Кухарка из Кастамара - Муньес Фернандо Х.

С тех пор лишь сила духа и ее страсть к готовке помогали ей пережить все это горе. Успокоив дыхание, она призвала на помощь всю свою решимость, как всегда поступала в непростых жизненных ситуациях. Потом сказала себе, что, как все последние годы, мало-помалу справится и с этой и что найдет способ устроиться на другую кухню, пусть даже и более скромную. Если она что и доказала себе, так это то, что лишь сила воли способна преодолеть несчастье, и, хотя ее дух был подорван страхом снова оказаться без работы, она не сдастся. Она подумала: что бы ни случилось завтра, оно случится завтра, а сейчас нужно поспать. «Если и нет худа без добра, так это потому, что все наши несчастья учат, что с каждой бедой нужно разбираться в свое время, – всегда повторяла мать. – Новый день, новые хлопоты».

Клара ощущала, что призраки и бесы все еще копошатся вокруг, пытаясь завладеть ее мыслями. Но она силой воли воздвигла крепостную стену у них на пути и сомкнула веки, чтобы сон убаюкал ее печаль. Из-за их криков на подступах к ее крепости она даже не обратила внимания на слезы, которые застыли на щеках полосками соли. В бесплодной попытке загнать в клетку этих ужасных бесов она провалилась в беспокойный сон, нарушаемый дикими танцами этих монстров, которым все-таки удалось забраться на стену и всю ночь убеждать свою жертву в том, что на следующий день ей придется покинуть Кастамар.

5

13 октября 1720 года, утро

Cеньор Элькиса, дворецкий, предупредил герцога, что конный вестовой сообщил о скором прибытии его матери со спутником. Диего приказал начать необходимые приготовления, и дворецкий, безупречно поклонившись, ушел. Габриэль, читавший в кресле «Стойкого принца» Кальдерона, едва оторвал взгляд от книги. Диего смотрел на сад из высокого окна библиотеки, в душе его царила такая же сырость, как и за окном. Чтобы приободриться, он предложил брату сыграть после завтрака партию в шахматы. Когда Габриэль объявил ему шах, он вспомнил прошлую ночь и ту подслушивающую служанку. Неожиданно он почувствовал к ней неодолимое любопытство, вызванное, быть может, тем, что она осмелилась шпионить за ним. Если бы он угадал в ней грубую, охочую до сплетен натуру, то наказал бы за дерзость, но по ее реакции понял, что она поступила так неосознанно. С того момента, как она ушла, он временами думал о ней – то ли из любопытства, то ли из-за подавленного настроения.

Интрига раскрылась, когда на главной аллее поместья показались две кареты, запряженные четверкой лошадей, в сопровождении всадника на великолепном вороном скакуне.

– Матушка уже здесь, – сообщил Диего, не отрывая глаз от окна. По распоряжению сеньора Элькисы небольшая шеренга слуг выстроилась встречать гостей: экономка, консьерж дон Херардо Мартинес – человек среднего роста, прячущий лысину под напудренным париком, – четыре помощника по хозяйству, несколько носильщиков, два портье, два грума для ухода за лошадьми и старший грум, чтобы помочь гостю спешиться. Как только кучера натянули поводья и остановили экипажи, дворецкий с консьержем подошли к главной карете, чтобы помочь спуститься герцогине. Помощники направились ко второй карете, которая везла багаж, а конюхи пошли помогать кучеру. И наконец старший грум помог его сиятельству. Сеньора Беренгер держалась в нескольких шагах позади.

Диего наблюдал, как мать выходит из кареты, ступая на подножку и опираясь на руку сеньора Элькисы. В душе он улыбнулся, глядя, как уверенно и превосходно она себя ощущает в этом мире, который создала для них с Габриэлем. Он неожиданно вспомнил ту ночь в детстве, когда он проснулся, обеспокоенный приглушенными голосами в доме. Мальчик тайком проскользнул в спальню матери: отец сидел на кровати, держа мать за руки, и плакал. В ту ночь он прибыл из Кадиса с двухлетним темнокожим малышом, которого купил на рынке рабов. Она едва могла в это поверить.

– Мерседес, я не выдержал, когда увидел, как это маленькое создание пожирали мухи рядом с мертвым телом его матери, – говорил он супруге. – Ты же знаешь, что я терпеть не могу рабство, но я должен был что-то сделать, я должен был что-то сделать…

Он, тогда четырехлетний, ничего не понял, но был ошеломлен, впервые увидев отца в слезах, а мать все это время качала головой, повторяя: «Абель, Абель…» В ту ночь мать приняла Габриэля, не подозревая, что муж пойдет гораздо дальше и в конце концов даст этому чернокожему ребенку образование и сделает его членом семьи. Ей, бедной, это очень тяжело далось. Однако сердце победило разум, и она стала заботиться о нем так же, как о своем первенце. Что касается мальчиков, то они выросли вместе и все делили пополам: лазили по чердакам, сражались «на смерть» с английскими пиратами, падали, болели, дрались, бегали по поместью, ловили на себе неодобрительные взгляды высшего общества, когда уже подростками отправлялись вдвоем в Мадрид. Отец никогда не делал различия между ними, и Диего, будучи ребенком без предубеждений относительно цвета кожи, тоже. Тот просто был его братом.

Диего перевел взгляд на Габриэля, который все еще упоенно читал, а когда снова взглянул на мать, то улыбнулся, увидев, как порыв ветра сорвал с нее шляпку и бросил на землю прямо перед парадным подъездом. Ее камердинер Рафаэль, надежный, но слегка нерасторопный слуга, подобострастно бросился за ней со всех ног, почти переходя на четвереньки. Герцог издал тихий смешок, и Габриэль на мгновение оторвал взгляд от книги.

– У матушки уже что-то упало?

Диего кивнул, не отрываясь от представления.

– Рафаэль, мою шляпку, – послышалось ему. – Не могу же я войти в дом сына с непокрытой головой. Боже милостивый, как ты медлителен!

Герцогиня при любых обстоятельствах выглядела безупречно, всегда готовая быть запечатленной на картине маслом. Именно поэтому его так веселили редкие моменты, когда с матерью случались небольшие конфузы: то капнула кремом с пирожного на платье, то потеряла равновесие, наступив на нижнюю юбку… Она старалась достойно выйти из любого положения, сохраняя при этом вид, будто ничего не произошло. И ей всегда это удавалось благодаря годами выработанной привычки к лицедейству. Ее светлость постоянно импровизировала, демонстрируя умение из всего сделать конфетку и подчеркивая свои безупречные манеры. И так всю жизнь, будто герцогиня разыгрывала на сцене одну из интермедий Сервантеса.

Диего перевел взгляд на гостя, которого привезла мать: высокий, статный мужчина, одетый скорее во французском, нежели в испанском стиле в голубой шелковый камзол с расшитыми золотом бортами и полами. Он был без парика, с аккуратно собранными сзади в маленький хвостик волосами и с хлыстом в руке. По его манере изящно держаться в седле, герцог пришел к выводу, что это опытный всадник. Спустя несколько мгновений он увидел его угловатое, правильной формы лицо; Диего пару раз наблюдал его при дворе, обратив внимание на по-французски наигранные (но не чрезмерно) манеры. Его считали настоящим кабальеро и поговаривали, что он еще не нашел подходящей жены. И разумно было предположить, что над ним, как и над Диего, довлела обязанность продолжения рода.

– Матушка привезла гостя, – сообщил герцог брату, пристально наблюдая за движениями всадника.

– Ты его знаешь? – поинтересовался Габриэль, не отрываясь от книги.

– Понаслышке. Это маркиз де Сото. Матушка его очень ценит; по слухам, он обходителен. Она мне о нем несколько раз говорила, но я не помнил его лица.

Его светлость подождал, когда все пройдут в дом, и еще немного задержал взгляд на садах, вспомнив на мгновение, как Альба перебегала от дерева к дереву, а он притворялся, что не может ее найти. Как можно забыть ее улыбку, дарившую небо и день; ее всплески плохого настроения; то, как она пробуждалась, встревоженная любой обыденной мыслью, что приходила ей в голову; ее бездонные голубые глаза и темные волосы, приводившие в трепет его душу. Как позабыть эти моменты, когда она была еще ребенком, а Диего уже ее любил, или это нежное моргание ее длинных ресниц, способное загипнотизировать целое королевство. Ее сладкий голос, журчавший как ручей, ее страсть, ее заботу о нем, ее преданность. Герцог почувствовал комок в груди, и у него перехватило дыхание, как и всякий раз, когда он вспоминал тот злополучный день, когда конь упал на Альбу и раздавил ее. Диего ничего не смог сделать, он даже не понял, как случилось так, что за долю секунды он потерял все, чем жил.