Анчутка (СИ) - Малых Алексей

— Вежи покажешь, тогда и отпустим? — реготнул Борис.

Пленный замялся на девицу поглядывает, та испуганные глаза округлила, головой в разные стороны крутит, косами землю метёт.

— Гляди-ка понимает, — заметил Ель.

— Не уж-то от мужа бежишь?! — набольший за шкирку ту схватил, к себе притянул, липким взглядом в неё уставился. — Не бойся — я тебя к нему назад отправлю, и полюбовничка твоего в придачу, — мерзко осклябился, на того через плечо кивком указав. — Ну, кто он? Бек что ли али…хан?

— Не скажу, — прошипела половчанка, и складывая свои губы в трубочку, плюнула ему в лицо.

Тот от неожиданности зажмурился, широкой ладонью отёрся и ею же пощёчину звонкую отвесил, что у девицы заплетённые в косах кольца звякнули.

С утробным рыком, собрав все свои силы и подкрепив их жгучим желанием оградить девицу, северский поднялся на ноги. Кинулся к ней, оттолкнул боком голову разъезда, и закрыл собой свою возлюбленную.

— Не бойся, всё будет хорошо, тебе ничего они не сделают, если признаюсь, — шепнул ей, и глаза свои светлые так прикрыл, словно успокаивает. — Клянитесь, что не тронете её! — выкрикнул, когда его попытались сдёрнуть с девицы.

— Брат убьёт тебя! — закричала половчанка, видя, как её возлюбленного оттащили и принялись ногами охаживать со всех сторон.

— Ты, сучий потрох, ещё и клятву требуешь! Ты за подстилку степнякам продался, гнида! — Борис со всего маха пнул северского.

— Брат кто? — не отступал от своего намерения голова разъезда.

Не дождавшись ответа, завалил её на живот, и придавил к земле, заступив коленом на спину. Перехватив горло степницы лишь единой рукой, а ему хватило и одной руки, чтоб сжать тонкую шею, не давая вздохнуть, процедил сквозь стиснутые зубы, склонившись к её уху. — Если не скажешь, кто твой брат, его будут бить пока не сдохнет.

Удерживая рукой её голову, он заставлял степницу смотреть в свете восходящей луны, которая явно запоздала и тусклым сиянием робко прогоняла чернильность тьмы, на избиения своего возлюбленного. Половчанка что-то мычала, обращаясь к северскому, а тот злобно рычал, осознавая всю свою немощь перед тремя дружинниками — двое держали его под связанные за спиной руки, а Борис бил крепко и размашисто, выбивая правду.

— Ты паскуда к половцам переметнулся, ещё в добавок эту погань в земли наши вёл, — прошипел он. Остановился, разминая сбитые костяшки. — Больно по нраву пришлась?! Не уж-то сладка́ так? А? Может мне тоже попробовать?

— Только посмей, — изловчился северский, одним движением вырвался из удерживающих его рук, но тут же был осажен на место. Борис, опешив от неожиданности и такой наглости, повалился навзничь и закубылявшись не сразу смог подняться.

​​- Ах ты, гнида северская, — прошипел Борис, доставая из-за голенища свой нож — над головой пленного блеснул клинок, но не обрушился. — Вадим, держи его, — прозвучало коротко и хладно.

Борис встал сзади, придавив ноги северского, не давая и шевельнуться, зажал его голову в локтевом хвате, что она оказалась в крепких тисках. Пленный хоть и сопротивлялся, но его силы были уже на исходе, и лишь мелко колебался, пытаясь увернуться. Дюжий полянин медленно поднёс нож к покатом лбу северского и также медленно провёл остриём по нему, испытывая невообразимое упоение, видя, как лицо того перекосилось от боли — пленный судорожно затрясся, лишь открыв рот в хриплом рыке. Из тонкой полосы на коже, следующей за остриём, засочилась рудица, заливая глаз и щёку. Нож шёл медленно, было слышно даже мерзкий скрежет булата по кости. Провалившись в глазницу, пропал в его глубине. Северский дёрнулся и взвыл. Где-то вдали отозвались волки.

— Ну, брат кто? — Борис спросил у обоих сразу. — Или мне выколоть и второй? Или… — кивнул в сторону девицы, обращаясь к северскому, который бессильно повис на руках Вадима и протяжно рычал. — Или отнять и у неё глаз?!

Стряхнув кровь с клинка, оглянулся на половчанку, наслаждаясь её видом. Злобно ухмыляясь, направился к ней ощущая себя хищным зверем, загнавшим трепещущую лань.

— Кыдан, — простонал северский, заливаясь кровью, глотая её и отплёвываясь ею. — Кыдан— её брат.

— Нет! — испуганно воскликнула та. — Брат убьёт тебя! — брыкалась, пытаясь скинуть с себя на́большого, но замолчала от оглушительной затрещины.

Все замерли. Только половчанка продолжала извиваться под головой разъезда, что-то жалобно вереща, да северский пытался посмотреть на неё единым глазом.

— Кыдан, — сквозь стон повторил северский.

— Он убьёт тебя! Зачем сказал?! — жалобно скулила половчанка.

— Кыдан много даст за неё, она ему единоутробная сестра. Он ею дорожит безмерно. Верни её, а меня хоть здесь порешайте — не жилец я, если ему отдашь.

Половчанка застыла, а из глаз, обращённых к возлюбленному, потекли слёзы, омывающие пыль с её щёк. Она судорожно дышала, не желая смириться с тем, что их побег мог так трагически закончиться, более не желая вернуться к брату, который засватал её Ясинь-хану из соседней курени.

— Прости, любимая. Так будет лучше, — на половецком наречии еле слышно прошептал тот, не в силах сдержать и своих кровавых слёз. — Забудь обо мне, Тулай.

— Нет, — отрицалась та. — Я не вернусь к брату, я лучше погибну с тобой.

Голова разъезда с долю времени поразмыслив, не спеша слезать с половчанки, сухо отрезал:

— С этим кончать, — и промедлив добавил, нависнув над изломанным отчаянием девичьим лицом. — А с сестрой Кыдана я сам разберусь, — он мерзко осклабился, разинув свой рот будто дикий зверь, брызжа слюной.

Нечеловеческий рёв, вырвавшись из груди северского, разорвал отступающую ночь в степи, когда его пинками сбросили в овраг. Следом за ним спрыгнул Борис, обнажая свой меч.

А Тулай шептала только его имя, такое странное не привычное для кыпчаков, но уже давно ставшее родным. Видела, как он пытался умолить своего убийцу, но отнюдь не о себе просил пощады. Он что-то оживлённо говорил, а его одноглазый взгляд был обращён на край оврага, туда, где над его возлюбленной творилось бесчестие. Он видел её безрезультатные попытки сопротивляться, видел как несколько раз полянин ударил её по нежной щеке своим кулаком, похожим на булаву, как разорвал её кафтан, обнажая её белую грудь, как он склонился над бездейственным телом. Её пронзительный крик заглушил шелест меча падающего на голову северского.

Пока тешился набольший, двое из его разъезда ждали на конях, беспокойно всматриваясь в даль, а иной раз искоса поглядывая в сторону откуда доносились рваные женские крики и довольное мужское пыхтение.

— Чего это он так с ней? — спросил отрок, даже жалеючи девицу.

— Этот Кыдан у него княжеский обоз отбил. Тогда голова наш в немилость пал — князь уплатить за потерю потребовал — вот он брату первенство своё за выкуп и отдал. Он, — махнул в сторону, где истошные визги половчанки сменились на жалобные писки, — из-за Кыдана всего своего достояния лишился. Борис с Военегом только и выжили в той зарубе. Вот только чую, нам уже поторопиться следует, — задумчиво протянул Вадим, оглядывая светлеющую в предрассветном сумраке степь.

Над краем оврага, где замолкли булькающие и чвакающие хрипы, показался немного промедливший Борис и, отерев кровь с меча пучком сухого ковыля, попутно сорванного, вложил его в мягкие ножны. Олянувшись назад, где остался изрубленный им северский беглец, вставил ногу в прямое стремя, запрыгивая в седло.

Тонкое скуление тоже стихло. Военег, на ходу поправил свои широкие порты и отерев руки о бока, надел на голову протянутый одним из дружинников шлем с красным флажком на шишаке. Ещё не отойдя от переполняющей любострастной услады, набольший переяславльского разъезда истомно поёрзал в седле, прокрутив на большом пальце перстень и отерев кровь с волчьей морды.

— Если поторопимся, — сказал Борис, оглядываясь на светлеющий горизонт со стороны восхода, — ещё успеем своих собрать и гостей встретить, как подобает. В добавок он перед смертью поведал кое-что — наш перебежчик оказывается не так-то прост был — при ней не хотел говорить — он киевским лазутчиком оказался. Наедине всё рассказал: и где курень их, и сколько воинов. В уплату просил не трогать девку — не успел маленько тебя остановить — в отличии от меня, ты больно шустр, — мерзко зареготал. — Пришлось кончить его.