Самый короткий путь (СИ) - "Elle D."

ваш король Эдмунд вернётся к своему похвальному благоразумию. Норан в качестве

заложника должен этому поспособствовать, и, я надеюсь, в Хиллэсе всё же обойдётся без

крови…

– Двое Норанов, – напомнил Уилл. – Я всё ещё здесь.

– Нет, – сказал Риверте, и Уилл вздрогнул. – Хватит с вас, вы и так… натерпелись. Вы

можете вернуться в Тэйнхайл – или в ваш монастырь, если вас всё ещё туда тянет. Вы

больше не заложник Вальены, Уильям Норан.

Несколько секунд Уилл не знал, что сказать. Потом выдавил:

– Но ваш король…

– Мой король, я уверен, не будет возражать, если вместо брата лорда Норана я представлю

ему самого лорда. Не волнуйтесь за меня, Уилл, со мной всё будет в порядке. К тому же,

право слово, я этого просто не стою.

Это прозвучало так искренне, что Уилл невольно подался вперёд и стиснул руками

отвороты его сорочки, выглядывавшие в разрезе камзола.

– Почему? – спросил он снова; как их было много, этих вопросов, начинавшихся с

«почему»! – Почему вы, чёрт вас возьми, так себя… не любите?

Он только теперь понял, что это правда. Только теперь, когда сказал вслух. Лицо Риверте

отвердело – как всегда, понял Уилл внезапно, всегда, когда он закрывается, когда я

подбираюсь к его чувствам слишком близко. Но на сей раз он был полон решимости

дойти до конца.

– Вы однажды сказали, что я на кого-то похож, – он осознавал, что его голос звучит по-

детски упрямо, и цепляется за воротник Риверте он тоже по-детски, но тот стоял, не

отстраняясь и не перебивая, и Уилл торопливо продолжал: – В этом дело, да? Что-то у вас

с кем-то было… и вы теперь себя вините?

– Я много за что себя виню, – проговорил Риверте обманчиво бесстрастным тоном. – Этого

слишком много, и всё это слишком скучно, а вы – не мой исповедник.

– Если мне придётся уйти в монастырь для того, чтобы стать вашим исповедником – я

готов, – выпалил Уилл.

Он хотел пошутить, но шутка не удалась. При упоминании о монастыре в неподвижном

взгляде Риверте что-то дрогнуло, и Уилл, дрогнув с ним вместе, вцепился в его ворот

крепце – теперь он висел на нём, как репейник, и не собирался отцепляться.

– Ну! – потребовал он. – Я вас не отпущу, пока не скажете!

Всё это было ужасно смешно, но Риверте не смеялся. Он лишь смотрел на Уилла

непонимающим, немного удивлённым взглядом. И потом заговорил, медленно, как будто

никогда не подозревал, что может говорить об этом вслух, и теперь ему было трудно

подыскать слова:

– Я кажется, рассказывал вам, что меня, как второго сына в семье, готовили к монастырю.

У нас для этого существуют специальные учебные дома, куда отправляют детей в совсем

юные годы, с пяти или шести лет. Собственно, именно в тех стенах меня осенила идея

завоевания мира – мне очень хотелось разрушить эти стены, но я уже тогда решил идти от

великого к малому, а не наоборот, как поступают прочие. Поскольку мы, воспитанники

этих домов, были очень малы, нас учили всех вместе, независимо от пола. Там я встретил

одну…. одну юную особу, которую готовили в монахини. Я покинул эту школу меньше

чем через год, ибо моё поведение внушало досточтимым монахам ужас и подвигло их

написать моему отцу с просьбой спасти их от дьявола в моём обличье. Я обрёл свободу,

но про ту юную леди помнил… некоторое время. В пятнадцать лет, по счастливой

случайности, избавившей меня разом от отца и старшего брата, я стал графом Риверте.

Тогда я вернулся, чтобы забрать её оттуда и жениться на ней. Но она уже готовилась к

постригу. Она уверяла меня, что так будет лучше. Что она предназначена богу и знает

свой путь.

Он замолчал. Уилл молчал тоже. Он пытался вспомнить, что ответил Риверте, когда тот

спрашивал про причины, подвигшие его на решение уйти от светского мира. Пытался – и

не мог. Он хотел спросить, что за счастливая случайность избавила Риверте от деспотии

отца и брата, но потом решил, что, может быть, не стоит. Риверте, он знал, не любил

кровь… но иногда ему приходилось её проливать.

– Я сказал, – продолжал Риверте после паузы всё тем же равнодушным тоном, – что буду её

ждать. Что верю в неё, что время пройдёт и она одумается, что мы предназначены друг

для друга… Словом, нёс всю ту сентиментальную ахинею, которую неокрепший ум,

взбудораженный авантюрными романами, впитывает особенно охотно. Она сказала «нет».

Я уехал. Она написала мне письмо, позже… Писала, что ненавидит меня и проклинает,

потому что я развратил её душу, отданную богу, и смутил её покой. Что без меня ей так

же плохо, как без бога, но совместить это невозможно, поэтому ей нет смысла жить. Я всё

бросил… помчался к ней, но не успел. Она вскрыла себе вены, и её уже похоронили, когда

я приехал.

Уилл молчал. Ему хотелось кричать, обзывать себя дураком, безмозглым идиотом – и

заодно объяснить другому идиоту, вот этому, что тот ни в чём не виноват, что это она…

она ничего не понимала, ничего, совсем ничего, и всё на самом деле совсем не так.

– Вот поэтому и ненавижу попов, – усмехнулся наконец Риверте, но усмешка вышла

блеклой – тень его обычной усмешки. – Они не оставляют выбора. И тот, кто не в силах

сделать его сам, поступает так же, как она. И вы.

– Нет! – выкрикнул Уилл. Ему на лоб упала тяжёлая капля – собирался дождь, но ему было

всё равно. – Не в этом дело! Совсем не в этом! Я это сделал, потому что не хотел вас

убивать. Не хотел! И это было моё решение, и моё дело – моё, а не ваше, ясно? Вы тут

вообще ни при чём!

Он никак не мог толком объяснить, что имеет в виду. Руки Риверте на его спине, казалось,

окаменели. Его взгляд был очень внимательным.

– Уильям, ты не ответил на мой вопрос, – вдруг сказал он. – Насчёт второй части плана. Ты

действительно собирался меня убить?

Уилл сглотнул. Но отвечать было надо, и ответил:

– Думал, что собираюсь. Я иначе не смог бы… всё это… Но на самом деле – нет. Ох, сир, ну

зачем вы только спрашиваете? Вы же сами видели: мне себя было убить легче, чем вас.

– Господь триединый утратил в вашем лице выдающегося мученика, – задумчиво сказал

Риверте. – Хотя почему я решил, что утратил… Вы поедете в монастырь, Уильям?

Он оставлял ему это право. Вот и всё. И этого Уиллу было совершенно достаточно.

– Нет. Не поеду.

– Что же. Не буду скрывать, сколь меня радует ваш выбор. Я обеспечу вам охрану –

лучшую, чем в прошлый раз, – чтобы они проводили вас в Тэйнхайл.

– Можно мне остаться с вами? – выпалил Уилл.

И впервые в жизни он увидел, как с лица Фернана Вальенского, графа Риверте, слетает

маска, которую ему было так удобно носить. Увидел – и понял, что, как бы ни было

прежде, как ни будет ещё, оно стоило того.

Риверте тоже понял это. Его руки разжались, он оттолкнул Уилла от себя.

– Зачем? – голос, его настоящий голос, был жёстким, резким, грубым, безжалостным, и

именно таким он должен был быть. – Надеетесь однажды всё-таки набраться сил для

мести? Думаете, вам хватит духу?

– Не хватит, – прошептал Уилл.

– Так зачем?

Он молчал. Он не мог это сказать… не тут, не так. Хотя, говоря по правде, Уилл вообще

сомневался, что когда-нибудь сможет.

– Это же предательство, – глухо сказал Риверте. – Вашего рода и вашей страны. И вашего

бога, поскольку я безбожник и…

– Вы не безбожник, – сказал Уилл тихо. – Бог учит, что надо быть там, где ты на своём

месте. И делать только то, о чём наверняка никогда не станешь жалеть.

Дождь не полил, как ни странно. Покапал немного и перестал. Уилл вытер мокрый лоб

забинтованным запястьем. Риверте смотрел на него с раздражением, как на собаку,

увязавшуюся за ним во дворе. Он уже овладел собой, но Уилл знал теперь, что это не