Анчутка (СИ) - Малых Алексей

— Это чтоб никто нас не заподозрил.

— Ааа, — понимающе та закивала, уже измерив всю глубину сей ловушки, что ямы медведей — попалась, так попалась. — Я же говорю, в наказание — и убрать, и поучать.

— Васька подсобит, — быстро нашёл решение. — Он парень толковый и мне преданный. Он, за то, что ты коней тогда из пожара вывела, благодарен тебе.

— Оно и видно, — буркнула. — Поэтому и следил за мной?!

— Он тебя просто побаивается, а за глаза о тебе лишь восхищённые слова говорит. Все уши прожужжал.

— Боязливый и недалёкий…

— Что есть, то есть, но зато коней больше людей любит, а они его. А то, глядишь, тоже ума-разума наберётся. — Ну что, мастер, по рукам?

Сорока руки от турабарки наконец отцепила, узлом на груди заплела, в подмышках спрятала. На открытую ладонь — ладонь-не ладонь, а лапища — с жёлтыми мозолями взглянула, норовисто нос вздёрнула, добро дала словом:

— По рукам, ученик.

— Вот и ладно, — сам уговор закрепил — в ладони в свои звонко хлопнул да растёр. — Позволь ещё об одном тебя просить. Не откажи, мастер, — косит на неё, глаза прищурив и голову на бок завалив слегка, а губы… ах, какие губы: бледно-розовые, чётко очерченные, а нижняя словно слегка припухшая… — Сорока глазами прохлопал, наваждение сгоняя — губы так скривил, одним уголком лишь.

— Что так? Сразу говорю, на горейском читать тебе не стану! И убирать— я сегодня уже всё сделала…

— На торжище со мной поедешь. Мне одной девице… — на молчаливый вопрос ответ дал, — Любаве Позвиздовне… Гостинец купить нужно. Я её дарами одариваю, а всё угодить не могу. Я так понимаю, мы с тобой квитами тогда станем.

— За что это.

— Так за то, что от работы тебя освободил, — удивился, что та сама не домыслила об этом — вроде и ума палата.

"Хорош гусь! Я его учить должна, и по торжищам разъезжать! Что-что, невесте его подарки покупать!" — хотела было фыркнуть, да другое выдала:

— Чтоб девка с боярином на торжище ездила, где ж то видано? Потешаешься, боярин? Не поеду.

— Федька, — в окно опять высунулся. — Лютого рассёдлывай, — а сам на Сороку косится. — Я один поеду.

Что и говорить, Сороку долго упрашивать не пришлось. Едет Сорока на Лютом. А улыбка словно въелась, не отлепить. За детинец верхом вышла — словом никто не обмолвился. Все только поклоном сына наместника приветствуют, да с интересом отрока-проводника осматривают — признать хотят, а не могут, да и Мирослава Ольговича никто пытать не смеет. Сорока лишь шапку на голове поправила, ссутулилась — Федька хоть ростом невелик, а всё ж мужеского рода — плечи поболе женских и грудь не такая округлая. Рукава пониже спустила, чтоб руки нежные её натуру не выдали. Порты его в самый раз девице пришлись. Онучами чистыми ноги обёрнуты, да лапти шнурками подвязаны. Ну, что есть конюший!

Вот уж и по мосту дубовому в посады вышли. За посадами слободы в разные стороны: кузнецкие пыхтят, стеклодувные да гончарные с теми рядом, поближе к Тускари, мельница там же — колесо скрипит, шумит.

Приподнялась Сорока в стременах — там подальше гостевые дворы, а с другой стороны, за Тускарью, поля тёплые, золотом отливают.

— Вот и ладно, — девица ряженая Миру туда подбородком указует. — Это ж сколько возыметь можно?!

— Урожай в этом году обильный, — заметил Мир. — Ежели продать, золотом…

— Пироги да хлеба ситные всю зиму печь можно, — та не слышит боярина, и тот осёкся. — Простому люду пора лютая ни по чём станется.

Тут и к торжищу подошли. Верховых своих у коновязи оставили. А на торжище чего только нет. Тут тебе и товар местный: бусы стеклянные, крестики латунные да и лунницы-обереги сканью украшенные, кольца-усерязи, зеркала, поршни кожаные да сапоги сафьяновые, горшки от мала до велика, котлы медные да сковороды, а корзины плетёные рядками стоят друг на дружке, словно дубовый лес; медовым хлебом в нос бьёт, зазывалы орут, скоморохи на пищалях воют, да баяны на гуслях гудят. Голова кругом. Давно Сорока не торжище не захаживала — Креслав редко её с собой брал. В Киеве единожды была — там торжище поболе будет, только разглядеть толком времени у Сороки тогда не была — местные ведуны и прорицатели прогнали.

Сорока рот разинула, глаза пошире открыла, чтоб всё получше рассмотреть — то они к купцам иноземным зашли. Сорока то к одной лавке подойдёт, то к другой, то в ларь заглянет. А вот достойного гостинца для сестры найти не может. Нависла Сорока над прилавком, словно птица, чьё имя она носит, клюёт товар изучает.

— Мне нравится, — Мир рядом склонился над золотыми нитями из рыбьей кожи.

— Нет, не подойдёт, языком прищёлкнула.

— С чего? Какая девица не любит в светёлке сидеть и вышивку творить?!

— Будто намекаешь, мол, жены только что и могут, что шить и из терему нос не показывать.

И дальше пешими по рядам гулять. А купцы заморские в тюрбанах да в халатах, с глазами сурьмой подведенными, наперебой к себе покупателей кличут. Сорока средь их рядов ходит, с интересом товар изучает, а Мир за ней услеживает — пытает на что глаз девичий упадёт. Та руками то жемчуга переберёт, то перстни, то фибулы просмотрит. Особо задержалась возле лавки с амфорами расписными двуручными и пеликами плоскодонными с одной лишь ручкой на плечике. Отрадно Миру её восторженность видеть, сам ею заразился — она с неподдельным интересом детским озорно на всё широкими глазами смотрит и не с завистью и вожделением обладать, а с любованием дел рук умельцев. Девица то задохнётся, то выдохнет, то и вовсе замрёт от восторга.

Вот верно и подарок нашла. На одной амфоре золотой краской по чёрной глазури минотавр с бычьей головой бежит, на другой девы в туниках за водой идут и о чём-то переговариваются, а туники с плеч сползли, что груди их оголённые торчат, на следующей атлеты бегут в соромном виде. Подшутил Мир, видя её интерес:

— Ну что? Это что ли?

Сорока отскочила, как жила на гуслях вытянулась. Вид безынтересный сделала. Первую попавшуюся амфору в руки взяла.

— Эта!

Мир с недоверием на ту посмотрел, к себе протянутый сосуд даже не принял. Гостинцу для своей невесты дивуется.

— А что? Будет тебе в нём сиракузское вино подавать, — скучающе произнесла, не видя восторженности в глазах мужа нарочитого.

— Уверена? — голосом поднажал.

— Ещё бы! Эти горейские кринки у каждого уважающего себя боярина есть. Ты не смотри что ножки нет, она её на подставку поставит.

Говорит, а сама в руках амфору крутит, да лишь сейчас и рассмотрела ту получше. А там: воины с щитами круглыми да с шеломами гребастыми, что петушиные головы, мечами короткими рубятся, а всё одно без портов! Уды болтаются. Срамота-то какая! Сорока сглотнула, глаза на Мира распахнула, краской в который раз за нонешний день вся залилась, верно до самых мизинцев на ногах. Амфору-то и выпустила.

— Элльла! — торговец руками вспелеснул, к паре этой ринулся, чтоб драгоценный сосуд словить, Сороку в сторону оттолкнул, да оба и растянулись.

Купец на своём браниться принялся. Закубылялся в длинных полах халата. Да лишь поднялся, чтоб за убытки своё взять, а нет никого— убежали — Сорока мигом, с земли взявшись, дёру дала, пару саженей пробежала да за Миром вернулась, за рукав того схватила, за собой потащила. Он и не сразу смекнул, что та от него хочет. Сначала бочком за той подался, а потом уж следом припустил.

Купец осколочки безутешно перебирает, руки горе воздел, глаза к небу закатил. Вот поди теперь их догони— даже не видел куда те делись. Мечется из стороны в сторону, да затею оставил — девица подошедшая с двумя охранниками и девкой цену спрашивает, берёт не торгуясь.

— Может не стоило так? — Мир в догонку Сороке кричит.

— С него не убудет! — через плечо кинула. — Глянь, пузо какое!!! — и хохочет, а Мира за собой за рукав тянет.

Не выдёргивает Мир руки своей, а как заворожённый за той следует. Уж второй раз они убегают вместе…

А потом вкопалась разом, что Мир того не ожидая, на неё и налетел. Да чтоб сверху на девицу не завалиться, ладонью под грудь ту словил, другой под живот мягкий. К себе спиной прижал, крутанулся вместе с ней, перед собой поставил. Да тут же и отпрянул, вид сделав, что ничего и не произошло.