление. Те, кто присоединяются к Братству или Инис Файл, делают это по множеству причин. И остаются — по множеству других. Иногда дело вообще не в убеждениях, прелесть.