Дорогой Монстр-Клаус (ЛП) - Блэк Мэйв

Арсон разворачивается ко мне, брови взлетают вверх, руки скрещиваются на груди.

— У нас сделка, — добавляю я уверенно. И это правда.

Он запрокидывает голову назад и выдыхает так громко, что, кажется, слышит весь лес.

— Ладно. Берём.

Пожилой продавец выглядит одновременно шокированным и встревоженным:

— Вы порадовали свою жен...

— Стоп-стоп. Просто коллеги, — перебиваю я, и Арсон хитро ухмыляется.

Я буквально чувствую, что он задумал какую-то пакость.

— Она просто застенчивая. Правда ведь, Радость? — Арсон трогает мой подбородок одним пальцем, и клянусь богине, когда наши глаза встречаются и его палец задерживается, я таю.

— Мы возьмём эту ёлку, — говорит он, а голос его разносит по коже тысячи мурашек.

Я не знаю, что это значит — но мне это очень, очень нравится.

Глава 10

Wonderful Christmastime – Paul McCartney

Арсон

Зачем я согласился на это издевательство?

Ноги работают, пока я тащу эту чёртову огромную ёлку на спине. Если бы мы были чуть подальше от людей, я бы спокойно взлетел с ней, но сейчас — никуда не денешься. Хвоя колется, руки заняты, а я ещё и специально перехватываю её по-дурацки, чтобы старикашка-продавец остался доволен.

Выгляжу, наверное, как кретин.

Сутулый, с гигантской ёлкой на плечах, рядом — маленькая хихикающая женщина, настолько счастливая, что я даже представить не могу, как у неё мог бы опуститься уголок рта.

— Я думала, драконы сильные, — поддевает она, и я только рычу в ответ.

Ну да, давай посмейся над монстром, который тащит твою драгоценную ёлку…

— Я, между прочим, могу буквально дышать огнём, Радость. Может, стоит быть послаще? — огрызаюсь, и она мгновенно замирает.

— Не станешь же?

— Стану, — бурчу, выпуская маленькое облачко дыма.

Глаза у неё расширяются, а она сама прикусывает свою красивую розовую губу.

— И где тут рождественский дух?

Она щурится, ловя меня на моём плохом настроении.

И, чёрт, её не осудишь.

Но мне нравится видеть, как в ней просыпается боевой огонёк.

Может, за этими огромными наивными глазами есть нечто большее, чем чистая невинность.

Как только мы сворачиваем за угол, подальше от случайных взглядов, я выпрямляюсь.

Вот так-то куда лучше. Спина благодарит.

Краем глаза вижу, как она почти подпрыгивает от восторга. Кажется, часть её удовольствия — мучить меня. Она просто не понимает, что я готов вернуть ей это с лихвой — и даже лучше.

Когда мы добираемся до дома, мой план уже живёт внутри меня.

Горит, шипит, раздувается.

Половина — для развлечения, но вторая… заставить её развалиться подо мной звучит слишком заманчиво, чтобы просто выкинуть эту мысль.

Поставив ёлку на пол, жду, пока она принесёт подставку. Она кладёт её на пол, набрасывает вокруг розово-серебряную юбку. Поднимая и опуская дерево в крепление, я держу его ровно, пока она вкручивает крепёж.

— Держи, пока я затяну глубже, — инструктирую, и, блядь, двусмысленности пишутся сами собой.

Она послушно придерживает дерево, а я кручу болты, пока не слышу, как трещит древесина, значит хватает.

Когда заканчиваем, ёлка стоит во весь рост — почти упирается в люстру. Потолки тут высокие, футов десять, но люстра висит пониже, около восьми. Роща хвои подбирается к семи с лишним. Звезду наверх, возможно, уже не впихнуть.

И тут меня догоняет мысль: я ведь годами не ставил ёлку.

Что-то тёплое разливается в груди — мимолётная вспышка надежды.

— У меня есть все розовые, серебряные и золотые игрушки! — Радость почти кричит, её счастье не утихает ни на миг.

И это приятно — видеть её абсолютно спокойной и счастливой рядом с деревом.

Она тащит контейнер, и я не могу не смотреть, как она наклоняется.

Я безнадёжный извращенец. Дерьмо.

Мысленно даю себе подзатыльник до того, как она снова приблизится. Глаза у неё сияют, когда она достаёт самые барби-розовые игрушки: блёстки, стразики — всё сверкает. Это так подходит к её характеру — и ещё более мило, потому что именно этого она хотела.

— Тебе нравятся? — спрашивает она, опуская ресницы, будто боится, что я скажу что-то плохое.

Я кручу одну в руках, глядя, как блёстки липнут к пальцам.

— Если не считать этого блестящего дерьма, которое забьётся во все щели и больше никогда оттуда не вылезет — они милые.

Её это устраивает — она улыбается шире, и на щеках появляются ямочки.

— Ещё мятного кофе хочешь? — предлагает она, прыгая почти как на пружинке, будто уже выпила литр сахара.

— Я так и не попробовал, — признаюсь я.

Не потому, что не было возможности — просто вкус мяты… делает со мной своё чудо.

Когда у тебя член буквально в полоску, как леденцовая трость, и изгибается так, что может достать до точки удовольствия внутри — мятный вкус приобретает особый смысл.

Для меня это кинк.

Всё, что по вкусу как леденец — восстанавливает память о том, каким я могу быть.

Это заводит.

— О, сделаю ещё! — не давая мне отказаться, она почти танцует и идет на кухню.

И, будто недостаточно рождественской атмосферы, включает колонку — оттуда льются рождественские песни.

“Wonderful Christmastime” Пол Маккартни достигает ушей, и я невольно улыбаюсь. Та самая ностальгия, которую люди гоняются круглый год — и она вдруг ослабляет зажимы в моих плечах. Я сажусь на диван, жду, пока она вернётся.

Развешивать украшения без неё — неправильно.

И, почему-то, мне действительно хочется пережить эти моменты с ней — смотреть, как радость мягко переливается в меня от её сияния.

Через пару минут она возвращается с двумя кружками. В одной — ручка-леденец, в другой — маленькая ёлка. Я тянусь к кружке с ёлкой — не нужно провоцировать собственный член лишний раз.

Мы знакомы меньше суток, а я уже слишком далеко зашёл мыслями о том, что мне не принадлежит.

— Держи, — она протягивает кружку с самой широкой улыбкой. — Я добавила мятных посыпок. Они божественные.

Она выглядит слишком довольной собой, и, если бы только знала, что она делает со мной, возможно, пересмотрела бы своё поведение.

Чёрт, я сам пытаюсь придумать, как не сделать глоток. Никому не нужен обезумевший дракон, который вот-вот пустится в жаркую рутину.

Отвратительно, насколько я зависим от этого вкуса.

Пытаюсь поставить кружку, но её взгляд прожигает мне линию горизонта.

— Ты не собираешься попробовать? — подталкивает она, делая глоток из своей.

Она тихо стонет — и всё, чёрт. Я не выдержу.

Ты должен быть взрослым. Спокойным. Сдержанным.

Пробую поставить кружку снова — и нахожу на её лице огорчение, как будто я её ранил.

— Ты не любишь мяту? — спрашивает она, и её глаза грустнеют так искренне, что я чувствую себя козлом.

Чтобы не разбить её настроение, я делаю глоток.

И, блядь… это вкусно.

Сладко, тепло. Кофе — идеальный баланс: немного крепкий, но невероятно мягкий.

— Восхитительно, — сиплю я, пытаясь удержать член от очередного рывка.

Каждый раз, когда я пробовал мяту — это всегда было связано с сексом. Я не знаю, как от этого абстрагироваться.

— Тебе нравится? — её лицо вспыхивает радостью, и, клянусь, у меня уже яйца ноют от того, как она так же одержима этим вкусом, как и я.

— Да, — подтверждаю и делаю ещё глоток.

К чёрту все извращения. Я справлюсь.

Она издаёт маленький радостный звук — и я запоминаю его на потом.

— Мята — моя любимая, — говорит она, слизывая пенку с кофе. — Я бы ела её всегда.

Ну всё. Вот так пошёл к херам мой контроль.

— Почему любимая? — спрашиваю, только мучая себя дальше.

Она делает глоток, и красная крошка из посыпки прилипает к её губе.