Анчутка (СИ) - Малых Алексей

Любава принялась прыгать с ноги на ногу, вся изворачиваться и верещать. Потом оступилась и замахала руками словно птица крыльями, протяжно взвизгнула. Падала Любава прямиком на Храбра, только в его руки ей было не судьба попасть — он сделав шаг в сторону, с невозмутимым лицом проследовал за её падением взглядом отрешённым. Та, достигнув земли, крякнула.

— Ты, — склонилась над ней Сорока и уставилась в её округлившиеся от неподдельного ужаса глаза, торкнув пальцем в грудь. — Ты и есть — гусеница мохнатая.

Глаза Любавы стали ещё шире, чем были прежде, белоснежное лицо, всё перепачканное не весть чем, налилось сначало недоумением, потом подёрнулось гневом, а потом проблеснул и трепетный страх.

— Вот тебе, — выставила вперёд два сложенных кулачка дулями, тыкая ими в Сороку, прыснувшую от смеха. — Не запугаешь, анчутка триклятая!

8. Анчутка

Сенные девки через силу сдерживались, чтоб не скривиться от отталкивающей вони исходящей от их хозяйки и тем самым выказать неуважение к ней. Они даже не морщились, всем своим видом пытаясь делаться невозмутимыми. Пока те старательно натирали кожу боярской дочери щёлоком, а волосы обильно промывали различными отварами, Любава безучастно уставившись в одну точку, припоминала свою встречу с анчуткой. Зачем пришла и чего хочет от неё? Решила помучить напоследок, узнав, что венчание скоро? Анчутки эти хитрыми бывают — личиной, кого в живых нет давно, обрящутся да давай стращать, тем и питаются. Отстанут лишь когда в сласть страхованиями жажду свою утолят или с собой кого из живых не прихватят. Дули отлично их успокаивают. Вот так заплетённые в кулачок пальцы выставишь — в миг вся нежить силушку свою и теряет.

Любава была выдернута из своих раздумий негромким звуком сдерживаемой рвоты — одна из девок всё-таки не стерпела и, сглотнув подкатившую тошноту, виновато опустила глаза, заметив на себе едкий взгляд хозяйки.

— Милка, ты чего? — беспокойным шёпотом её одёрнула подружка. Та, омыв лицо водицей вновь, принялась за свою работу. Только Любава теперь не сводила своего пристального взора с неё, буравя ту, казалось, насквозь.

Вскоре бледная кожа Любавы была вновь чиста — порозовевшая и распаренная, она приятно пахла, а волосы, выполощенные несколько раз и высушенные посконницами, были заплетены в тугую косу. Когда в предбаннике девки суетливо крутились вокруг своей молодой хозяйки, обряжая её в чистые рубахи, Любава повела носом принюхиваясь и брезгливо сморщила свой маленький нос.

— От кого это смердит?! — возле Милки задержалась. — Мерзость. Словно в скорняжной слободе была, — тихонько процедила не сводя с той своих ледяных глаз. — Как посмела?! Начинайте всё заново — эта дрянь меня своими руками трогала.

Милка взор растерянный потупила, в сторону отошла. Девки исподлобья переглянулись, но послушно принялись ту вновь раздевать, затапливать каменку, таскать колодезную воду.

— Чистая ведь, — забурчала Милка, занося в баню полную бадейку. — Только воду изводить.

— Тссс, — шикнул кто-то на неё.

Только молодая хозяйка уже услышала. А Милка взвизгнула, когда черпалом получила по спине.

— Ах, ты дрянь такая! Перечить удумала, — залютовала Любава.

Колотила ту Любава нещадно, куда придётся: по рукам, по плечам, по спине. А бедняжка голову прикрыла в угол загнанная, вскрикнула, верно удар по пальцам пришёлся, к груди ладони прижала, да по лицу и получила, что упала от удара на четвереньки. Рядом и черпало грякнулось — Любава швырнула его, совершенно потеряв к девке интерес.

— Ещё кто-то желает? — зырит на остальных с высокомерием, с одного раскрасневшегося лица на другое свой ярый взгляд переводит.

— Виновата, — еле слышно проговорила Милка поднимаясь с колен, а из носа кровь хлещет на белоснежную сорочицу. — Помилуй, хозяюшка, — виновата.

— Что?! Виновата, говоришь?! Прочь пошла, — с пренебрежением, обратилась к окровавленной девке. — Иди свои пожитки собирай.

— Зачем? — в миг у сенной разум прояснился, а руки дрожат — не уж-то продать решила?

— Мы тебе с матушкой мужа сыскали. Давно уж. Сказать кого? Догадайся! — просветлела очами и звонко в ладоши захлопала, подпрыгивая на месте, — за Некраса, скорняка. Вы с ним одна пара!

— Любава, хозяюшка, смилуйся надо мной, — руки к той протянула и вниз упала. — Так он же пентюх (толстый и потный), к тому же и брыдлый (вонючий).

— А тебе в самый раз будет, — отрезала, в миг опять надменностью образившись. — Ты верно со стола Военега пирогов переела, смотрю раздобрела, да и обнаглела в край! Иди, приданное своё собирай! Уберите её с моих глаз, — лениво рукой на ту махнула, не имея к той милости.

Её, когда-то милые, подруги волоком тащат, не смея хозяйке своей перечить. Та верещит, пощады просит. Только не было у Любавы такого порядка, чтоб прощать. Не было в её сердце ни милости, ни сострадания.

Ещё с годину (час) Любава в бане пропадала. Умаялась. Кваску на ржаной муке выпила да и к матери своей направилась. Звеня своими усерязями, поднялась по высокой лестнице в хоромы. А та в светлице, как обычно сидела вышивку золотой нитью творила. Перед ней Милка на коленях стоит, узелок в руках теребит, милости для себя просит. Выпросит ли?

— Смотрю, удумала ты, слово какое мне сказать? — говорит Неждана ладно, что шёлковые нити, которые в узор ложатся ровно и гладко.

— Матушка, так это только за то, что она больно покладиста в опочивальне мужа твоего, — Любава уселась рядом с боярыней, Милку проедом оглядывая. — У неё голосок прорезался от того, что он подарками её одарить вчера соизволил— ленту алую, да пряник в шёлковом платочке, — собрала видно сплетни, для этого и в бане задержалась.

— Покажи, — с интересом Неждана на узелок взглянула, а та его к себе прижала — не даёт.

Только бабы-то посильнее девицы будут. Пальцы тонкие разжали, да и все её скудные пожитки на пол вывернули. Боярыня рамку в сторону отложила, носком бархатных сапожек от себя вещицы Милки отпихивает. А вскоре и платочек шёлковый двумя своими пальцами изнеженными взяла — ключница передала. Узнала его Неждана — сама вышивала, каждый стежок с любовью укладывала, каждый оберег с заговором наносила. Ножницы взяла да и искромсала на мелкие кусочки.

Милка губы кусает, по полу дубовому на коленях возится, все лоскуточки собрала в кулачках сжала.

— Всё ли готово? — поинтересовалась Неждана у ключницы.

— Матушка, волхв сказал, завтра по утру на капище их ждать будет, — отчиталась ключница.

— А Некрас? Доволен ли?

— Доволен. Он как злотники увидел, так и сам не хуже их засиял.

— Позволь, Неждана Златовна, мне боярина дождаться? У меня есть что сказать ему.

— Уберите её, в хлеву пусть ночует! — слушать не хотела.

— Я от Военега понесла, уж третья луна сменилась! — запричитала, когда ту под локти подхватили.

Неждана со скучающим видом на рамку взор уронила, вновь за вышивку принялась, поразмыслила над узором, задержав иглу в воздухе и, воткнув ту в натянутую ткань, сыкнула, отдёрнув руку и втянув в себя воздух сквозь сомкнутые зубы. Недовольно осмотрела кровавую каплю проявившуюся на белоснежном шёлке.

— Ты верно забыла, что я боярская вдова, и не малым здесь владею, а моя вотчина побольше мужнинной будет?! — сделала паузу, давая сенной время понять, к чему та клонит. — Ты верно запамятовала, кто после боярина закон здесь чини́т? Правильно, — масленно льёт речью, — я. А над теремом и вовсе полностью я властвую! Мой супруг тешился с тобой до тех пор, пока я ему это позволяла, — по одному её взгляду ключница засуетились и по её указу почти сразу кувшин горячего отвара принесли. Ключница к Милке подступила, на ходу снадобье отливая в канопку (кружка). — И про то, что обрюхатилась, тоже знаю. Ты это что, удумала мне робычича в хоромы пустить?

— Пей, голу́ба, — уговаривающе произнесла ключница, поднося к губам Милки канопку.

— Яду мне дать хочешь? — прошипела девка, лицо отворачивая.